Я сожалею, что Эмили ради меня пришлось вынести подобное страдание. Нам, когда мистер Слейд, Энн и я приехали в Хоуорт, она рассказала лишь о том, что девочек в школе бьют и что одну увезли в Лондон мужчины, обещая ей жизнь в раю. Мистер Слейд был глубоко признателен за эти скудные сведения.

— «Рай», а точнее «Парадиз», это лондонский игорный клуб и дом дурной репутации, — объяснил он Эмили. — Его клиентура слагается из английских и иностранных политиков, предпринимателей, дипломатов и аристократии. Ваши наблюдения наводят на мысль, что мсье Ле Дюк использует девушек из школы, чтобы вовлекать именитых людей в свои интриги. Он, вероятно, наметил Изабель еще в школе, использовал ее как курьера для сношения с радикальными обществами и устроил в «Парадиз», где она встретила премьер-министра. Вы замечательно преуспели, открыв для нас место, где можно расследовать его деятельность. Я немедленно установлю слежку за этим клубом.

Эмили казалась равнодушной к похвалам Слейда. В то время мы не могли даже предположить, насколько важными окажутся ее открытия.

— Чтобы школа, назначение которой творить благо, губила девочек, это неслыханно! — вскричала я.

Папа сказал:

— Я сообщу о преподобном Гримшо церковным властям, чтобы его обличили, а школу закрыли.

— Ничего другого они не заслуживают, — сказал Слейд. — Однако обличение школы понудит мсье Ле Дюка скрываться еще надежнее. Боюсь, нам придется подождать с этим, пока мы не завершим нашу работу.

— Он прав, папа, — сказала Энн.

— Но все это время девочки будут страдать, — испуганно возразила Эмили.

— Поэтому тем более важно, чтобы мы отыскали мсье Ле Дюка и положили конец его злодеяниям как можно скорее, — сказала я.

— Мы можем успеть на вечерний поезд в Лондон, а завтра сесть на пароход в Бельгию, — сказал мне мистер Слейд.

Я пришла в восторг, что он включил меня в свою поездку. Вероятно, он просто хотел избежать нового спора, и все же я осмелилась спросить себя, не было ли у него другой, более личной причины.

Мысль о новом путешествии, когда я изнемогала от утомления и нервного перенапряжения, ввергла меня в ужас, тем не менее я ухватилась за шанс еще одного дерзания с мистером Слейдом и услышала пение сирен, которое упоминание о Бельгии всегда вызывает в моем сердце.

— Я буду готова, — сказала я.

Паровой пакетбот трудолюбиво пересекал Ла-Манш, колеса шумно бурлили воду, трубы изрыгали дым, паруса надувались. Я стояла на палубе, и мои глаза слепила бескрайняя морская ширь кобальтовыми, изумрудными и аквамариновыми вспышками. Катящиеся волны были усеяны судами. Морские птицы кружили в вышине на фоне яркой небесной синевы и величавых белых облаков. Я упивалась соленым ветром. Мистер Слейд и я отплыли из Лондона в этот день 14 августа, затем сели на пакетбот в Дувре. Теперь на горизонте вырисовался Континент. Берег казался полосой золотистого солнечного света с голубовато-зелеными переливами. Пока судно везло меня к этому берегу, я дивилась тому, как моя миссия вновь уводит меня в прошлое.

Я уже дважды совершала это путешествие. Первый раз в 1842 году папа сопровождал меня и Эмили в брюссельскую школу. В Брюсселе я обрела новые впечатления, знакомых и знания, о чем давно грезила. И кроме того, получила опыт, предугадать который никак не могла. Все начиналось достаточно невинно. В свои двадцать пять лет я была старше моих соклассниц в «Пансионе Эгер», протестантка среди католичек, застенчивая англичанка в окружении общительных бельгиек, говорящих по-французски. Единственным, кто обращал на меня хоть какое-то внимание, был мсье Эгер, супруг директрисы пансиона, профессор, дававший уроки ученицам своей супруги. Его беспощадные разборы моих сочинений вызывали у меня слезы; его похвала исполняла меня восторгом. Он был невысок, черноволос, с черной бородой, уродливым лицом и раздражительным характером, но его острый ум вдохновлял меня. Вскоре уже при виде него мое сердце начинало биться быстрее. По вечерам я случайно встречала его в саду, куда он выходил выкурить сигару, и мы обсуждали достоинства разных писателей. Я думала о нас только как об учителе и ученице. И ничего больше. Лишь когда мы с Эмили вернулись домой, я поняла, что питаю к мсье Эгеру более глубокое чувство.

Мое второе путешествие через Ла-Манш произошло в 1843-м. Я вернулась в Брюссель одна, с нетерпением предвкушая, как я стану учительницей английского языка в пансионе. Но мадам Эгер начала следить за мной и холодно меня третировать. Мсье Эгера я видела только издали. Наши уроки и беседы не возобновились. Мадам обнаружила, что я влюблена в ее мужа, и разлучила нас. Я оставалась в Бельгии, пока совсем не пала духом и мое здоровье не расстроилось, и я наконец не признала греховность и безнадежность любви к женатому человеку. Я вернулась домой сломленная и горюющая. Карой мне стали годы посылки писем мсье Эгеру с мольбой об ответных письмах, которые никогда не приходили. То, что я любила его, а он был ко мне совсем равнодушен, все еще причиняет мне боль. