— А если бы Ноукс вошел в гостиную раньше? С шести двадцати до девяти часов?

— Это был, конечно, риск. Но старик был точен, как часы. Он ужинал в семь тридцать. Солнце село в шесть тридцать восемь. Окна в гостиной узкие, поэтому там в это время уже темно. После семи Ноукс уже вряд ли что-то смог бы заметить. Но, в Конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанское.

— У него, наверное, было ужасное утро, когда вдруг явились вы, — сказал сэр Аймпи. — Для него это было полнейшей неожиданностью. Он, наверное, даже не попытался замести следы.

— Попытался, — сказала Харриет. — Когда вывозили мебель, он постоянно вертелся вокруг гостиной. И один раз совершенно определенно постарался выманить меня из комнаты: сказал, что нужно было проверить банки и бутылки. А один раз я все-таки выходила и потом встретила его перед дверью гостиной.

— Понятно, — сказал сэр Аймпи. — И вы готовы подтвердить все это под присягой? Вы не оставляете мне никаких шансов. Если бы ты меня хоть капельку любил, Питер, ты никогда не женился бы на такой умной женщине.

— Боюсь, что в этом я законченный эгоист. Но ты возьмешься за это дело, Бигги?

— Только ради тебя. И с удовольствием устрою тебе перекрестный допрос. Если придумаешь какой-нибудь особенно мерзкий вопрос, дай мне знать. А теперь я должен идти. Я старею, мои дорогие, и мне давно пора спать.

— Дело сделано, — сказал Питер. Они стояли на тротуаре, дрожа от холода. Было около трех часов утра, и на улице было прохладно.

— И что теперь? Пойдем искать гостиницу?

Что она могла ответить? Он выглядел одновременно усталым и бодрым. Он был в таком состоянии, что любой ответ был бы неправильным. Харриет рискнула и выстрелила наугад:

— А до Дэнвера сколько миль?

— Примерно девяносто. Даже девяносто пять. Ты хочешь поехать туда? Мы могли бы взять машину и через полчаса уже выехали бы из Лондона. Я обещал тебе не ездить быстро, да и тебе нужно хоть немного поспать.

О чудо! Харриет попала в цель. Она сказала:

— Так и сделаем.

Они поймали такси. Питер дал адрес гаража, где стояла их машина, и они помчались по спящим улицам.

— А где Бантер?

— Я отправил его поездом с письмом, что мы, возможно, немного задержимся.

— Твоя мать рассердится?

— Ну что ты! Она знает меня сорок пять лет.

Опять Главная северная дорога. Миля за милей, мимо Хэтфилда, Стивенджа, Бэлдока, Бигглсвейда, на северо-восток к Хартфордширской границе. Та же самая дорога, по которой они ехали четыре дня назад. Бантер тогда сидел на заднем сиденье и тихо молился за две с половиной дюжины бутылок портвейна, заботливо упакованных в дорожном погребке. Харриет засыпала. Вдруг прикосновение руки Питера: «Вот поворот на Пэгфорд…» Хантингдон, Четтерис, Марч — все дальше на северо-восток. Северный ветер с моря все сильнее, и далеко на востоке серая полоска начинающегося нового дня.

— Где мы сейчас?

— Подъезжаем к Даунхэму. Только что проехали Дэнвер. До поместья еще пятнадцать миль.

Машина пронеслась по узким улочкам маленького городка. И дальше на северо-восток…

— Который час?

— Около шести. Я еду не больше тридцати пяти.

Начались болота и густые леса. Когда встало солнце, они подъехали к маленькой деревушке. Часы на Церковной колокольне пробили четверть.

— Графское поместье, — сказал Питер. Он осторожно вел машину по узким улочкам. В окнах уже горел свет, люди собирались на работу. Из одного дома вышел мужчина, увидел машину и приподнял шляпу. Питер кивнул. Они выехали из деревни и ехали теперь вдоль низкой широкой стены, из-за которой виднелись верхушки старых деревьев.

— Дом с другой стороны, — сказал Питер, — но через парк быстрее. — Они свернули к высоким воротам и подъехали к маленькой сторожке. В неярком утреннем свете Харриет разглядела огромных каменных львов со щитами. Питер посигналил. Из сторожки выбежал заспанный мужчина без пиджака и открыл ворота.

— Доброе утро, Дженкинс, — поздоровался Питер и остановил машину. — Извини, что разбудили тебя так рано.

