Наступает вечер. Наверху зажигаются окна, из старинных труб поднимается дым, рассеиваясь в темнеющем воздухе. Откуда-то доносятся негромкие мелодичные звуки фортепьяно, словно говоря: «Что ж, при всем при том из жизни все же можно извлекать радость». По всей округе на лестничных ступеньках и у дымоходов начинают появляться кошки, в глазах у них горит предчувствие ночных приключений.

Мужчин, возвращающихся со службы на Флит-стрит и Хай-Холборн, встречают у дверей, помогают снять перчатки и цивильную одежду клерков, потчуют бараньими отбивными с пылу с жару и, прежде чем предложить кружку пива перед ужином, отправляют поиграть с детьми. У дверей универмага «Тайт» собралось столько работниц и пышнотелых матрон, что прославленный комик-тенор Маленький Силз, в шляпе с высокой тульей и сатиновом жилете, ангажированный нынче вечером развлечь публику балладой о Вилкинсе и его Дине, внезапно с энтузиазмом рисует в воображении блистательное будущее. Будто его приглашают на прием в Виндзор, он предстает перед лорд-мэром и вводит миссис Силз (ныне она находится с детьми в Хокстоне) в тот, по его словам, «круг, который, сэр, приличествует даме ее уровня».

Холодает, в воздухе начинают летать редкие снежинки. Снег серый, пропитанный сажей от сотен дымоходов, но все же снег. Мистер Фелпс спускается на кухню, чтобы распорядиться насчет бифштексов и пунша. Древняя хозяйка швейной мастерской, с папильотками в волосах и номером «Сент-Джеймс кроникл» в старческой руке, удаляется в уютную спальню. Миссис Фартинг, для которой снег — это слякоть под ногами, и башмаки на толстой подошве, и ножные ванны, и вообще масса всяческих неудобств, мириться с которыми она не готова, проклинает его от всей души.

Личность, прячущаяся в гостиной миссис Фартинг, тоже видит снежинки и, натягивая шаль на плечи, думает — впрочем, кто в точности знает, о чем она думает? — о былом. Вспоминает те мгновения своей жизни, когда был в ней привлекательный старый джентльмен, прицеливавшийся гусиным пером в лист бумаги так, словно намеревался проткнуть его насквозь. А потом ее мысли уходят куда-то в сторону, взгляд пробегает вверх по стенам гостиной миссис Фартинг, обклеенным обоями с исключительно скромными пастушк а ми и буколическими паст у шками, и в конце концов останавливается на карнизе для штор.

Час поздний, невообразимо поздний для Тайт-стрит — главы семейств, облаченные в ночные рубашки и шлепанцы, раздраженно задувают свечи, меж тем как их жены раздумывают о том, почему зимние вечера всегда так долго тянутся. Маленький Силз, отыграв свой номер и получив от хозяина полсоверена, позванивающего вместе с фартингами в нагрудном кармане, едет домой в Хокстон в омнибусе на самом верху, где билет стоит два пенса (в воображении Маленького Силза это триумфальная колесница, приветствуемая собравшейся на углу улицы призрачной толпой). И в этот самый момент на улицу, с ближнего ее конца, стремительно въезжает кеб. По подсыхающей слякоти — снег на Тайт-стрит идти перестал, переместившись в сторону Кларкенуэлла, Уайтчепела и Уоппинг-Олд-стэйрс, — он двигался настолько бесшумно, что никто и не услышал. Кроме миссис Фартинг, которая, стоя у входной двери, замечает его, подобно старой ищейке, берущей след, и выходит на дорогу почти в тот самый момент, когда экипаж останавливается и из него с трудом выбирается стареющий джентльмен в широкополой шляпе и длинном приталенном пальто.

— Чертовски, я бы сказал, холодно для этого времени года, — проговорил он, и миссис Фартинг сдержанно кивнула, словно желая сказать: «Я бы выразилась иначе, но чувства ваши мне понятны».

Случайный свидетель этой сцены, наверное, решил бы, что приехавший человек и миссис Фартинг встречаются не впервые. Об этом можно судить хотя бы по тому, как вдова слегка кланяется, словно намекая на то, что впереди ожидается нечто большее, а джентльмен бросает на нее взгляд, который можно истолковать следующим образом: «Я в жизни не проявил бы такую бестактность, как сделать вид, будто не знаком с вами». Это впечатление усиливается в мрачном коридоре, освещаемом единственной лампочкой. Здесь джентльмен, отклонив предложение миссис Фартинг выпить чего-нибудь, пристально смотрит на нее и высказывает надежду на то, что пациентка, юная дама, хорошо провела день.

— Неплохо, сэр, — заверяет его миссис Фартинг. — Мне по крайней мере пожаловаться не на что.

— Вела себя тихо? — продолжает расспрашивать гость.

— Тихо, сэр, тихо. Разве что раз-другой забеспокоилась, но я с такими вещами не мирюсь, сэр, и всегда прямо ей об этом говорю.

— Ах вот как, забеспокоилась? — Голос джентльмена звучит теперь тихо, почти неслышно и очень доверительно.

— Заплакала, сэр! Принялась расхаживать комнате! Не отвечала, когда к ней обращались! — Миссис Фартинг перечисляла эти грехи так, будто каждый из них заслуживал свидания с мистером Кетчем на Снежном холме, [9]в присутствии толпы зевак.

— В самом деле? Что ж, весьма признателен вам, миссис…

— Фартинг, сэр, — живо подхватывает миссис Фартинг, словно давая понять, что правила этой игры она знает назубок. — Не соблаговолите ли зайти в дом, сэр?

Джентльмен следует приглашению. Дверь в гостиную закрывается за ним. Миссис Фартинг на секунду задерживается перед ней, как дуэнья, пытающаяся сообразить, что же это такое задумали молодые люди, затем тяжелым шагом направляется на кухню, рассудив, что остальное ее не касается, как оно на самом деле и есть. Через какое-то время дверь в гостиную со скрипом открывается, джентльмен и его спутница — лицо ее почти полностью скрывает шаль — садятся в экипаж и уезжают (сейчас уже очень поздно и почти все близлежащие дома погрузились во тьму). А миссис Фартинг покидает наш рассказ и возвращается в запутанные и печальные анналы Тайт-стрит.

— Мистер Дикси покажется тебе чрезвычайно своеобразным господином, — сказал Данбар, поднимая воротник пальто, чтобы защититься от моросящего дождя.

— Своеобразным? — Дьюэр покатал слово во рту и наугад шагнул вперед. — В каком смысле?

— Ну не знаю толком, как сказать. На вид, может, и ничего особенного, а все равно странный какой-то.

— Десять гиней — это десять гиней, — с надеждой заметил Дьюэр. — Своеобразен ты или нет.

Они стояли на обочине узкой разбитой проселочной дороги, рядом с которой примерно в человеческий рост поднималась старая кирпичная стена. Справа покачивались высокие деревья — ели и пихты, в почти непроходимом кустарнике было невозможно различить ни одной тропинки. Слева плавно уходили вниз поля и пастбища, обрываясь слабо освещаемой лучами заходящего солнца долиной, явно лишенной признаков человеческого присутствия. Если не считать звука тяжелых капель, падающих с листьев деревьев, и удаляющегося колокольчика повозки, доставившей их в Уоттон — она вот-вот исчезнет за изгибом дороги, — все вокруг было тихо.

— А он нас ждет? — продолжал Дьюэр. Глаза у него покраснели от бессонницы. — Ну этот мистер Дикси.

— Ему послали телеграмму с сообщением о том, что товар будет доставлен, — ответил Данбар. — Вот и все. А что, собственно, еще нужно? Мне кажется, этого вполне достаточно. Ладно, пошли. Где-то здесь, насколько я помню, должны быть ворота. И поаккуратнее с этим чертовым ящиком.

Двигаясь по дороге вдоль деревьев, они дошли до того места, где неровная кромка стены переходила в закрытые на пять засовов ворота да еще и веревка была подвязана к опорам. Дьюэр собрался уже перелезать, но Данбар, остановив его жестом, вытащил из-под мышки какое-то приспособление, дернул за веревку, и ворота открылись.

— Я видел, — пояснил он, — как какой-то тип оставляет яйца морского орла у дома заказавшего их священника.

— А этот мистер Дикси, — спросил заинтригованный Дьюэр, — он вообще чем занимается?

— Чем занимается? — Данбар остановился, положив руку на верхний засов и наматывая на столбик веревку. — Так он же сквайр. Ему принадлежат здешние земли. Наверное, деревня, где мы расставляли свои силки, тоже. А чем, по-твоему, занимаются джентльмены? У всякого свои занятия, и у Дикси тоже. Он знаменитый в этих краях собачник, целую псарню держит, скоро сам услышишь. Знаешь, когда я был здесь в последний раз, огромный мастиф, перемахнув через четырехфутовый барьер, бросился прямо на меня, чуть горло не перегрыз.