Хитчмен повел меня по лестнице на запретный третий этаж. Там веяло ароматом, как тогда, в шато. Мы пошли по тускло освещенному коридору с десятком дверей. Последняя была открыта. Хитчмен ввел меня в маленькую освещенную комнату, похожую на корабельную каюту. Окно — круглое, как иллюминатор, — выходило на затуманенное море. На столе — подзорная труба; на стенах карты над заржавелым, обитым медью сундуком. Возле стола стоял мужчина, которого я так долго ждала увидеть воочию.

Он был чуть выше своего сына, но гордая осанка словно делала его еще выше. В отличие от сына одет он был в темный сюртук и брюки английского джентльмена, а его блестящие черные волосы были острижены по подобающей моде. Возможно, он сменил свое национальное одеяние, чтобы не выделяться среди местных жителей, обеспечивая себе большую свободу передвижения. Если сын был сама неусидчивость, отца отличало безмятежное спокойствие.

— Итак, мы встречаемся снова, мисс Бронте.

Его шелковисто-вкрадчивый голос опять начал опутывать коварными чарами мое сознание, разрывая мои связи с мистером Слейдом, с внешним миром и со всем разумным и здравомыслящим. Золотая, воскового оттенка кожа туго обтягивала выпуклости лицевых костей. Возраст не поддавался определению. Надменной лепки нос и губы одновременно отталкивали и притягивали. Я будто услышала шепот слов Изабели Уайт из ее дневника: «Его странная красота пленила меня». Его глаза под высоко изогнутыми бровями были как два полумесяца, а пристальный взгляд затягивал меня в их черные глубины. С испугом я почувствовала, что потеряю себя, если буду смотреть в них слишком долго. Я пыталась думать о том, как мне велел вести себя мистер Слейд, и вспоминала, что моя цель — узнать об этом человеке как можно больше.

— Теперь, когда я поступила к вам на службу, — сказала я со спокойствием, которого не испытывала, — могу ли я узнать ваше имя?

Его глаза-полумесяцы сузились в легкой усмешке.

— Я Куан Цзу-чан. В обращении можете называть меня Куаном.

Позже я узнала, что это было его фамильное имя, которое по китайскому обычаю он называл прежде личного. Хитчмену, стоявшему позади меня, он сказал:

— Оставьте нас.

Удивление и обида смели благодушие с лица Хитчмена.

— Я останусь, если вы не против.

— Я против, — сказал Куан без обиняков.

Хитчмен постоял секунду в нерешительности, затем удалился. Я поняла, что, воображая себя партнером Куана, он на деле был его подчиненным.

— Давайте побеседуем, мисс Бронте, — сказал Куан, указывая мне на кресло, а сам опустился в деревянное капитанское позади письменного стола. Оно было слишком просторным для его щуплой фигуры, но поза его была царственной. — Вы довольны своим помещением? У вас есть все вам необходимое?

Такие вопросы мне задавали всякий раз, когда я поступала на новое место, но голос Куана придал избитым фразам особую значимость. Его острый взгляд подразумевал не просто интерес к тому, как я устроилась.

— В бытовом смысле все хорошо, но я ожидала немного большего. Вы обещали мне, если я приму ваше предложение, что я буду жить в роскоши. И я предпочла бы, чтобы моя свобода была менее стеснена.

Он выслушал мою жалобу свысока.

— В жизни бывают времена, когда нам приходится откладывать удовлетворение желаний и терпеть мелкие неудобства, чтобы получить вознаграждение. Ну, так вот, насколько я понял, вы познакомились с моим сыном и начали занятия с ним. Как он?

— Ваш сын умен, но он отказывается прилагать старания, — сказала я. — Антипатия к моей стране внушила ему упрямое нежелание изучать ее язык.

По гладкому лицу Куана скользнула тень неудовольствия.

— Мой сын должен научиться принимать обстоятельства, в которые его ставит судьба. А вы, мисс Бронте, должны преодолеть его сопротивление. У вас в прошлом бывали трудные ученики?

— Более чем достаточно, — сказала я.

— В конечном счете вам удавалось усмирить и наставлять их?

