Это была встреча с глазу на глаз. Маленькую комнату, обшитую резными панелями из черного дерева, освещали свечи с пряным ароматом земли и ванили. Она находилась вдали от коридоров и открытых садов, где утхайемцы или слуги могли случайно подслушать собеседников. Дело было не из тех, которые хай мог обсуждать на балу или за ужином. Чтобы успокоиться, Ота шагнул к окну и распахнул ставни. Перед ним раскинулся город. Небо пронзали величественные каменные башни, за ними, на юге, расстилалась долина, покрытая нежной зеленью весенних всходов. Ота взял себя в руки.

— Не хотел вас обидеть, — извинился он. — Понимаю, дай-кво не собирается диктовать свою волю ни мне, ни другим хаям. Я благодарен вам за совет, но ополчение не представляет собой никакой угрозы. Две-три сотни человек — это совсем не войско. Подготовлены они в два раза хуже, чем гарнизон в какой-нибудь западной крепости. Вряд ли такой отряд завоюет мир.

— Мы заботимся о сохранении порядка и мира между всеми городами Хайема, — ответил посланник. — Если один хай проявит интерес к военному делу, это не понравится остальным.

— Если я дам горстке людей ножи и покажу им, где рукоять, это не назовут подготовкой к войне.

— За последнюю сотню лет ни один правитель не сделал даже такой малости. К тому же, вы должны понимать, что до сих пор так и не заключили союза с… с кем бы то ни было.

«Начинается», — подумал Ота.

— Спасибо, у меня уже есть жена, — сказал он спокойно.

Однако посланник явно исчерпал запасы терпения. Услышав, что он встал, Ота обернулся. Молодой поэт скрестил руки на груди, спрятав их в рукава мантии, и побагровел.

— Будь вы лавочником, такая верность супруге вызывала бы только восхищение. Но если вы, хай Мати, отвергаете каждую женщину, которую вам предлагают в жены, тут уже попахивает оскорблением. Наверняка я не первый, кто вам об этом говорит. Заняв трон, вы отдалились от хайема, знатнейших домов утхайема, торговых домов. От всех и каждого.

Оте было что возразить: он заключал договоры и торговые соглашения, принимал в дар слуг и рабов, делал все, чтобы связать себя и Мати с другими городами Хайема. Однако все это не убедило бы ни посланника, ни его господина, дая-кво. Они хотели крови — крови Оты в жилах ребенка мужского пола, сына жены, присланной с юга, востока или запада. Они хотели, чтобы хай Ялакета, Патая или Тан-Садара мог надеяться, что его внук сядет на черный трон Мати, когда Ота умрет. Его жена, Киян, была уже не в том возрасте, чтобы родить еще одного ребенка, но ведь существовали женщины помоложе. Чтобы у хая было всего двое детей, да еще от одной жены и от кого — от хозяйки трактира из Удуна… Нет, даю-кво нужны были его сыновья, наследники, рожденные в браке с женщинами, воплощавшими собой мудрые политические союзы. Дай-кво и посланник защищали традицию, которая пережила две империи и девять поколений хайатских придворных. Отчаяние накрыло Оту, словно тяжелый зимний плащ.

Спорить не имело смысла. Он прекрасно знал, почему сделал тот или иной выбор, но эти причины легче было объяснить шахтерской собаке, чем гордому юнцу, который провел несколько недель в пути ради привилегии отчитать его. Вздохнув, Ота повернулся к посланнику и выразил свои извинения в самой формальной из всех возможных поз.

— Я отвлек вас от главной цели вашего визита, Атай-тя. Простите, это не входило в мои намерения. Так что же угодно даю-кво?

Посланник сжал губы так, что они побелели. Ответ был известен обоим, но из-за притворства Оты приходилось начинать все сначала. Второй раз коснуться постельных предпочтений хая будет никак нельзя, а значит, Оте не надо будет оправдываться. Воистину, этикет — жестокая игра.

— Дай-кво хотел бы знать, с какой целью вы собрали отряд ополчения.

— Я намерен отправить его в Западные земли, чтобы заключить соглашения с любыми военными силами, которые там находятся, и делаю это в интересах всех городов Хайема. Я с удовольствием изложу свою точку зрения. В письме.

Ота улыбнулся. Молодой поэт растерянно заморгал. Правда, оскорбление было далеко не самое страшное. Наконец он воздел руки в жесте благодарности.

