Значит, теперь Бледа официально считался последователем Христа, так, что ли? Орест ухмыльнулся и положил свитки обратно в коробочку. Никогда не перестаешь удивляться.

Когда проворный грек вышел наружу, то подумал, как легко было бы наклониться и перерезать Бледе горло. Тогда обвинили бы, вероятно, одну из жен, вернувшуюся после веселой ночи с любовником, после того, как обнаружили эту свинью — мужа, заградившего вход в шатер и мешавшего нормальному существованию. Женщину слегка поругали бы, а вскоре и простили. Но нет. Бледу ожидает традиционная судьба — несчастный случай во время охоты, случайная стрела.

Аттила взглянул на брата и великодушно улыбнулся. Идиот! Кто вскормил этого червя? Что за гнилое чрево родило на свет его, самого тупоголового поросенка из всего помета?!

Бледа подслеповато улыбался Аттиле в ответ.

Когда же он займет трон? А когда мул ожеребится, когда осленок залетает, когда из луны, куда попала стрела, пойдет кровь!

Аттила отвернулся от брата и начал излагать свой план вождям.

По его словам, несомненно, поскольку трава на лугах редеет из-за огромного количества лошадей, другого крупного рогатого скота и овец, необходимо подумать о том, чтобы сняться со становища и повернуть на юг, направившись к зимним пастбищам возле Каспийского моря.

Седой кривоногий старый Куридач, вождь гефалитских гуннов, кивнул и погладил свою длинную узкую бородку.

— Каспийские зимние пастбища — отличное место, там растет зеленая трава. А здешние степи обглоданы подчистую. Мы готовы, вскоре мы должны вернуться на восток или идти на юг — к зимним пастбищам.

Чаратон согласился:

— Гунны — не тот народ, чтобы жить слипшейся кучей, словно муравьи.

Аттила медленно кивал.

— Пастбища, которые еще лучше, чем эти, ждут нас на западе.

Вожди посмотрели на кагана.

— На берегах римского Дуная есть местечко в области, называемой высокомерными людьми Транспаннонией возле реки Тиса. Хунгвар.

— Наш народ уже давно, еще в моей молодости, пас там лошадей, — послышался голос Чаната из другого конца шатра. — Давным-давно, когда мы были Риму союзниками, во времена Ульдина. Когда мы сражались против заклятых врагов, германских племен Радегаста, и разбили их наголову на равнинах Италии.

— Эти действительно было давным-давно, — произнес Аттила.

— Но с тех пор они прогнали твоих людей обратно на восток, — сказал Куридач.

— Прогнали? — переспросил Аттила. — Римляне не прогоняли никуда мой народ, словно скот.

Лишь теперь верховный вождь медленно повернулся к Куридачу, и взгляд его был безжалостен.

Куридач опустил голову. В голосе этого великого полководца и предводителя послышалась дикая ярость, сдерживаемая железной волей.

— При Руге, — сказал Аттила, — как ты прекрасно знаешь, гунны отступили на восток в обмен на римское золото, словно рабы, действующие по распоряжению Рима и подвергшие себя полному самоуничижению. Когда Рим захотел избавиться от беспокойного и мятежного юноши, мерзкий Руга исполнил и эту просьбу, потребовав еще больше денег. — Каган окинул всех взглядом. — Но ни римские указы, ни сундуки с золотом не помешают нам добраться до зимних пастбищ. Кому принадлежит земля? Мы, гунны — свободный степной народ. Мы придем и сделаем так, как нам заблагорассудится.

— А если римляне думают иначе?

— Тогда нам нужно пасть на колени перед ними, да?!

— Вероятно, — ответил Куридач, немного заерзав на своем сидении, — вдруг эта Римская империя основана неким высшим божеством. Разве это не один из мифов, что жители того города благословлены свыше?

Чаратон согласился:

— Конечно, такая огромная империя, существующая столь долгое время, видевшая, как уходят одни поколения и им на смену появляются другие… Конечно, без покровительства богов тут не обошлось. Правильно ли выступить против Рима? Разве боги не могущественны? Очевидно, было бы неверно идти против Рима. По-видимому, границы этой империи определены вечностью.

Никто не осмеливался взглянуть на Аттилу — ни Чанат, ни Орест. Никто.

От голоса кагана мороз пробрал по коже.

