Водитель кивнул.
— Мы с Иззи были дружны с незапамятных времен. Выросли вместе.
— Я сожалею.
— Не стоит.
Водитель и не мог ни о чем жалеть, смакуя утку.
Они углубились в еду, окунулись в ледяную прохладу чая с лимоном, принесенного Валери.
— Куда отсюда отправишься? — спросил Берни Роуз.
— Трудно сказать. Быть может, займусь старым ремеслом — если не все мосты еще сожжены. А ты?
Берни пожал плечами:
— Подумываю вернуться на восточное побережье. Честно говоря, мне здесь никогда не нравилось.
— Один мой друг считает, что в этом — вся суть американской истории. Мы раздвигаем границы. И вот дошли до самого края, так что теперь червь начинает пожирать собственный хвост.
— Лучше бы он пожирал утку.
Водитель расхохотался.
Жизнь вокруг шла своим чередом. Медленно и верно уничтожая вторую бутылку «Каберне-Мерло» и очередное блюдо, они словно очутились на острове, ненадолго притворившись его обитателями.
— Думаешь, мы сами выбираем себе жизнь? — спросил Берни Роуз, когда они приступили к кофе с коньяком.
— Нет. Но и не думаю, что ее нам навязывают. По моим ощущениям, она просачивается из-под ног.
Берни Роуз кивнул.
— Когда я впервые услышал о тебе, все говорили, что ты водишь, и больше ничего.
— Тогда так оно и было. Времена меняются.
— Даже если не меняемся мы сами…
Валери принесла счет, и Берни Роуз настоял, что платит он.
Вышли на стоянку. В небе ярко горели звезды. Магазин ковров закрывался, семьи покупателей грузились на флотилию видавших виды грузовичков, расшатанных «шевроле» и проседающих под тяжестью пассажиров «хонд».
— А где твоя тачка?
— Там, — махнул Водитель. У дальнего края парковки, наполовину скрытая огороженным участком для мусорных баков. Как обычно. — Значит, полагаешь, что сами мы не меняемся?
— Нет, мы только приспосабливаемся. Уживаемся. К десяти — двенадцати годам в тебе уже практически все заложено: то, каким будешь ты, какой — твоя жизнь… Неужели вот это твоя тачка?
«Датсун» девяностых годов, изрядно потрепанный и лишенный некоторого количества частей вроде бампера и дверных ручек, весь в пятнах шпаклевки.
— Я знаю, на вид он не очень. Но ведь и мы тоже. Один мой друг занимается доводкой машин. «Датсуны» изначально недурны; когда он их доделывает, они просто летают.
— Он тоже водитель?
— Был когда-то, пока не сломал шейку бедра в аварии. Тогда и занялся полной переборкой машин.
Стоянка совсем опустела.
Берни Роуз протянул руку:
— Вряд ли мы еще встретимся. Береги себя, парень.
Подавая руку, Водитель заметил нож — блик лунного света сверкнул на лезвии, когда Берни Роуз начал движение левой руки.
Водитель резко ударил Берни коленом по руке, перехватил взлетевшее вверх запястье и воткнул нож в горло противнику. Удар пришелся посередине, довольно далеко от сонной артерии, так что Берни умер не сразу, но переломил трахею, через которую он хватал последние глотки воздуха.
Глядя в стекленеющие глаза Берни Роуза, Водитель думал: так вот что имеют в виду люди, когда говорят о благодати.
Он проехал дальше, к пирсу, вытащил тело Берни из машины и бросил его в воду. Из воды мы появляемся на свет, в воду и возвращаемся.
Начинался отлив. Волна подняла тело, нежно и бережно повлекла с собой.
Водитель еще долго сидел в «датсуне», слушая мелодичный рокот мотора.
Он водил. Больше ничего. Только это он всегда будет делать.
Отпустив сцепление, он вырулил с пляжной стоянки на улицу, возвращаясь в мир с самого его края; внизу урчал мотор, в вышине лила желтый свет луна, впереди лежали тысячи и тысячи миль.
Все это было задолго до того, как Водитель умер. Годы, оставшиеся до его смерти — ясным прохладным утром в баре «Тихуана» — и до того времени, когда Мэнни Гилден превратит свою жизнь в кино, принесут новые убийства, новые трупы.
Берни Роуз был единственным, о чьей смерти Водитель всегда скорбел.
