Гунны слабели от недоедания, но каждый день натыкались на еще более голодных существ, чем они. Отряд проехал пустынную страну, безжизненные солончаки и Кызылкум, Красные Пески — раскаленную дикую местность с редкими стебельками сухой желтоватой травы. Изредка попадались оазисы, такыр, встречались каналы и стада изможденных лошадей. Всадники склонили головы в капюшонах и вспомнили, что засуха всегда была самым страшным врагом для кочевников. Почему же они отправились в этот заброшенный край, где почти никогда не шел дождь? Чтобы увеличить свою численность, а потом повернуть на запад — к зеленым пастбищам и равнинным лесам Европы. Пускай скорей наступит тот день!

В бороздах и дюнах, насыпанных горячим ветром, страдальцы поняли предсказания о долгом сне и внезапном пробуждении. Песок слепил глаза бьющих копытами лошадей, которые уныло ржали, красные крупные частички застревали в гриве и длинных ресницах. Где-то внизу, в глубине пустыни, согласно поверьям всадников, жил червь-кровопийца, который плевался кислотой — ужасное существо без головы, без глаз, таящееся в недрах земли.

Гунны проехали по высокому каменному плоскогорью и в широкой ложбине возле обмелевшего озера увидели четырех костлявых коров, печально стоявших со сжавшимся выменем на твердых потрескавшихся берегах с высохшим на солнце илом. Несколько исхудалых жителей деревни лили воду серого цвета в корыто для кучки едва державшихся на ногах овец с длинными, тощими шеями. Шерсть клочьями падала с голов и шей животных из-за болезни. Кое-кто из юных воинов приготовился так или иначе заполучить их и забить и уже приложил стрелы к лукам, но Аттила велел остановиться.

Люди стояли и смотрели — молодые полураздетые, старые и беззубые. Их дети были облеплены грязью, мухи забивались в глаза и носы. Эти люди пассивно ожидали чего-то от небес, которым еще даже не умели молиться. Глаза малышей следили за всадниками из другого мира — но невыразительно и не мигая, словно совсем их не видели.

После вопросов о кутригурских гуннах, которые встретили с мрачным молчанием, один или двое жителей деревни начали отрывисто говорить, перебивая друг друга. Их язык был странным, но Аттила хорошо все понимал.

Из рассказов следовало: на поселение много раз нападали всадники в черном. Запасы на зиму забрали, лучший скот зарезали. Некоторые из тех дьявольских наездников сбрасывали убитых животных в колодцы. Зачем они делали это? Они же не были врагами жителям деревни? К чему такая жестокость, даже по отношению к чужакам? Да, нету в этом мире справедливости!

Из толпы несчастных вышла вперед старуха, тяжело опираясь на крепкую палку. Ее лицо было морщинистым и обветренным, словно потрескавшаяся грязь на берегу озера. Женщина гневно и бесстрашно обратилась к Аттиле, будто уже вступила с каганом в спор.

— Много лет те люди относились к нам снисходительно, — сказала она. — Теперь там, где разбили лагерь, на востоке, внизу по реке, они запретили брать воду. Только горькое озеро и осталось у нас, как будто боги создали реку исключительно для них одних. — Старуха застучала палкой в пыли. — Это так?

— Нет, — ответил Аттила. — Реки созданы богами для всех людей без различий. Всадники-кочевники могут путешествовать по любой стране. Но западные земли боги не делали Римской империей, ведь бедняки из Азии не могут пройти в зеленые пастбища и леса, а император ревностно охраняет их, словно скряга в своем подвале. Леса Европы, степи и великие реки Скифии, горы Азии — все это было создано безо всяких различий и разграничений для всех людей одинаково.

Аттила обращался и к своим спутникам:

— Помните это, когда придете в империю, когда посмотрите на прекрасные стены и башни, на бесчисленные армии Рима, и ваши сердца замрут в груди.

Один или двое молодых воинов нервно засмеялись при этих словах. Но лишь один или двое.

