— Нормального она была размера. В натуральную, так сказать, величину. — Алина вздохнула. Все же искусствоведческое образование не давало ей спокойно жить. — просто есть страны в которых о культурном наследии заботятся, а есть в котором пьют пиво.

— Слушай, ну что ты к ним прицепилась? В конце концов, эта кафешка не мокнет под дождем в руинах, тут все чистенько и аккуратно. Не нести же ее по частям в музей, честное слово? Так даже гораздо нагляднее. В каком еще музее можно экспонат руками потрогать? А тут, пожалуйста, почувствуй себя на триста лет моложе. Разве не увлекательно? На мой взгляд, это почти как музей под открытым небом.

— Это пивная под открытым небом. — пробурчала девушка в ответ. Алина все никак не могла успокоиться, хотя подруга, наверное, была права.

Наташка знала, как сменить тему и коварно поинтересовалась:

— Новые джинсы?

Алину такой вопрос не мог не заставить растеряться. Сердце ее так робко пыталось надеяться на что-то хорошее, что рассудок с легкостью отвергал все его чаяния. И ни в коем случае, не признаваясь самой себе, но машинально подчиняясь своему вездесущему оптимизму, и более, чем естественному желанию, быть к своему новому возлюбленному, как можно ближе, девушка утром как-то машинально надела джинсы Йорго. К ее стыду размер они носили один и тот же.

Молодой грек был настолько худощав и невысок, что брюки оказались девушке как раз в пору, что немало ее смутило. Всю свою сознательную жизнь Алина встречалась с рослыми и большей частью спортивного телосложения ребятами, и теперь рядом с Йоргесом, раздумывая, как они выглядят со стороны, чувствовала себя немного неуютно и стесненно. Но исключительно из-за этого и ничего больше. Все остальное: языковые сложности, разница в возрасте, разница культур и многое другое ей ничуть не мешало. Девушке было с ним комфортно и легко, настолько, что хотелось быть маленькой девочкой с ромашками в волосах, наивной и беззаботной.

Эти несколько дней, а скорее ночей, ведь они проводили вместе все лишь несколько часов поздно вечером, сделали Алину абсолютно счастливым человеком. Но панический, почти животный страх возвращения пережитой боли не давал ей ни на секунду поверить в то, что ее сердце снова сможет дарить кому-то одну радость на двоих. Если раньше она бы запросто подумала, что, какая разница, чем все закончится, если сейчас это просто замечательно. У девушки и раньше бывали черные полосы в жизни, беды и огорчения, и даже настоящие несчастья, но никогда до разрыва с Дамианом она не теряла веру в себя и во все хорошее, что есть на земле.

Нет, конечно, она не замкнулась в себе после пережитого, не перестала смеяться, для этого Алина была слишком молодой и слишком сильной. И, что самое странное, девушка даже не перестала верить в любовь, она верила в нее, но для других. Внутри же нее самой словно что-то сломалось. Треснула какая-то жизненно важная веточка на дереве мечты. Она больше не ждала ничего хорошего для себя, только плохое, но это плохое она ждала, упрямо стиснув зубы и уже не склоняя голову. Ей стало все равно, кто и что скажет, кто прав, а кто виноват, словно вынеся себе приговор — ничего радостного и счастливого в жизни больше не будет. Счастье для тебя больше не доступно, дверь для плохого отперта и ее некому закрыть, а значит, тебе придется жить, как есть.

Вот почему, она отказывалась думать о Йорго, как о причине своего счастья, насколько бы очевидным всем это ни казалось. Даже в Корке, в котором корабль стоял вчера, в соборе, поразившем ее до глубины души, в разговоре с самой собой и с Создателем, она не смогла в этом признаться. На исповедь девушка не ходила ни разу в жизни, но откровенные беседы, как бы разбор всего содеянного и произошедшего за истекший период в церкви и еще на могиле матери стали ее привычкой. Это было время для стопроцентной искренности. Но вчера, глядя на огромные, так величественно возвышающиеся стены, белые и почти кружевные, девушка, мысленно разговаривая с греком, продолжала отрицать собственные чувства.

Кстати сказать, собор в Корке заслуживал отдельного слова. Жилые здания во всех виденных Алиной британских городах, которых надо сказать было совсем не так много, внешне напоминали друг друга. Невысокие, максимум в пять этажей, а чаще всего в пару, разноцветные, стенами примыкающие друг к другу без малейшего проулка. Не в пример Амстердаму, где были улицы, в котором два человека не протиснутся ни за что, да и толстый-то, наверное, с трудом. Высокие и широкие окна обычно состояли из нескольких частей, а еще одной довольно характерной чертой являлась выдающаяся часть фасада, похожая на балкон трапецией, но все же остающийся внутри постройки.

Так вот на фоне такого пейзажа протестантский собор в этом маленьком городке прежде всего выделялся своими размерами. Но дело было не в этом. Собор святого Финбара внешне был похож на собор Парижской Богоматери, по своему готическому строению, но отличие было в атмосфере и цвете. Здесь все было странного, чудесно — серебристого оттенка, почти белого, с примесью пепельного и цвета стали. Как изнутри, так и снаружи здание казалось воздушным, словно архитектор заменил камень на тончайшую шелковую нить.

Строение явно было восстановлено, но это не мешало его очарованию. Мозайки, витражи, колонны, но самое главное, все того же призрачного цвета барельефы и резные статуи святых приоткрывало завесу между землей и небесами. Была ли это задумка строителя или же так получилось случайно, но все вокруг было овеяно трогательной аурой чистоты и всепропрощения. Именно такой, по мнению Алины должна быть атмосфера в церкви, а не как, не в обиду было сказано в Сан-Пьетра в Ватикане, где величие и украшения подавляют, смущают и создают ощущение ненужности и ничтожности себя самого.

Финбара был совсем иным. Он как бы давал возможность поучаствовать с Богом в беседе на равных, если можно было так выразиться, или скорее, почувствовать, что значит быть услышанным. Поверить в чудо, получить немного счастья бесплатно, как нежданный подарок, как солнечный луч посредине дождливой недели, таким был это собор. А может просто таким был момент жизни Алины, в который она его увидела.

А вопрос Наташи, естественно, застал ее врасплох, потому что девушка еще не была готова ответить на него даже самой себе, собственно говоря, в первую очередь самой себе.

— Это не мои. Так напялила, что под руку попалось.

Наташа внимательно посмотрела на Алину, ей очень захотелось съязвить, но что-то заставило ее промолчать. Вид подруги, комкавшей бумажную салфетку и упрямо отводившей глаза в сторону, говорил сам за себя. Наташа еще ни разу в жизни не испытавшая ничего подобного, частенько завидовала подругам, но еще чаще вздыхала с облегчением. Страдания ее не привлекали, а незамутненной любви, как известно, не существует. Она молчала с минуту, раздумывая, как бы выразить потактичнее то, что было у нее на уме:

— Слушай. Ты, конечно, сумасшедшая, хотя с тобой и здорово весело. Но. — она сделала многозначительную паузу. — Может, все же не стоит снова бросаться в омут с головой. Ты ведь даже его не знаешь. Сердце-то у тебя одно. И даже если ты потом снова соберешь в кучу осколки, то шрамы остаются на всю жизнь. Оно тебе надо? Это же…

— Да знаю я. Шипс лайф. И вообще невозможно снова разбить то, чего уже нет! — Алина замотала головой и скорчив рожу, почти залпом выпила свой темный Гинесс.

— Ладно, ты девочка большая, поступай, как знаешь. Может, ты и права?

Алина молча смотрела в стакан на остатки пены. В глубине души она прекрасно знала, кто прав.

— Ты к капитану завтра идешь? — поинтересовалась она сумрачно. Больше для того, чтобы уйти от ответа.

— Можно подумать, у меня есть выбор. — съязвила подруга. — Вцепились в меня, как клещи.

— Так ведь так хочется посмотреть на капитановы покои изнутри. Говорят, там джакузи есть.

— Оно и на опендеке есть. Не стоит для этого тащиться к боссу. Вот уволят тебя, и посмотришь тогда.

— Сплюнь, дурында. — испугалась Алина. — А что, увольняют исключительно в его присутствии?