— Да не о том я. Ты ведь не сразу бизнесменом-то родился. Кем раньше-то был?

— Работал.

— Где?

Макаров промолчал. К своему ужасу, к концу беседы он уже узнал обладателя светло-коричневой родинки на шее. Да, тот самый Щукин В. С., которого он когда-то бросил в мутные воды исправительно-трудовых учреждений, выплыл в самом неподходящем месте в самое неподходящее время. Правда, годы, проведенные Рыбой за колючей проволокой, остались за кадром, но, судя по татуировкам, в местах не столь отдаленных бывший клиент обрел немалый авторитет. Да и статус «смотрящего» свидетельствовал о многом...

— Так где ты работал?

Этот вопрос вновь остался без ответа.

Неожиданно блатной пружинисто поднялся и, неторопливо шагнув вперед, произнес — но не первоходу, а братве, сидящей на шконках:

— Пацаны! Вот он — мусор.

— Где?

— В натуре отвечаю! Барбосом в уголовке служил!

— Во бля, делов! — воодушивилась братва, и Дмитрий Иванович буквально физически ощутил флюиды ненависти.

— Братва, тихо! Я говорю, — немного повысил голос Щукин, и сокамерники стихли. — Когда-то эта гнида поломала мне жизнь. Он тогда опером работал, серый макинтош носил... Там местные спортсмены коммерса вальнули, а он на меня ту мокруху повесил... Помнишь, как ты, марамойка гребаная, меня током пытал? А как валенком с песком по ребрам бил — помнишь? А «слоника», когда противогаз на меня надевал и шланг пережимал? А как я в укрутке «ласточкой» в твоем кабинете валялся? А как потом «явку с повинной» диктовал?

Дмитрий Иванович не ожидал этой встречи. Физиономия бывшего оперативника в одночасье сделалась серой, будто вылепленной из глины. Он был готов к любому повороту событий, но только не к такому. Да, все правильно: земля круглая, мир тесен. Но чтобы мир оказался тесным настолько, смог уменьшиться до размеров тюремной «хаты»

...

А «смотрящий» продолжал:

—

Ты меня еще спрашивал, где я был в ту ночь, когда коммерса вальнули. У биксы я одной был, у соседки, да по молодости палить ее не хотел. А ты

...

Автоматный рожок мне какой-то подсунул. Лжесвидетелей нанял. Я в тот год в институт хотел поступать, на детского врача учиться! И поступил бы! Ты понимаешь, блядь ты мусорская, что ты мою жизнь искалечил?!

—

И, не в силах себя сдержать, Щукин смачно плюнул в лицо бывшего милиционера.

Тот был обескуражен настолько, что даже не вытер плевок, и слюна, стекая по лицу, повисла на его кончике носа.

—

Да че с бычьем этим рогатым базарить!

—

Неожиданно в руке чернявого типчика блеснуло «весло», то есть заточенная ложка.

—

Валить его на хер!

Спустя мгновение Макаров наверняка бы хлюпал кровавой жижей на цементном полу, но Рыба, мягко и властно перехватив татуированную руку с лезвием, произнес:

— Погоди, Шпала, это для него слишком просто. Мы с ним по-другому разберемся... И вообще — надо, чтобы все было по правилам.

«Смотрящий» неторопливо подошел к окну, выключил вентиляторы и крикнул громко:

— Тюрьма, слушай! Это Рыба, из сорок девятой «хаты». На нашу «хату» заехал мусор. Че присудишь?

За свою милицейскую карьеру Дмитрию Ивановичу приходилось выслушивать немало угроз и пожеланий. Но столь замысловатых и изощренных, как теперь, он еще никогда не слышал.

Перекрикивая друг друга, братва из других камер советовала Рыбе все, на что способна арестантская мысль, обогащенная искренней ненавистью к органам правопорядка. Совет лишить мусора девственности был самым мягким.

— Да че советоваться? — возмущался Шпала. — Мент — он и в Африке мент. Валить вафла, и всех делов!

— Вот так-то, мусорила... — мстительно произнес Рыба, улыбаясь.

