А про себя подумал: «Лицемер чертов!»
Кендалл пошла к своему столу.
Он закончил дела, собрал со стола папки и заметки, положил к ней в ящик для входящих документов.
– Много накопилось, – сказал он.
Она произнесла, не глядя на него:
– Извини, сорвалось, Джо. Как-то так получилось, черт, ну я не знаю, я на самом деле хотела сказать…
– Знаю-знаю. Солидарность – дело хорошее. Звони мне, если что.
Он уже был у задней двери, когда она добавила:
– Джо, считай, что компания у тебя есть. В любое время.
– Принято, – отозвался он и вышел.
Захотелось пройтись до «Дублина». У его дверей стоял новенький джип, а в баре Леон обслуживал двух посетителей – завтракала пара средних лет. На спинках стульев небрежно висели их куртки из мягкой кожи.
– Черный с собой, – заказал Кэшин. – Большой.
– Садись или налью в герметичную чашку, – предложил Леон. – Хорошему кофе от пластмассы ничего не сделается.
– Запомню, – рассеянно бросил Кэшин.
Леон пошел к кофеварке.
– Твой культурист вчера заходил. Просто душка, жалко, платить не любит. Торчал тут, торчал, все не рассчитывался.
Кэшин смотрел, как на другой стороне улицы Сесиль Аддисон остановилась с какой-то женщиной у магазина ароматерапии.
– Он городской, – пояснил он. – Там любой полицейский – кум королю.
– Усек. Понял. Вы ведь так говорите? Понял, правильно?
– Понял, принял, смотря когда. Зависит от ситуации. Леон поставил контейнер на стол, закрутил крышку.
– Подкрепление для марша будет?
– Что за марш?
– Может быть заварушка. Зеленые точат клыки, старые пердуны поднимают разводной мост.
– Ого, так я отстал от местной жизни! – ответил Кэшин. Он и понятия не имел, о чем говорит Леон.
– Марш против курорта Адриана Файфа. Так это вроде не новость.
– Не успеваю следить за событиями в этом городке. Все происходит так стремительно. Хотя я ведь в отпуске.
– Съездил бы в Нузу, отдохнул с пенсионерами-полицейскими. Там тепло.
– А что за провианттам, в твоей этой Нузе? – спросил Кэшин, припомнив необычное слово. – Черствые бутерброды с плавленым сыром и помидорами?
Леон театрально поднял правую руку, провел пальцами по лбу, как будто стряхивал пот.
– Как это понимать? Прикажете овечью фету и подсушенные натуральные томаты на крупнозерновом черном хлебе?
– Нет.
– Ну, значит, сойдет подпорченный помидор, сыр из мышеловки и пара листков белой туалетной бумаги.
Выйдя на улицу, Кэшин купил городскую газету и поехал к Открытому Пляжу. Крупные гребни волн сегодня штурмовал только один серфингист.
Крупный заголовок на третьей странице кричал:
В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОГОНИ И ПЕРЕСТРЕЛКИ ПОГИБЛИ ДВА ЧЕЛОВЕКА
В утреннем выпуске этого еще не было – слишком поздно все случилось. На фотографиях три юнца выглядели совсем мальчишками. В заголовке не говорилось, сколько им лет. А у репортера не было подслушивающего оборудования. Из статьи выходило, что преследование велось не по правилам. Люк Эриксен, как было сказано, «погиб, скорее всего, от огнестрельного ранения». Действия семи офицеров стали предметом служебного расследования.
Еще один заголовок на той же странице гласил:
ЛИДЕР ОБЪЕДИНЕННОЙ ПАРТИИ АВСТРАЛИИ ОБВИНЯЕТ ПОЛИЦИЮ
Цитировалось выступление Бобби Уолша:
Два чувства владеют мной сейчас – потрясение и горе. Люк Эриксен был сыном моей сестры, и все возлагали на этого одаренного мальчика большие надежды. Не знаю, что произошло на самом деле, но суть не в этом. Погибли два молодых человека. Это, безусловно, трагедия. Но в последнее время стало что-то слишком много таких трагедий. По всей Австралии с небывалой прежде остротой встает вопрос культуры поведения полиции. Представителей коренного населения просто держат на прицеле. Да и зачем ждать суда, если каждый может самостоятельно вершить расправу? И я нисколько не удивлен, что подобное случилось в Кромарти. Возглавляя в свое время полицию штата, нынешний федеральный казначей пустил вопрос культуры на самотек. Он помог местным органам скрыть информацию о смерти двоих аборигенов в камерах. Обещаю, что в ходе предстоящей избирательной кампании я буду неустанно напоминать ему об этом постыдном эпизоде.
