В некоторых долинах светило яркое солнце, и снег таял. Там текли ручьи, как будто пришла весна. Лучи скользили по желтой траве. Вдруг что-то случилось, и гунны помчались во весь опор, безрассудно преследуя кого-то, пронзительно и громко крича и на миг забыв о цели своего безумного зимнего похода. Ночью они с жадностью ели полусырое мясо антилопы, а затем уснули с переполненными желудками, замирая от приятного чувства сытости и тяжести в желудках.
По пути повстречалось несколько деревень, где скот был спрятан в лачугах на зиму. Жители с широко открытыми ртами смотрели на две тысячи приближавшихся всадников, на могучее племя, в котором насчитывалось четыре или пять тысяч человек. Но эти случайные прохожие ничего не хватали, никого не грабили. Многих из них, казалось, мучили жажда и голод. Но ни один из воинов не стал мародерствовать. Неподалеку от одной деревни грязная маленькая девочка, которая стояла на краю пропасти со скалами и пасла стадо коз с висячими ушами, заметила, как гунны идут внизу по долине. Через полчаса всадники исчезли, и никто из жителей больше их не видел. Вечером девочка рассказала матери и отцу о бесчисленной армии, вооруженной луками, стрелами, копьями и производившей устрашающее впечатление. Родители велели дочке не придумывать небылиц, однако девочка утверждала, что все это правда. Ее отправили спать без ужина.
Утром отец спустился в долину, желая проверить капканы, и увидел многочисленные отпечатки лошадиных подков на земле там, где армия пробиралась в ущелье. Он выпрямился, повернулся и стал смотреть. Затем вынул попавшегося в ловушку зайца, вернулся в деревню и приказал жене дать дополнительное яйцо на завтрак дочке. Потом захотелось и самому съесть еще одно яйцо. В это время он задумался, что же это была за армия, которая не стала забирать запасы зерна, мяса и скот у жителей деревни?
Гунны поднимались, окруженные безмолвными и чужими остроконечными белыми вершинами и соснами, темными, как деготь или нефть, бьющая ключом из недр пустыни Хорасана. Попадались и ледники, свисавшие с высокомерных горных склонов и похожие на перламутровые одеяния. Снежные холмы осыпались над воинами, с трудом пробиравшимися по обрывистым склонам. Порывы ветра вздымали вихри с утесов, и пелена застилала слезящиеся глаза. Лошади, не видя ничего, спотыкались, пот, стекавший по их шеям и животу, превращался в кристаллы льда.
Гунны обогнули замерзшие невысокие склоны огромной горы, — которые приобрели блестящий ослепительно-красный оттенок в лучах переливающегося солнца — одинокого хрустального диска в миле над землей. Справа лежала ужасная бездна, куда никто не осмеливался заглянуть. Гунны шли, не поднимая головы и не смотря вперед, как ослепленные кони, испуганные видом того, что было рядом. Вдруг одна из тележек наклонилась, тихо скрипнула и покатилась по ледяной дорожке, потащив за собой двух вьючных лошадей. Животные растопырили ноги, упираясь грубыми копытами — удивленные, лишенные страха, недоумевающие. Они продолжали скользить, и тяжелая тележка, груженная китайскими щитами пехотинцев, промчалась по обочине, немного накренилась и исчезла в безмолвной пропасти внизу. Вместе с лошадьми.
Люди осторожно пробрались вперед и взглянули за край обрыва. Их взору предстала тележка, бесшумно летящая в бездну, с еще крутящимися колесами, с животными, все еще бьющими копытами по воздуху, ярко-красными и золотыми китайскими щитами, разлетающимися повсюду и образующими блестящее облако. Ни звука не доносилось от падающих, ни стона. Лишь ветер вздыхал из темнеющей пропасти. Все молчали, ожидая крика или стука. Но ни единого звука не было слышно из бездны. Только молчание стало ответом, а еще — тихий вечный ветер.
Тележки, вьючные лошади, юные гунны и старики не могли сдвинуться с места. Аттила решил разделить силы, отослав всех женщин, детей, стариков и оставшиеся тележки с гор в сопровождении Юхи, Белы, Нояна и их отрядов, состоявших из восьми сотен человек. Оказавшись в арьергарде, три брата сильно нахмурились, но ничего не сказали. Аттила объяснил им, где разбить лагерь. Двенадцать сотен вооруженных воинов продолжили путь дальше.
