— Ну как, здорово?

— А зачем Богу верующие, — спросила я вчера у совы, — если он настолько громадней нас?

— Он не громадный, а бесконечный. У бесконечности нет размеров.

— To есть Бог — это что-то бесформенное. Понятно.

— Скажем так: он искал для себя очертания. И думал, что найдет их в душе человека.

— То есть Бог — это силуэт?

— Поговорим об этом в другой раз, Лимпопо.

— А правда, что его имя состоит из тридцати шести звуков, только никто не знает, в каком порядке их надо произносить?

— Не знают даже самих этих звуков.

— А человек? Он какую при этом играет роль? Если не считать, что Бог иногда отдыхает в нем, как пассажиры в зале ожидания на станции Кочард, перед пересадкой. В чем цель человека? Какие им движут амбиции?

— Человек, если разобраться, это взломщик чужого софта.

— То есть?..

— То есть хакер, который только о том и думает, как бы взломать код Господа и проникнуть в Программу.

— И у него получится?

— Проникнуть? Да никогда.

И, подумав, добавила:

— Но испортить ее — это, скорее всего, получится.

Иногда, когда наступает полнолуние, и пятница, и двадцать девятое февраля, Южная Звезда вновь отправляется к Источнику тайн и пьет из него, отчего начинает расти вширь и ввысь. А когда голова его уже упирается в звезды, он взмахивает крылами и взлетает. Он летит по просторам Вселенной вдоль течения времени — к его истоку, пока не достигнет начала времен.

А достигнув начала, он осматривает артезианский колодец, из которого вытекает время.

Из колодца время течет на север, но один его кран направлен на юг. Только он перекрыт. И тогда Южная Звезда закрывает северный кран и пускает время через другой. С этого момента время течет на юг, из-под земли восстают умершие, как те трое поручиков, и в мире начинают происходить те же события, только в обратном порядке.

Так и мы, страусы, вернемся в Африку, откуда мы родом.

На могильный крест девушки со словами «Мы встретимся» кто-то прикрепил листок со следующими стихами:

— А что такое сонет? — огорошил меня вопросом Максико.

Сонет? Это любовное стихотворение с неожиданной развязкой в конце, примерно так я ему ответила, потому что почти ничего не помнила про сонет.

С мордами, как у питбулей, они уже рыщут по лесу, перебегая от ствола к стволу и размахивая револьверами. Это сыскари, или попросту — следователи. Рожи у них страшны, кожа шелушится, они жуют жвачку и говорят такие слова, что человека от них тошнит. Человека?! Это я так, просто оговорилась.

Главное обвинение против князя связано с тем, что в надписи «Наш лидер» под огромным портретом Великого Кондукатора, что на центральной площади, букву «л» кто-то переправил на «п», да еще заменил какую-то одну букву. Кроме того, князя обвиняют в том, что, в сговоре с углежогами и сатирами, он готовит мятеж и что это именно он пригласил сюда мертвых гонведов, а также индейцев. Короче, вменяют ему целый букет — подстрекательство, злостное тунеядство, валютные махинации и нарушение тишины и покоя граждан.

Кстати, о следователях. Под ногами убийцы-маньяка, похоже, горит земля, поэтому он на днях, обмазав себя с головы до ног люминесцентной краской, забрался на огромный платан, что у входа на городскую аллею со стороны улицы Конца Света. (Улица Конца Света означает примерно то же, что Finis Mundi — хотя, я цитирую Петике, не совсем ясно, идет ли речь в данном случае о «соф хаоламе» или о «кце хаоламе», иными словами — надо ли понимать этот конец в пространстве или во времени, или, может быть, в виде катаклизма.) Оттуда он бросился прямо на куртизанку Марфу из «Веселой распутицы», которая охотилась на клиентов под тем самым платаном, где сидел в засаде люминесцентный садист. Но Марфа умудрилась вспрыгнуть на подножку проезжающего грузовика, с которой ее, уже огласившую воплями полгорода, удалось стащить только на восьмом перекрестке. Она была в шоке, однако наутро дала вполне достоверный словесный портрет злоумышленника.

Да, все в мире так перемешано, святое и грешное, прекрасное и кошмарное, восхитительное и мерзкое — и наверно, как знать, так оно и останется, пока не будет построена великая стена.

А пока остается что есть. Остается то, что мы знаем из стихотворения Сун Юя «По южную сторону Великой стены»:

— А, может быть, рай — это все же какое-то место? — огорошила я сегодня своим вопросом сову. Сон слетел с ее глаз.

— С чего ты взяла?

— А по радио пели:

И из них сплетают букеты королю Стефану. Выходит, в раю есть рынок? И чем же на нем торгуют?

— Что за пошлое любопытство!

— А вдруг рай захватили или держат его в осаде, как крепость, которая ждет и надеется, что кто-то придет на выручку…

— Гм.

— Из чего бы ни состояла душа, но она ведь окружена материей? Она ведь, как пленница, и, наверное, хочет освободиться из плена?

Сова тут задумалась, а потом ответила коротко:

— Наверное.

Закатную тишину нарушила песнь альбатроса Альби:

Перед тем как заснуть я представила себе небесные проспекты, которые сбегаются к главной площади рая, а по сторонам этой площади стоят два собора — храм во славу Десяти Заповедей и церковь Младенца Иисуса.

Несколько дней назад, так никому и не передав свои знания, умер маг Янош, вернувшийся из Апулии. Не нашел себе подходящего (и даже неподходящего не нашел) преемника.

Любопытно, что на следующий день гривы всех лошадей в деревне были так перепутаны, что народ чесал тыквы и ругался по матушке.

Перелетные птицы рассказывают.

В Финляндии, на горе Вечности, что за Полярным кругом, живут две птицы. Одна знает все, включая смысл жизни, и зовут ее Низачтонескажу. А другая, в красном жилете, занимается тем, что сторожит время, и звать ее — Никогданекончится.

— А ты знаешь, что такое любовь? — спрашивает Никогданекончится.

— Знаю, — отвечает ей Низачтонескажу.

— Любовь — это когда одно существо постоянно желает совместиться с другим во времени и пространстве.

— Ты так думаешь?

— Сколько мне еще сторожить здесь? — решает сменить тему Никогданекончится. — Ты случайно не знаешь?

— Я-то знаю, — говорит всезнайка.

— Так скажи.

— Это тайна.

— Тогда давай поменяемся. Ты будешь сторожить время, а я буду охранять тайну.

— Ну и дура ты, птица, — ответила ей Низачтонескажу.

О Трансильвании я знаю немного, хотя давно хочу разобраться, что это за такая провинция под небом Господним. Петике сдержал свое обещание и все, что узнал, описал для меня в излюбленном своем стиле сецессион. Так что теперь, несмотря на кажущуюся архаичность чувств автора, нам, возможно, и правда откроется некая — как бы это сказать? — энигма, тайна, загадка нашего леса, имеющая отношение в конечном счете и к Трансильвании.