— Тогда давайте падем на колени перед Римом! Давайте удовольствуемся своими разрешенными каспийскими пастбищами. Может, весной мы совершим одно или два нападения, словно мыши, на северные границы Персии, государства Сасанидов, желая напомнить, что когда-то и мы были воинами. Эти правители из династии Сасанидов взбираются на троны с золотых стульчиков и сидят там, раскачивая своими божественными ножками в серебряных чашах, наполненных розовой водой, охлаждаемой пригоршнями снега, приносимыми бесчисленным количеством рабов с гор Загр. Как ужасны они, эти властители из Сасанидов, и как же верно, что мы должны их бояться! И после ничтожных вылазок нам снова следует рассеяться по бескрайним просторам. Ведь у многих кочевников держаться сообща считается плохим знаком. Предполагалось, что странствующие гунны будут жить в разрозненных на большой территории юртах и уж никак не станут строить честолюбивых замыслов и великих планов покорения племен! Когда гунны собираются вместе, это похоже на стаю воронов у зимнего моря. Это предвещает приближение бури, не так ли?

Воины вряд ли нашлись, что ответить. Один или двое осторожно кивнули в знак согласия с верховным вождем. Остальные что-то забормотали между собой, обсуждая неясные вопросы, вежливо обращаясь к старейшинам и кивая в знак согласия. Многие начали соглашаться: вероятно, сейчас не оставалось иного выхода, как пойти разными путями, в глубине души радуясь чудесному обнаружению меча Саваша и этому недавно образованному союзу между племенами и всеми родственниками гуннов.

Внезапно Аттила вскочил на ноги, зажав в могучей руке меч Саваша, и кинул его, словно кинжал, в пыльную землю.

— Вот что я думаю о вашей мудрости! — громко закричал каган.

Не только пара слушателей вжалась в стул от страха. Замерла толпа позади. Казалось, даже небо стало темнее.

— Я говорю вам, это предвещает приближение бури! Такой, какой мир еще не видел. Бури с востока. — Аттила развел руки в разные стороны. — Мы, гунны, в жилах которых течет одна кровь, собратья по оружию, мы — эта буря. Вы говорите, что нас слишком много? Я же отвечаю: нет, нас достаточно. Вы говорите: поедем на юг. Я отвечаю: нет, отправимся на запад, устроимся в Хунгваре, где наши лошади паслись в прекрасные времена кагана Ульдина. Но не в качестве союзников Рима. Не на этот раз. В качестве врагов.

Аттила повернулся к Чанату:

— Ты когда-то бывал в империи. Ты пошел туда, в императорский двор в Равенне.

Чанат стал вспоминать ту долгую дорогу в Равенну. Его лицо исказила гримаса.

— Я помню Равенну. Там плохо пахло, словно во рве в лагере, куда уже давно не падало ни капли дождя.

— И сейчас мне говорят, что этот гнилой вонючий имперский труп по-прежнему властвует над Хунгваром? Ты, старый Куридач, которого я считал мудрым человеком, утверждаешь: Рим правит всей землей? Кто дал ему это право? Кто разрешил подобный сюзеренитет?

Ярость накипала, и стоявшие поближе к Аттиле чувствовали ее так же, как видели над собой темное, мрачное небо, готовое разорваться на мелкие кусочки.

— Кто определил границы этой хваленой империи, которую вы так панически боитесь? Тот, кто сотворил землю? Он определил, границы, как заявляют высокомерные и нечестивые римляне? Нет!

Большой кулак Аттилы с таким грохотом опустился на крышку ящика, что все подумали, как бы тот не раскололся из-за удара этого молота. Голос стал оглушительно громким, и казалось, даже стены палаток вокруг совета задрожали от ярости невероятной силы. Уши закладывало, словно гром и тьма взывали откуда-то из недр. Воины слушали, охваченные благоговейным страхом, вжавшись в сиденья. Толпа сзади стояла, будто завороженная. Аттила ходил между гуннами, бросая пронзительные взгляды, проникающие до самых глубин их трепещущих сердец. Объятый гневом и обладающий огромной силой, каган походил на льва, вырвавшегося из клетки. Словно кто-то подкинул факел в гигантский костер в центре круга, а теперь вспыхнуло пламя, которое грозило всех обжечь, а потом поглотить полностью.