То, что произошло через несколько минут, навсегда запомнилось Юрию Ивановичу.

Сильнейший удар в голову — и Макаров отлетел к параше, неуклюже встав на четвереньки. Во рту сразу же сделалось солоно и гадко, из разбитой нижней губы потекла кровавая слюна, но первоход так и не успел ее вытереть. Чьи-то сильные руки крепко сжали Дмитрия Ивановича в стальных объятиях. Кусок мокрой простыни, свернутой тугим жгутом, прочно связал ему ноги и запястья за спиной. Вывороченные назад руки, словно вздернутые на средневековой дыбе, были готовы выскочить из плечевых суставов.

Арестант даже не сопротивлялся. Сперва его долго били кулаками — по лицу, шее и груди, затем принялись бить ногами. Спустя минуту свитер, брюки и белье были разодраны в клочья. Неожиданно истязатели резко наклонили его вперед, раздвинув при этом ноги, и Макаров почувствовал в заднепроходном отверстии внезапную резкую боль.

Но и это было еще не все. Неожиданно арестант ощутил, что его избитое, окровавленное лицо прикасается к какой-то гладкой и влажной поверхности. Он с трудом разлепил уже отекшие глаза, но так ничего и не рассмотрел. Правда, обоняние сразу же различило резкий, острый запах дерьма и мочи... Послышался характерный звук смываемого унитаза, и на голову низвергся целый водопад. Спустя минуту мокрую, всклокоченную голову Макарова извлекли из унитаза-параши.

Еще несколько ударов — и бездыханное тело бывшего майора МВД затолкали под нары рядом с парашей, на так называемый «вокзал».

Макаров провалялся под нарами два дня. Покидать «вокзал» не представлялось возможным: во-первых, не оставалось сил, во-вторых, было очень страшно. Мало ли что придет в голову безжалостным уркаганам?!

И лишь на третий день, почувствовав острый приступ голода и желание облегчить желудок, Дмитрий Иванович осторожно вылез из-под «шконок».

Сокамерники, занятые своими делами, не обращали на него внимания. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Макаров подошел к параше и опростился. Затем крадучись подошел к двери и, метнув в сторону блатных «шконок» затравленный взгляд, постучал.

— Хочешь из «хаты» ломануться — твое право, — неожиданно прозвучал голос «смотрящего», и Дмитрий Иванович, готовясь к самому страшному, вжал голову в плечи. Впрочем, на этот раз репрессий не последовало, Щукин только предупредил: — Только если нас запалишь — тебе уж точно не жить...

Через несколько часов бывшего милиционера отвели в другую камеру. И спустя десять минут Макаров понял: лучше бы он оставался на прежнем месте... «Малява» об опущенном мусоре, который выломался из «хаты», уже пошла по всем «Серпам».

«Смотрящим» этой «хаты» был грузин Симон, и его ненависть к сотрудникам МВД, пусть даже и бывшим, превосходила все мыслимые и немыслимые пределы.

Сперва Симон заставил Макарова взять в рот свой член. На случай сопротивления в уши несчастного Дмитрия Ивановича были вставлены заостренные спички.

— Еслы укусыш — будэш глухым, — ласково предупредил «смотрящий». — А тэпэр — сасы, «скрыпочка», чтобы я кончыл...

Делать было нечего — перспектива быть зверски избитым выглядела более чем реальной, и потому пришлось подчиниться. Симона сменил его кент Тенгиз, тоже грузин, того — еще один кент, затем — еще... Затем Юрия Ивановича поставили раком и, повесив ему на спину порнографическую открытку, отымели анально. Во время принудительного акта блаженствовал и камерный онанист по кличке Ломоносов (названный так еще на «зоне» за то, что три года проонанировал на «сеанс» картинку с изображением великого русского ученого, даже не зная, кто это такой).

В камере нашлись иголка и тушь, а Тенгиз оказался неплохим «кольщиком». И уже к вечеру под нижней губой «акробата» синели, грозясь нарывом, две разляпистые синие точки; классические татуировки «вафла».