— Не всех, — призналась я. Будь это разговор с любым другим нанимателем, я попыталась бы скрыть свои неудачи, чтобы он не думал обо мне плохо, но сила натуры Куана принуждала меня к честности, как и в Брюсселе. — Невозможно учить кого-то, кто отказывается принимать наставления.

— Так что за необученность вы вините учеников, а не себя, — сказал Куан.

Я не хотела рассердить его косвенным намеком, что Тин-нань сам виноват, если не учится английскому, и все же мне необходимо было защититься.

— Средневековые алхимики утверждали, будто претворяют низкие металлы в золото, но даже самый лучший учитель не в силах вызвать подобное преображение в ученике.

— В моей стране хорошая учительница — та, кто признает свои ошибки и старается исправить их, а не опускает руки, — сказал Куан с тем же надменным высокомерием, какое я наблюдала у его сына.

Я ответила колко:

— Со всем уважением, сэр, но это не ваша страна.

Со скрытым злорадством Куан сказал:

— Я замечаю в вас нетерпимость к детям, мисс Бронте. Они столь сильно вам не нравятся?

Готовность к откровенности оставила меня; его вывод был проницателен, а женщина, признающаяся в неприязни к детям, рискует показаться чудовищем.

— Они мне очень нравятся, — ответила я.

Я увидела, что моя ложь не обманула Куана, и все же его черты отразили удовлетворение.

— Тем не менее вы будете бдительно оберегать детей, порученных вашим заботам?

— Ну, разумеется, — сказала я.

— Вы подвергнете опасности собственную жизнь, чтобы уберечь их?

Хотя я не могла вообразить, что жертвую собой ради кого-либо из паршивцев, которых учила, или ради грубого капризного сына Куана, я кивнула, не ставя под сомнение мой предыдущий ответ.

— Вы встанете между вашими подопечными и кем-либо, кто нападет на них? — сказал Куан. — Короче говоря, вы пойдете на все, лишь бы не причинить вред ребенку?

Мои кивки становились все слабее, так как дети не вызывают у меня особого восторга, и я не могла обязаться рискнуть жизнью ради неизвестного гипотетического ребенка. Однако его выражение стало еще удовлетвореннее. Я почувствовала, что выдержала какое-то таинственное испытание, которому он меня подверг. Он сложил ладони пирамидкой под подбородком и продолжал изучать мое лицо.

— Почему вы избрали профессию, которая так плохо отвечает вашей натуре?

— Для женщины открыто мало возможностей, — призналась я.

— Но многие английские женщины предпочитают остаться дома, лишь бы не идти в услужение к чужим людям, — сказал Куан. — Почему вы поступили иначе?

— Я твердо решила не быть обузой моему отцу, — ответила я. — Я считала своим долгом вносить свою долю в ведение хозяйства.

— Исполнение долга перед родителями — высочайшая добродетель, — сказал Куан. — Однако какой тягостной обузой должна быть поддержка брата и сестры, неспособных самим зарабатывать себе на жизнь.

Такое описание Брэнуэлла и Эмили разозлило меня, как и близкое знакомство Куана с нашими делами.

— Они не обуза, — сказала я ледяным тоном. — Что бы я ни делала для них и для других моих близких, делается по любви, а не по обязанности.

Куан смерил меня задумчивым взглядом.

— Следовательно, из любви к семье вы зайдете куда дальше, чем для кого-либо еще. — Он, видимо, был доволен таким выводом.

Его вопросы становились все более личными и оскорбительными.

— Могу я узнать цель этой беседы?

Он отмахнулся от моего вопроса.

— Ее цель станет очевидной в свое время.

Куан положил ладони на ручки кресла, магически создав образ императора на троне.

— Я ваш господин, а вы моя служанка. Вы будете делать то, чего потребую я.

Гнев заставил меня забыть осмотрительность.

— Пусть я служанка, но я вам не принадлежу. Здесь, в Англии, закон не терпит рабства. — Я встала в волнении и растерянности, как всегда, когда настаиваю на своем. — Прошу извинить меня, но я должна уйти.

Внезапно за невозмутимостью лица Куана забрезжила злобность.

— Здесь, в моих владениях, законы Англии не действуют. Сядьте, мисс Бронте.