— Какой из них?

— На имя Верушки. Сейф зарегистрирован на твое и мое имя, поэтому никаких сложностей возникнуть не должно.

— А что потом?

— В сейфе очень много денег. Возьми часть из них. Ну… к примеру, пятьдесят штук.

— Пятьдесят чего?

— Тысяч.

Мгновение она не решалась переспросить.

— Франков?

Данфи покачал головой.

— Фунтов.

Клементина изумленно открыла рот.

— Просто возьми деньги, — продолжал Данфи, — а затем мы встретимся на стоянке у железнодорожного вокзала в Цуге. Я постараюсь приехать туда после шести.

— Но…

— Цуг всего лишь пригородная станция. Как только я выйду, ты сразу меня увидишь.

— Я о другом. Меня интересует, как ты выберешься из отеля. Так, чтобы тебя не увидели те люди.

Данфи взял одну из подушек и изо всех сил хлопнул по ней кулаком.

— Об этом не беспокойся, — ответил он. — А теперь пошли.

От подвала «Цум шторхен» до железнодорожного вокзала было меньше мили, однако чтобы добраться туда, Данфи пришлось заплатить сто фунтов. Турок, перевозивший белье в прачечную, поначалу был весьма удивлен, обнаружив американского бизнесмена в подвале отеля. Но, увидев деньги, он с радостью согласился помочь «другу» унести ноги от «обманутого и ревнивого мужа».

Поезда на Цуг ходили довольно часто, и Данфи не составило большого труда добраться туда к ленчу. До приезда Клем оставалось несколько часов, а Цуг не относился к числу тех мест, в которых можно весело и с пользой провести время. Джек знал об этом городе только то, что в нем были сконцентрированы самые секретные архивы. Он являлся хранилищем данных столь важных — или столь опасных, — что их нельзя было оставлять на территории Америки. Исходя из того, что названные архивы были одновременно и главной целью его поиска, и причиной охоты на него самого, Данфи решил, что разгуливать по Цугу для него небезопасно.

Лучше всего, наверное, на несколько часов выехать в какое-нибудь другое место.

И он прекрасно знал, куда ему следует отправиться, — в Айнзидельн. Чтобы воочию узреть деву с голограммы — «La protectrice». [38]

Поезда из Цуга в Айнзидельн ходили через каждые полчаса, да и сам путь занимал примерно столько же. Дорога шла вдоль Цюрихского озера по пригородам. Каким-то причудливым образом путешествие напоминало идеально отчищенный высокогорный вариант дороги в Бриджпорт. Монтаж из коротких бытовых сценок, которые Данфи удалось уловить на ходу, демонстрировал изнанку жизни швейцарцев. Он видел их на задних дворах, занимающихся рутинным повседневным трудом, которые, как оказалось, практически ничем не отличались от повседневного рутинного труда и от задних дворов жителей многих других уголков мира. Мужчины и женщины, облокотившись на подоконники, смотрели на улицу, курили, развешивали выстиранное белье, ездили на велосипедах, подметали лестницу, судачили, спорили и занимались неисчислимым множеством других вполне обыденных дел.

Когда поезд выехал в сельскую местность и начал подниматься в горы, окрестности Цюриха — Тальвиль, Хорген и Веденсвиль — уступили место ряду милых городишек, каждый из которых казался еще более заснеженным, чем предыдущий.

Бибербругг.

Беннау.

Айнзидельн.

Выйдя из вокзала, Данфи приобрел туристический проспект и, следуя по карте на обложке, начал подниматься вверх по маленькой главной улице городка мимо лыжных магазинов и ресторанов по направлению к бенедиктинскому аббатству в честь Айнзидельнской Богородицы. Название городка, как он прочел в путеводителе, означало «отшельники», что делало ее (по крайней мере с постмодернистской точки зрения) Богородицей Бездомных. И в любом случае Черной Мадонной.