Они заметили двух канюков высоко в голубом небе, наклонявшихся, переворачивавшихся и снова летевших против ветра. Птицы осматривали долину, их отдаленный писк казался столь же тоскливым, как крик чаек. Это были единственные живые создания, которых гунны повстречали за три дня. Ни снег, ни ветер не нарушали тишину, воздух оставался чистым, а на небе ночью сверкали звезды. Но любой безрассудный человек, не ушедший оттуда и не переставший смотреть с восхищением вверх, вскоре лишился бы ушей и пальцев.
Было столь холодно, что китайское вино в маленьких бутылках, которые гунны забрали у побежденных, превращалось в вязкий сироп. Воины могли бы есть его, словно мед, только тотчас замерз бы язык. Они снова спустились туда, где росли деревья, но и там не оказалось теплее. Еще во время пути, когда проезжали лес, на краю тропы раздался треск, будто от удара огромным хлыстом: одна из лошадей встала на дыбы от страха, понесла и сломала ногу. Кости раскрошились на этом холоде, словно хрупкий лед. Так распадались и скалы. Когда гунны рубили дрова для костра, от поленьев сыпались голубые искры, как от металла. С каждым вдохом и выдохом на землю опадало множество мелких кристаллов льда. Воины одновременно удивлялись и пугались непредсказуемости мира.
Было безумием продолжать путь сейчас, на этом жестоком холоде. Некоторые уже ехали вдвоем на одном коне, поскольку слишком много животных погибло, а кое-кто из воинов потерял пальцы. Но возвращаться оказалось еще труднее, чем идти дальше. Впереди, по словам непреклонного полководца, который двигался в начале колонны, лежало горное государство, которое должно скоро пасть к ногам гуннов.
Воины спустились с гор, перешли посыпанное гравием плоскогорье, заваленное грязным серым льдом, изрезанное низкими хребтами, песчаными склонами и лесом. Там, давным-давно, когда погода была лучше, а боги — добрее, некая исчезнувшая река вышла из берегов. Она сдвинула камни величиной с погребальный холм. Вероятно, река уже замерзла. Возможно, только тогда ей удалось пошевелить подобные валуны.
Воины смотрели, удивлялись и дрожали. Но во сне они видели равнину такой, какой она когда-то и была: тонкий слой льда на небесно-голубой реке, поющие птицы, выпи, кричащие в тростнике, легкий ветерок, колышущий траву, порхающие насекомые. Все было прекрасно и наполнено жизнью.
Но сейчас это место казалось невероятно невыразительным, суровым и мертвым. Обстановка действовала крайне удручающе. Унылое холодное серое плоскогорье, ветер, пронизывающий, как нож, сквозь плащи из медвежьей и волчьей шкуры, через длинные запахнутые стеганые куртки, пробирающий даже лошадей до костей. Грудные клетки животных вздымались, кони дышали с трудом. Бледная кожа сильно натянулась на костлявых ребрах. Никакая трава на равнине не росла. Трудно было представить, чтобы в этом заброшенном месте когда-либо сквозь кору земли пробивалась растительность. Фуража попадалось мало, и тот быстро исчезал. А если две тысячи лошадей не кормить зимой, то они вымрут, как мухи.
Ночью на жутком холоде гунны разбили лагерь. Двери юрт выходили на юг, где днем светило тусклое солнце. Все быстрее таяли надежды. Избранные воины Аттилы, Рваное Нёбо и некоторые из вождей кутригуров подошли к кагану, расположившемуся в скромной палатке, и сказали: многие теряют веру, так не может продолжаться дальше.
Аттила ничего не ответил. Вместо этого вдруг откуда-то появился Маленькая Птичка и начал петь. Старая потрескавшаяся лютня звучала тихо, а голос был приятным и низким. Шаман пел о том, как когда-то давно из-за мрачных морей пришли голубой волк и коричневато-желтая лань и на склонах Бурхан-Халдун, священной горы у истока стремительной реки Окон, они стали спариваться. И вскоре коричневато-желтая лань родила человеческого детеныша. Тэнгри, бог солнца, и Итуген, богиня Луны, освещали момент появления ребенка на свет, они походили на две одинаково ярких чудесных лампады на небе. Мальчиком, родившимся под солнцем и луной, был Астур, прародитель всего сущего, от которого произошли мужчина и женщина.
