Но как-то раз, незадолго до окончания каникул, я вдруг ясно ощутила, как глубоко во мне засело это состояние — между джунглями и цивилизацией. И стало моей проблемой.

Мама с Кристианом и Юдит уже уехали в город, а мы с папой наслаждались последними днями с фаю. Отец предложил сплавать вверх по реке. Я с радостью согласилась, и мы отправились в племя сефоиди. Спустились вниз с холма, перешли болото и сели в лодку, где нас уже ждал Туаре.

Погода была прекрасная, солнце светило, все вокруг благоухало. Мамы рядом не было, и Туаре протянул мне стебель сахарного тростника. Мы зубами сорвали с него жесткую кожуру и принялись высасывать сладкий сок. Сок стекал по рукам, мы все уже были в сладкой пленке. Но чтобы вымыться, достаточно было всего лишь прыгнуть в воду. Мотор жужжал, деревья склонялись к воде. И на меня вдруг снизошел потрясающий покой, который последнее время я ощущала все реже. Джунгли оставались моей родиной, магическим местом, от которого я постепенно отдалялась. Но так захотелось удержать его!

Я уже не знала, кто я и где мой дом. Время, проведенное на Западе, сильно изменило меня. Я разрывалась между двумя желаниями жить в джунглях и стать современной девушкой.

Туаре вывел меня из задумчивости. Он показал на огромное дерево на берегу. Присмотревшись повнимательнее, я увидела на ветвях тысячи черных точек.

— Помнишь? Они тебе тогда не понравились... — сказал Туаре.

— Ах, да, да! — ответила я скорее себе, чем ему.

Точки задвигались, и через минуту небо закрыла туча летучих мышей. Я смотрела на них и снова спрашивала себя, зачем мучиться напрасными переживаниями. У меня есть родина, есть дом, есть семья. Что со мной случится?

Через пару дней пора было отправляться в Джаяпуру. Каникулы закончились.

В следующую встречу с фаю у меня возникло странное чувство. Все мои друзья были со мной. Они радовались, что я приехала, но уже понимали, что что-то не так. И не знали, как им себя вести. И я тоже этого не знала. Просто решила на время подавить в себе это постепенно усиливавшееся чувство внутреннего противоречия. Я постаралась провести это время будто и не уезжала никуда. Пусть детское счастье продлится хотя бы еще немножко...

Теперь, когда я уже осознала, что не являюсь членом семьи фаю, в полной мере, я могла взглянуть на них как бы со стороны: оценить более критически традиции и обычаи фаю, которые я многие годы принимала как само собой разумеющееся.

Я договорилась с Фусаи, женой Накире, пойти на рыбалку. Она сплела сеть из коры деревьев, и мы пошли в джунгли. Среди подлеска пробивалась речушка. Фусаи спустилась в воду, разложила сеть, а через некоторое время она уже была полна добычи.

Когда мы вернулись в деревню, Туаре рассказал, что в наш дом пришла молодая пара с больным ребенком. Мамы не было, поэтому ждали меня. Я взяла ребенка на руки, это была девочка примерно двух месяцев от роду. У нее была высокая температура. Что же делать?

Я решила начать с самого простого: искупать ребенка, потому что девочка была вся в грязи.

Я налила в большой таз теплой воды. Но когда попыталась взять ребенка, отец воспротивился: он не понимал, что я собиралась делать с его дочкой. Я вспомнила, что фаю никогда не мыли своих детей; река была слишком холодной для этого.

— Я не причиню ей вреда, — попыталась объяснить я. — Наоборот, грязь очень вредна для маленьких.

Но он не соглашался:

— Это опасно.

Я всегда с удовольствием возилась с малышами своих друзей фаю (на снимке — с младшим сыном вождя Кологвои)

— Нет, — возразила я, — потрогай своей рукой.

Он опустил руку в воду, и на его лице отразилось

удивление, когда он почувствовал тепло. После долгих уговоров отец все же согласился, чтобы его ребенка искупали. Мать же с самого начала не возражала.

Фаю обступили меня и с интересом наблюдали за процессом. Я положила больного ребенка в воду; девочка сразу успокоилась. Было видно, что она наслаждалась теплом. За моей спиной раздавались вздохи «ух», «ах», — публика была в восторге.

Искупав ребенка, я завернула его в чистое полотенце и вернула матери. Спросила, есть ли у девочки имя.

— Нет, — ответили родители, — у нее же еще не прорезались зубы...

На следующее утро мать пришла к нам в дом, чтобы поблагодарить меня: у девочки спала температура, и она стала есть. Я весь день парила в небесах от счастья и заснула в прекрасном настроении

А утром проснулась от плача и скорбных песен. Я сразу догадалась, что случилось: ночью ребенок умер. Я сидела в постели и плакала. Почему я больше ничего не сделала? Я чувствовала себя беспомощной. Раньше, когда я была младше, то воспринимала смерть, с которой сталкивалась намного чаще, чем любой ребенок на Западе, как нечто естественное. Почему же теперь так тяжело?

Теперь-то я понимаю: уже тогда я мыслила по-западному. Я злилась на то, что не в моих силах оказалось изменить судьбу.

Я вышла на улицу. Мать девочки держала мертвого ребенка на руках, качала его и пела скорбную песнь. Весь день и всю ночь продолжалось оплакивание. Я заснула и проснулась под звуки печальных песен.

Траур длился трое суток. На третий день родители ребенка отправились в джунгли. Мы с Ори пошли за ними. Пришли на поляну, где отец умершей девочки уже построил хижину для погребения. Некоторое время назад фаю перестали оставлять тела гнить в собственных хижинах. Они стали понимать, что бактерии и насекомые, размножавшиеся в гниющем теле, очень опасны для новорожденных, да и взрослых людей. Теперь они строили погребальные хижины в джунглях. В землю вкапывались четыре столба, на них закреплялась платформа, на которую клали тело. Рядом с платформой в землю были воткнуты еще две длинные жерди. Ори пояснил, что они помогают духам найти мертвое тело.

Я смотрела, как мать укладывает тело на платформу. Рядом она положила единственное, что принадлежало ребенку, — полотенце, в которое я его завернула.

Слезы катились по моим щекам. Мне было очень плохо. Ори взял меня за руку и сказал: «Не грусти, маленькая сестра, я не оставлю тебя».

Я сжала его руку.

Отец очень удивился, что по ребенку скорбели так недолго.

Фаю объяснили, что этого ребенка еще никто не знал: «Мы не ходили с ним на охоту, не делили пищу и не разговаривали. У этого младенца даже зубов еще не было».

Продолжительность траура у фаю зависит от возраста умершего. Чем старше покойный, тем дольше скорбят. Когда умирает старик или вождь, плач порой продолжается неделями. Кости, оставшиеся после разложения тела, вешаются в хижинах. И их забирают с собой каждый раз, переезжая на новое место. Зачастую в хижине, куда я заходила в гости, мне гордо показывали черепа: «Это мой дядя, это дедушка, а вот это моя сестра...»

То, что на Западе расценили бы как кощунство, у фаю было доброй традицией отдавать дань уважения своим родным.

Вид, открывавшийся с нашего холма, постоянно вызывал радость и восхищение. Казалось, отсюда были видны все джунгли и все небо. Каждый вечер мы любовались великолепным закатом. А иногда удавалось наблюдать, как из джунглей поднимается туман.

Зрелище жуткое и загадочное. Туман казался сильнее вековых деревьев. Он без труда поглощал их, оставляя лишь макушки.

Однажды утром я проснулась рано и сразу почувствовала что-то особенное. Я вылезла из постели и спустилась вниз. Все еще спали. Я собралась сварить себе чашечку кофе, но, выглянув в окно, замерла: земля исчезла. Все было совершенно белым!

Я уронила кастрюлю и выбежала на улицу. Зрелище было грандиозное: надо мной — синее небо, на горизонте — восходящее солнце, а подо мной — ничего. Густой туман поглотил и джунгли, и наш холм. Я не видела даже собственных ног. Осторожно я сделала шаг вперед, затем еще один.