Сам город был лыжным курортом, точнее, даже не курортом, а местом, куда некоторые любители приезжали покататься на лыжах. По пути к аббатству Данфи миновал два или три отеля, но встретил очень немного автомобилей и всего нескольких прохожих. Создавалось впечатление, что он попал в тихое процветающее селение, известное миру только своей загадочной статуей.

На расстоянии примерно шести кварталов от станции первое впечатление уступило место крайнему изумлению, когда крошечная главная улица вывела его на обширных размеров площадь. В центре площади на расстоянии пятидесяти футов от Данфи находился фонтан с замерзшей водой. За фонтаном над широкой лестницей возвышалось само аббатство. Здание, окруженное цепочкой сувенирных лавок, торгующих безделушками и открытками, казалось одновременно и массивным, и изящным. Увидев его впервые, Данфи был поражен как его внушительными размерами, так и удивительной простотой и отсутствием каких-либо украшений. Поразительно красивое и в то же время лишенное каких-либо архитектурных сложностей и ухищрений, оно вызвало у Данфи невольное сравнение с Моной Лизой, высеченной в камне.

Медленно поднявшись по ступенькам к аббатству, он повернулся, чтобы оглядеть с высоты площадь, городок и окрестные горы. Легкий ветерок нес с собой сыроватый запах тающего снега, сена и навоза. Заглянув в брошюру, Данфи обнаружил, что аббатство уже на протяжении более пятисот лет является действующей фермой. Монастырь славится своими лошадьми и скотом, который здесь выращивают.

Повернувшись, он вошел в церковь через высокий портал и остановился, моргая, пораженный величественным полумраком храма. Он был значительно больше многих соборов, наполненный мерцанием множества свечей, пропитанный ароматом воска и многовековым благоуханием ладана. Когда глаза Данфи немного привыкли к вечным сумеркам храмового интерьера, он вдруг понял, что стоит посреди некоего архитектурного оксюморона. Внутренность собора поразительным образом противоречила простоте его внешнего облика. Внутреннее убранство церкви представляло собой пеструю мешанину из цветов, украшений, гобеленов, картин, фресок и золота. Из каждой щели, казалось, выглядывал херувим. Канделябры сияли ослепительным светом. Ангелы порхали, расправив крылья, по стенам и колоннам. Создавалось впечатление, что здесь какому-то средневековому Диснею предоставили полную свободу фантазии, снабдив его палитрой из всего трех красок: эбеновой, слоновой кости и золота.

«Нет, в детстве я ходил совсем в другие церкви, — размышлял Данфи. — Здесь есть что-то совсем иное… Но что?»

Пройдя в глубь храма, который становился все ярче по мере того как зрение адаптировалось к церковному полумраку, Джек обнаружил, что стоит у входа в часовню Богородицы. Часовня представляла собой отдельное внутреннее святилище, изготовленное из черного мрамора, с гипсовыми святыми на крыше и золотыми барельефами на стенах. Размером она была с обширный бельведер и вся засыпана охапками цветов, от чего в воздухе вокруг стоял тяжелый аромат влажных папоротников и роз. Неподалеку расположилась странная группа людей — паломники из разных концов света, как решил Данфи. Коленопреклоненные, они с жаром молились на жестком и неровном полу.

Молитвы их были обращены к статуе в четыре фута высотой, которая изображала (должна была изображать) Деву Марию. Она была облачена в одежды из золота с вычеканенными на них орнаментами с изображением фруктов и колосьев. Голову Девы венчала корона, а в левой руке она держала младенца.

Самым странным в ее облике был цвет. Мадонна была черной. Черным был и младенец. Не темно-коричневым, но совершенно черным. Черным, как сажа. Черным, как уголь. Черным, как вселенная.

Невероятность подобного изображения была настолько поразительной, что у Данфи перехватило дыхание и в голове возник кощунственный вопрос: «Что, черт возьми… она делает… в Швейцарии?» И вместе с ним пришел и ответ: «А что она делает… вообще где бы то ни было?»

Отойдя на несколько шагов от святыни, Данфи вытащил из кармана пальто путеводитель и, остановившись за спинами молящихся, начал читать: