Продолжаются тренировки, но нас все меньше.

Капитан, наш главарь, предложил мне побеседовать с глазу на глаз. Мы встретились за гаражами, где он имеет обыкновение ошиваться.

— В конце концов нам и здесь не так плохо, — начал он. — Жить-то можно в конце концов. Почему бы не жить, даже если мысль о смерти ужасает любого страуса? Так ли важно — о какой смерти, на бойне или какой другой?.. К сожалению, рано или поздно каждый из нас умрет, так стоит ли тратить и без того слишком короткую жизнь на то, чтобы о чем-то бредить, проявлять недовольство, кипеть, бунтовать. Да, конечно, у нас из хвостов регулярно дергают перья, что не очень приятно, — но, если задуматься, разве это не почетно, что перья эти, выдернутые из наших задниц, со шляпок самых изысканных дам трубят всему миру о непревзойденной красоте страусов? Ведь это в порядке вещей; когда перья самых красивых птиц оказываются на шляпках самых красивых женщин.

Кстати, припоминаю, что самые лучшие головные украшения египетских богов… они ведь были из страусиных перьев. Ты знала об этом?

А теперь о полетах.

Я не против того, чтобы мы летали, и не считаю, что это в принципе невозможно. Напротив, я бы очень гордился, если бы это удалось хотя бы вам, самым молодым… но все-таки я не думаю, что кто-то из нас сможет когда-нибудь пролететь хоть метр, хоть кто-то, за исключением, может быть, самых маленьких, которые сейчас делают свои первые шаги по двору… в лучшем случае только им удастся.

Да, Африка. Разумеется, разумеется. Я все понимаю, мыс Доброй Надежды, водный простор Лимпопо и сочные травы бескрайней саванны… Ты понимаешь, что я не из числа остряков, которые говорят, что в Сахаре вас ожидают роскошные сахариновые деревья…

Сахариновые деревья в Сахаре! Эту гнусную шуточку я слышала в первый раз, хотя сразу же догадалась, кто был ее автором.

— Но я чувствую, что я уже стар… не для дороги, а для новой жизни, — вслух оправдывался наш старейшина Капитан. — Ну и представь себе, что мы, стар и млад, все вместе поднимемся в воздух — в чем я сомневаюсь — и безо всяких проблем — в чем опять же я сомневаюсь — прибудем на место, за море. Но предположим, что мы — во что я не верю — пересечем экватор и доберемся до этой твоей прародины… И что дальше? Я уже не способен привыкнуть ко вкусу новых растений, к значению новых запахов… В таком возрасте это уже невозможно, а главное, я уже не смогу отвечать за будущее своих соплеменников…

(Весьма трезвая самооценка, подумала я, но это не значит, что мы не можем избрать себе нового вожака!)

— Короче, я предлагаю тебе… только не обижайся… я прошу тебя больше не будоражить племя… все мы прекрасные бегуны, в том числе и ты… забудь о крылатых мечтах… все это нездорово… ты меня понимаешь?

— Я понимаю тебя, Капитан, но пойми и ты… я не намерена ни коротким, ни длинным, ни тихим, ни бойким шагом шествовать — как делаете это вы — на бойню! Вам, я вижу, помочь уже невозможно. Это так. С вами ничего не поделаешь. Ума у вас меньше, чем у золотой рыбки. Вам ничто не поможет.

— Может ли быть, чтобы до сих пор где-то существовали трансильванские князья? — спросила я у Нуар. — И чтобы никто из нас даже не догадывался об этом?

— Когда-то о китайском императоре люди думали, что власть его простирается далеко за пределы империи, в том числе на те варварские народы, которые об этом и не догадывались. О том, что все они — подданные китайского императора.

— А зачем это нужно было китайскому императору?

— Потому что он был обязан охранять единство Вселенной.

— Обязан?

— Да, обязан, но потом один из слабых императоров эту силу утратил, и с тех пор мир растекается в разные стороны, и люди назвали это расширяющейся вселенной.

— Я знаю, об этом я видела передачу по телевизору, в рубрике «Мир науки». Все рассыплется и остынет, так что от мира не останется даже горсти семечек. А Солнце будет таким же черным, как мешок с углем.

— Так и есть. Точнее, так будет. Пожалуй, только свет праведных душ никогда не погаснет, потому что бессмертие душ не зависит от этого мира.

— А что такое душа, Нуар?

— По мнению некоторых, душа — это прячущийся ангел.

— Она прячется, как трансильванский князь?

— Да, только прячется она в том дремучем лесу, который называется «человек» и в котором живут ночные чудовища и свирепые звери пострашнее, чем в джунглях Африки. Говорят, кстати, что у ангела, то есть у души, есть утренний лик, освещенный встающим Солнцем, и есть вечерний. Но это уже…

— А знаменитую Китайскую стену построил тот самый слабый император?

— Сперва стену хотели построить внутри китайцев, чтобы отделить в них добро от зла, любовь от ненависти, утренний лик ангела от вечернего и так далее.

— И что же?

— Но в самих себе китайцам построить стену не удалось, и они стали строить ее снаружи, чтобы по одну сторону стены остались все добрые, а по другую — злые.

— И у них это получилось?

— Нет.

Нуар спросила у Яноша, правда ли, что есть в мире животные, обладающие магической силой. Это все слухи, просветил ее Янош, глупые суеверия, нету таких животных, за исключением разве что лауру, добавил он иронично, но его еще никто никогда не видел, и известно о нем только то, что, где бы он ночью ни появлялся, везде завязывает узелки на лошадиных гривах и волосах женщин, да такие тугие, что распутать их невозможно и приходится гривы и волосы состригать. А всякие вещие кони, коты в сапогах и говорящие петухи — это все выдумки. Да и лауру действуют только в Апулии — не случайно там столько лошадей без грив и молодых женщин в платках. Но если женщины могут сами себе завязать узелки, то в случае с лошадьми это анатомически невозможно.

Сегодня на ферму снова приезжали сыщики. Были они крайне взбудоражены, так как опять получили проверенную информацию, что трансильванские князья-невидимки скрываются где-то поблизости.

— Шоня, Шоня, лим кожурд… — пропела я так, чтобы меня услышал Максико. Что означало: с наступлением темноты, на нашем обычном месте, то есть на поляне. Надо бы обсудить это дело насчет князей.

Они увидели громадного льва, львицу и трех детенышей, которые, развалившись кружком, грелись на солнышке.

Заслышав удары подков Тамплиера, лев разожмурил глаза, приподнял огромадную голову и зевнул, обнаружив страшенные зубы и гигантскую глотку, которая без труда могла заглотнуть десятилетнего ребенка. Потом устремил взгляд на всадника.

Нынче вечером на своем выдуманном диалекте нам прочел это Михай Но Пасаран Дубина. Я содрогнулась. Проглотить десятилетнего ребенка! Это какая же должна быть глотка?!

Первое дельное предложение прозвучало, когда Совет зверей лесных и домашних уже заканчивал свое заседание.

— Сидеть на месте и выжидать, что будет, — это тактика паука! Прилетит муха — замечательно, а не прилетит — ну и ладно, — горячилась лиса.

— Я тоже так думаю, что с этой тактикой надо кончать, — присоединилась я к предыдущему оратору. — Надо действовать на опережение. Надо сплотиться! Решить наконец, чего мы хотим! Если все: и собаки, и мелкий домашний скот, и птицы, и пчелы, и рыбы, и лошади — смогут объединиться, то люди и носа из дома не высунут! Да здравствует солидарность! Вспомните бессмертного Низами:

А в качестве эмблемы движения Тарзан предложил одно из полотен Владимира Сабо.