Поджаренный сэндвич оказался совсем недурен – тонкий, темный, с подтопленным сыром и чем-то желтым внутри.
Интересно, будет ли Дерри Каллахан жаловаться? Удар банкой собачьих консервов. Кэшин поймал себя на том, что его это не волнует. Пальцы ныли – ну и ладно, оно того стоило. Жаль, не пнул как следует для полного удовольствия.
Зазвонил мобильник. Он не сразу его нашарил.
– Отдыхаешь? – Это был Виллани. – Воздушные ванны на пляже? Трусы в полоску?
– Газету читаю. Сплошь хорошие новости.
– У меня тоже хорошая новость. Тот, из ломбарда, опознал Паскоу и Донни.
Серфингист летел по огромной стене воды. Казалось, она никогда не обрушится, но неожиданно она закруглилась, он встал, вынесенный огромной подъемной силой волны, опрокинулся на спину, и его накрыла собственная доска.
– Только что говорил с комиссаром, – продолжал тем временем Виллани. – Вернее, он со мной. Целую речь произнес. Видите ли, специалисты по связям с общественностью считают, что мы играем на руку противнику. Видимо, противник – это Бобби Уолш и журналисты. А у нас тут остались только Ллойд да Стегглз. Значит, так, с сегодняшнего дня ты на работе. И Дав поступает в твое распоряжение.
– А остальные?
– Престон – в Шеппартон, Келли – в Бернсдейл.
– А Хопгуд?
– Пока на месте.
– Работенки подвалит другим?
– Так решил комиссар, Джо. Ему посоветовали.
– Вот это я называю руководством. В том ломбарде в Сиднее были только Паскоу и Донни?
– Скорее всего, Эриксен ждал на улице.
– А с Донни что?
– Пока в больнице, под наблюдением, но ничего страшного – синяки, порезы. Ему предъявят попытку убийства, допрос в десять утра, при адвокате.
– Всего-то? Дело серьезное, честно говоря.
– Если повезет – признается, – ответил Виллани. – Если нет – посмотрим. Вернее, тыпосмотришь.
– От Синго научился? Экспромт?
– Другого варианта нет, Джо, – без выражения ответил Виллани.
* * *
Они сидели в комнате для допросов и ждали. Впервые за все время жизни в Порт-Монро Кэшин надел костюм.
– Еще немного, и я возненавижу этот город, – признался Дав.
Он положил руки на стол и внимательно разглядывал их, вытянув вперед пальцы. Из-под рукавов пиджака виднелись манжеты рубашки с серебряными запонками в виде коротких палочек.
– Погода здесь не очень, – отозвался Кэшин.
– Не в погоде дело, погода как погода. Сам город какой-то не такой.
– Большой провинциальный город, только и всего.
– Нет, не то. В нем только и есть что дерьмо, одно дерьмо, ничего хорошего. Вот объясни, какого хрена мы здесь сидим? Где это слыхано, чтобы полицейские дожидались заключенного?
В дверь постучали, вошел полицейский, молодой человек, которого Кэшин заметил на пассажирском сиденье пикапа тогда, на перекрестке, за ним еще один полицейский. На длинном печальном лице Донни Култера над верхней губой вздергивался курносый нос. Лицо было детское, перепуганное. Глаза припухли, а губы он то и дело нервно облизывал.
– Садись, Донни.
Постучали в другую дверь, на этот раз за спиной Кэшина.
– Войдите! – сказал он.
– Хелен Каслман, Юридическая служба по делам аборигенов. Я представляю интересы Донни.
Кэшин обернулся. Перед ним стояла стройная моложавая женщина с зачесанными назад темными волосами. Они взглянули друг на друга.
– Ну, здрасте! – заговорил он первым. – Сколько лет, сколько зим!
Она недоуменно нахмурилась.
– Джо Кэшин, – представился он. – В одной школе учились.
– А, да-да, – откликнулась она неприветливо, – что ж, неожиданно.