— Но это не самое худшее, — продолжала старуха, покачав палкой и снова воткнув ее в пыль. Она не собиралась отпускать этого владыку кочевников, пока не выскажет все, и потребовала, чтобы Аттила внимательно слушал. — Мы обязаны платить дань каждый восьмой день. Мы должны приносить тушу животного, которого поймали, весом не меньше человеческого. В противном случае необходимо привести одну из наших овец или коров. Каждые восемь дней. — Старуха выкинула вперед руку ладонью наверх. Она была пуста. — Что у нас осталось? Четыре коровы, пара едва держащихся на ногах быков, кучка коз, немного овец — ах да, еще мясные мухи, которые сидят сверху. Как платить дань дальше и сберечь свои жизни? Зима на носу. Наши дети и младенцы уже болеют от недоедания. Но им все равно, тем людям Будун-Бору. Они — демоны. Демоны, рожденные от злых духов.

Аттила подумал и приказал разгрузить двух вьючных лошадей. Затем раздал бедным жителям деревни аарул, несколько жирных кусков баранины на кости и козьего мяса. Изнуренные и несчастные люди стояли и молча смотрели вверх, словно умоляли о том, о чем сами не знали, и глаза их были сухими, как пыль.

Аттила велел воинам поворачивать, и они объехали северный берег обмельчавшего озера и поскакали дальше.

Оказавшись вдали, Чанат горько сказал:

— Им придется сняться с лагеря и уходить.

— Мир огромен, — ответил Аттила. — Все племена находятся в вечном движении.

— И большие племена давят малые на своем пути.

Правитель гуннов кивнул.

— Они наткнутся на оборонительные сооружения империи, как готы, будут голодать и умрут там, в многочисленных потрепанных лагерях на берегах Дуная, смотря на обетованную европейскую землю.

Чанат и Аттила в последний раз оглянулись назад. Посреди красноватой песчаной бури, надвигающейся с юго-запада, стояли оборванные жители деревни, наблюдавшие за всадниками с безнадежной тоской, слишком ослабевшие, чтобы двигаться. Они схватили детей за маленькие высохшие ручки. Дети пристроились рядом сбоку, прячась около родителей от приближавшейся бури. Истощенные малыши были обнажены, но покрыты толстым слоем пыли. Солнце светило на них, удлиняя тени.

Вскоре все они исчезли из виду за горизонтом, словно никогда и не существовали.

— Мир таков, каков есть, — сказал Аттила, — и другим не будет.

— Однако… — ответил Чанат.

Аттила дернул за поводья. Даже Чагельган, казалось, запнулся и с жалостью и с неожиданными и какими-то не лошадиными угрызениями совести оглянулся назад, в бурю.

— Мы выехали не для того, чтобы быть сиделками у несчастных в этом мире, — прорычал Аттила. — Они — не наши люди.

— Но мы могли бы найти пристанище от бури у них, — произнес Чанат. — И, вероятно, завтра…

— Чанат, — сказал Аттила, вздохнув. Каган склонил голову так низко, что подбородок коснулся груди. — От твоего царского благородства и великодушия меня выворачивает.

— Чанат таков, каков есть, — ответил старый воин, радостно улыбаясь, — и другим не будет.

Он еще раз пришпорил коня и поехал назад, в надвигающуюся бурю.

Рядом неторопливо двигался Маленькая Птичка.

— Мой господин, делающий женщин вдовами, становится сострадательным! — запел шаман своим писклявым детским голоском сквозь поднимавшийся ветер. — Но осторожнее, мой господин, осторожнее! Чем больше и мягче твое сердце, тем шире мишень для неприятельских стрел.

…Воины укрылись в деревенских лачугах, закрыв лицо плащами и низко опустив голову, защищаясь от вихрей красного песка. Но Аттила, Чанат и Орест остановились в потрепанной хижине старухи с палкой. Она провела гостей в темную хибарку, заперла дверь и бросила несколько охапок дров в огонь в центре лачуги. Скрестив ноги, Аттила, Чанат и Орест сели вокруг, окруженные дымчатой мглой, прислушались к завываниям ветра и выпили скисшего овечьего молока. Хозяйка называла его арак, передавая по кругу в треснувшей чаше.

Когда огонь разгорелся с новой силой, воины заметили, что женщина была очень старой. Однако казалась бодрой, ее живые маленькие глаза, холодные и блестящие, как у змеи, еще мерцали на измятом лице. Щеки, покрытые складками, были изрезаны глубокими морщинами, словно земля, вспаханная в темноте лунатиком. Но когда старуха сняла с головы платок, гунны увидели: она все еще заплетала свои длинные седые волосы несколькими цветными лентами, будто самодовольная молодая девушка. Они улыбнулись.