— Хочу добавить лишь одно, высочайший. Если вы будете ущемлять интересы хайема, дай-кво отзовет Семая и его андата. Если вы поднимете на хайем оружие, мы разрешим применить силу поэтов против вас и вашего города.

— Хорошо, — сказал Ота. — Я все это понял, как только узнал о вашем приезде. Я не собираюсь действовать в ущерб хайему. Так или иначе, благодарю за потраченное время, Атай-тя. Утром вам передадут мое письмо.

Когда посланник удалился, хай сел в кресло и сжал руками виски. Во дворце стояла тишина. Ота выждал пятьдесят вдохов, поднялся, запер входную дверь и обратился к пустой комнате:

— Ну, что?

В углу открылась панель. За ней оказалась крошечная потайная комната. Для тех, кто хотел подслушать разговор, ничего лучше и придумать было нельзя. Внутри стояло кресло. Сидящий в нем чувствовал себя прекрасно, но выглядел неуместно. Неуместно, потому что в кресле, достойном главы торгового дома или вельможи, он был похож на садовника: загар, заляпанные штаны и куртка из грубой кожи странно смотрелись на фоне обивки из вишневого бархата и серебряных заклепок. А не смущало его это потому, что он всегда смотрел на вещи просто. Синдзя встал и закрыл за собой панель.

— Славный малый, — заметил он. — Правда, я бы с ним в бой не пошел. Очень уж самоуверенный.

— Надеюсь, до боя не дойдет.

— Что-то ты подозрительно миролюбив. А ведь убедил всех, что неровен час войну развяжешь.

Ота беззвучно рассмеялся.

— По-моему, отправить даю-кво голову его посланника — не лучший способ доказать мирные намерения.

— Что верно, то верно, — кивнул Синдзя, наливая себе вина. — И все-таки ты учишь ребят сражаться. Нелегко проповедовать мир и при этом платить людям, чтобы они искали способы, как лучше выпотрошить врагу кишки.

— Знаю, — отозвался Ота сумрачным, как дождливая ночь, голосом. — Боги! Всевластный правитель — и никакого выбора, представляешь?

Он пригубил вино. Пряное, терпкое, темное, как омут, оно пахло уходящим летом. Ота почувствовал, что стареет. Он отдал Мати четырнадцать лет. Был слугой, управляющим, властителем, полубогом, мишенью для злословия и сплетен. В основном он хорошо справлялся со своей ролью, но иногда случалось что-то вроде сегодняшней встречи, и тогда у него опускались руки.

— Оставь эту затею, — предложил Синдзя. — У города и так достаточно доходов.

— Деньги тут ни при чем.

— Для чего же ты собрал отряд? Надеюсь, не для того, чтобы напасть на Сетани?

Ота хмыкнул.

— Нам нужно готовиться.

— К чему?

— Поэтам все тяжелее пленять новых андатов. Каждый раз, когда они упускают андата, его становится труднее вернуть. Это не может продолжаться вечно. Наступит время, когда поэты ничего не смогут поделать, и тогда нам придется рассчитывать на свои силы.

— Значит, ты собираешь ополчение, чтобы когда-нибудь, через много лет, когда будущий дай-кво, который еще не родился, потеряет власть своих предшественников…

— В городах будут хорошо обученные войска, которые смогут их защитить.

Синдзя почесал живот и кивнул.

— Скажешь, я не прав? — спросил Ота.

— Да, не прав. Ты же видел, как пострадал Сарайкет, когда исчез Бессемянный. Ты понимаешь, насколько честолюбивы гальты. Они уже не раз вмешивались в дела Хайема.

— И что с того? — огрызнулся Ота, не сумев сдержать внезапную злобу. Даже сейчас, много лет спустя, он живо помнил о том, что произошло в Сарайкете. — Тебя там не было, Синдзя-тя. Ты не знаешь, как тяжело нам пришлось. А я знаю. И если опыт позволяет мне видеть лучше, чем дай-кво или хайем…

— Если все время вдаль глядеть, спотыкаться начнешь, — невозмутимо промолвил Синдзя. — Ты не в ответе за целый мир.

«Но в ответе за Сарайкет», — подумал Ота. Он никогда не рассказывал Синдзе о той роли, которую сыграл в судьбе города. Никогда не признавался, что убил беспомощного человека, пощадил врага и спас друга. Тревога, неуверенность, горечь тех дней до сих пор жили в нем, но раскаяния он так и не почувствовал.