Гости катались верхом, ели и пили. На третий день все, кроме одного шотландца, оставили верховую езду и долгий сон, чтобы собраться за столом. Эти дни получились удачными. Когда граф предложил нам домашний очаг и прибыль, мы выслушали его, но объяснили, что нас привели сюда собственные идеи, а не работа в поместье. Эти несколько дней, кажется, изменили Фернандо. Он толковал о ножах, спрашивал о разнице между натуральным созреванием горгонзолы и искусственным способом, при котором дробь из медной проволоки ускоряет образование дурно пахнущих зеленых волокон сыра. Он был полон вдохновения.

Три, иногда четыре дня в неделю мы путешествовали по автостраде, извилистым горным дорогам и склонам, спускались к старым виноградникам и оливковым рощам, минуя табачные плантации, овечьи загоны и поля подсолнечника на пути к следующему городку, следующему поселку, следующей средневековой деревне. Мы проезжали через тосканские холмы Боттичелли, Леонардо да Винчи, Пьеро делла Франчески, через розовый песчаный склон, уставленный черными кипарисами, ожидая за поворотом землю цвета красной сиены в пыльном свете, акварельный пейзаж с шелковицами, фиговыми деревьями, оливами и виноградниками. Только моря не было, а я хотела видеть именно его. Но мы должны были найти дом в Тоскане.

Мы говорили с каждым агентом по недвижимости и туристическим менеджером, кого смогли найти, с каждым встреченным продавцом фруктов, пекарем и барменом. Мы подкрадывались и тайно выслеживали каждого, кто, как мы думали, мог бы нам помочь. Мы махали руками фермерам на тракторах, и когда те заглушали моторы, то отправляли нас к развалинам на отдаленных полях. И тогда, усталые и голодные до слез, мы находили маленькую остерию в конце неосвещенной гравийной дорожки, пересекающей пшеничное поле, где немолодая синьора подавала большой золотистый клубок пасты, которую она раскатывала дважды в день в течение полувека.

Мы не нашли дома, зато нашли изготовленное вручную объявление, которое гласило: «Сегодня подается дикая кабанина». Мы последовали за объявлением к отремонтированной конюшне, и жена фермера усадила нас на деревянные скамейки, пока тушился кабаний окорок с чесноком и помидорами в белом вине на костре под оливой. Мы ели и пили вместе с людьми, которые никогда не видели Венеции или Рима, никогда не жили нигде, кроме места, в котором родились. Мы не нашли дома, но мы нашли мельницу в каштановой роще, которая приводилась в движение деревянным гребным колесом в потоке воды, столь бурном, как если бы его мутили мастодонты. Мы встретили виноградарей, которые до сих пор давили урожай на вино при свете факелов, и фермеров, которые вручную снимали спелые зелено-пурпурно-черные оливки и давили масло старинными каменными жерновами, вращаемыми мулом. Получалось масло, зеленое, как трава, и полное мелких пузырьков. Оно пахло жареными лесными орехами, и когда его наливали на горячий жареный хлеб и посыпали морской солью, не было более совершенной еды в подлунном мире.

Уже более года, неделя за неделей, мы уставали от поездок под дождями, при жаре и от передвижения по полуразрушенным лестницам. Все еще не нашлось для нас ни малого отеля, ни дома при ферме, пригодного для реставрации, ни места работы, ни места для жизни. Наступал рождественский сочельник, мы возвращались в Венецию после очередного путешествия, когда Фернандо решил резко поменять курс.

— Как ты смотришь на то, чтобы провести Рождество в Австрии? — спросил он, копаясь в одном из атласов с шестьюстами картами. — Мы можем приехать в Зальцбург к шести.

Наши вещи были всегда готовы, сумка с принадлежностями для ночлега ночевала в машине. Разве тортеллини и индейка, запеченная в ореховом соусе песто, не могут дождаться нас по возвращении в Венецию? Фернандо обещал, что мы сможем праздновать Рождество хоть целую неделю. Наконец я надела сапоги и зеленую бархатную шляпку — обещали снег, — сказала: «Поехали», и мы покатили вдоль шоссе Росси под «Ночную тишину» в исполнении струнного квартета. Снег пошел.

Фернандо был прав, думала я, когда мы возвращались в отель после полуночной мессы. Действительно, это путешествие в поисках следующей части нашей жизни. Мы женаты уже два года. Я пыталась вспомнить жизнь без него, и это было похоже на попытку вспомнить старый фильм, который на самом деле не видела. Я спрашивала, не сожалеет ли он, что мы не встретили друг друга, когда были молоды, и он отвечал, что никогда бы не узнал меня, будучи молодым. Более того, он был слишком стар, когда был молодым.

— Я чувствую также, — согласилась я, вспоминая, что тоже была много старше до встречи с ним.

Мы решили съездить в Нью-Йорк, чтобы встретиться с детьми и повидать друзей. В день перед отъездом мы гуляли по Риальто, и Фернандо предложил:

— Давай зайдем и велим Гамбаре выставить квартиру на продажу. Может, у нас есть шанс.

Мы оставили объявление и пошли домой упаковываться.

Пакуемся и распаковываемся — вот и все, что мы делаем. Мы — туристическая компания. Мой секрет безоблачных поездок заключался в том, чтобы надеть все, что я не могу позволить себе потерять, а поскольку был февраль, задача облегчалась. На мне многослойная одежда из западного твида поверх двух тонких восточных кашемировых свитеров и шелковой блузки, длинная свободная замшевая юбка поверх скользких кожаных брюк. Позвонил Гамбара, сказал, что придет в одиннадцать с потенциальным покупателем, миланцем по имени Джанкарло Майетто, который ищет дом на берегу для своего вернувшегося отца. В одиннадцать мы будем над Тирренским морем, возразила я, а он предложил, напевая, оставить ему ключи и позвонить завтра из Нью-Йорка.

Но мы не позвонили ни на следующий день, ни днем позже. На третий день в Нью-Йорке мы сидели в «Ле Керси» над тарелками с утиным окороком и картофелем цвета темного золота и горячо обсуждали свои дальнейшие действия над пинтой утиного жира с бутылкой «Вье Кагор». Фернандо сказал, что не желает звонить, но сделать это придется, хотя и не сейчас, потому что в Венеции половина восьмого утра. Я была полностью поглощена уткой и вином и сквозь полузакрытые глаза видела, как его позвали к телефону. Мои лицо и руки были перемазаны в утином жиру, когда он возвратился к столу со словами: «Джанкарло Майетто купил квартиру». Я поменяла свою пустую тарелку на его, полную утиного окорока, и продолжила есть.

— Что ты делаешь? Как ты можешь есть, когда нам негде жить? — заныл мой герой.

— Я живу моментом, — пояснила я. — У меня больше нет дома, но есть утка, и прежде чем ты объявишь ее к продаже, я доем. Во всяком случае, именно ты этого хотел, и ты этого добился. Все к лучшему, — рассуждала неисправимая оптимистка, перемазанная жиром, убеждая усатого сенсуалиста выпить кагора. Возвращение мистера Ртуть. А если не колебаться хотя бы два счастливых дня в году?

К концу нашей первой недели в Нью-Йорке предложение и контрпредложение, а также контр-контрпредложение были рассмотрены и приняты. Майетто будет платить только в том случае, если мы снизим нашу безжалостно задранную цену. Поскольку Гамбара знал, что у нас нет срочной необходимости продавать дом, он предложил Фернандо пострелять по звездам, то есть задрать цену, что Фернандо проделал виртуозно. Вернувшись в Венецию, мы встретились с Гамбарой, который сказал, что Майетто хочет вступить во владение через шестьдесят дней, но мы запросили девяносто, и Майетто согласился. Пятнадцатого июня мы выедем. Куда, нам предстояло узнать. Мы говорили друг другу, что должны усердно продолжать осмотр возможного жилья. Если не найдем ничего подходящего, сдадим вещи на хранение и снимем меблированную квартиру в Венеции, пока не подыщем жилье. Мы себя в этом убедили, но Фернандо волновался, страшась неудачи, а однажды утром попросил меня поехать вместе с ним на работу утренним катером.

Мы вышли прямо к заднему фасаду банка, будто он забыл, как туда входить, и когда встретили снаружи одного из служащих, Фернандо протянул ему ключи и сказал: «Arrivo subito. Я сейчас приду».