— Ну, что вы, милорд, — сторож повернулся и крикнул: — Мать! Приехал его сиятельство! — Сторож держался свободно, как человек, прослуживший здесь уже не один десяток лет. — Мы всегда ждем вас. А это молодая графиня?

— В самую точку, Дженкинс.

В дверях появилась женщина. Она куталась в большую шаль и непрерывно кланялась. Харриет поздоровалась с обоими.

— Вы везете молодую жену не той дорогой, милорд, — с упреком сказал Дженкинс. — Мы собирались звонить в колокола и готовились к торжественной встрече.

— Я знаю, Дженкинс, — ответил Питер. — Но я с самого детства был вредным мальчишкой. Кстати, а как твои ребята?

— Прекрасно, милорд, спасибо. На прошлой неделе Билл получил нашивки сержанта.

— В добрый час, — улыбаясь, сказал Питер. Они сели в машину и поехали вдоль тенистой буковой аллеи.

— До твоего дома еще, наверное, целая миля? — спросила Харриет.

— Почти.

— А в парке живут олени?

— Живут.

— А на террасе бродят павлины?

— Боюсь, что так. И все прочие сказочные глупости.

В конце аллеи показался огромный серый дом. Первые лучи солнца осветили строгий греческий фасад с высокими башнями и массивными трубами.

— Он не такой уж старый, — будто извиняясь, пояснил Питер. Они обогнули дом слева. — Времен королевы Елизаветы, не раньше. Центральная башня не сохранилась, крепостной ров тоже. Крепость пала много лет назад. Надо сказать, к нашему большому счастью. Но кое-что с тех времен уцелело. Весь дом выдержан в строгом елизаветинском стиле.

Невыспавшаяся Харриет с трудом поднималась по елизаветинской лестнице мимо высоких лакеев в ливреях. Неожиданно она услышала радостный крик и легкий стук каблучков. Лакей посторонился, и навстречу выбежала графиня в розовом пеньюаре с крайне недовольным Озирисом на плече.

— Дорогие мои, как я рада вас видеть! Мортон, пойди немедленно разбуди Фрэнклин и пошли ее в комнату ее сиятельства. Вы, наверное, ужасно устали и проголодались. Как ужасно все получилось с тем молодым человеком! Дорогой, у тебя ледяные руки! Неужели Питер сто миль просидел за рулем? В такое ужасное, холодное утро! Мортон, бестолковый ты человек, разве ты не видишь, что Озирис впился мне в плечо? Убери его отсюда. Вы будете жить в Гобеленовой комнате. Она самая теплая. Боже мой! Мне кажется, я вас уже тысячу лет не видела. Мортон, прикажи немедленно подать наверх завтрак. А вот что тебе, Питер, сейчас нужно, так это горячая ванна!

— Ванна, — мечтательно сказал Питер. — Горячая ванна. Это замечательно!

Они прошли через большой зал с темными портретами на стенах, старинной мебелью и огромным роскошным ковром на полу. У двери в Гобеленовую комнату стоял Бантер. Он, видимо, встал очень рано или вообще не ложился спать, потому что был одет со строго елизаветинской тщательностью. Фрэнклин, такая же безупречная, но немного заспанная, явилась несколькими секундами позже. Звук текущей горячей воды ласкал ухо. Графиня расцеловала их обоих, сказала, что они могут делать все, что хотят, что она не собирается им надоедать и исчезла. Как только закрылась дверь, они услышали громкую обвинительную речь в адрес Мортона. Ему угрожали кариесом, пульпитом, пародонтозом, сепсисом и коллапсом, если он и дальше будет вести себя, как ребенок, и не обратится к дантисту.

— А это, — сказал Питер, — один из самых выдающихся Вимси. Лорд Роджер. Он был другом Сиднея, писал стихи и умер молодым от лихорадки. А это, как видишь, королева Елизавета. Она частенько здесь гостила и чуть не разорила прадеда. Говорят, портрет кисти Заччеро, но не похоже. А вот этот современный портрет — кисти Антонио Моро, и это самое лучшее, что можно о нем сказать. Ужасно нудный человек, и жадность — самая выдающаяся черта его характера. А эта старая греховодница — его сестра, леди Стейвсекр, она дала пощечину Фрэнсису Бэкону. Ей здесь не место, но она наша ближайшая родственница, поэтому пришлось повесить ее сюда…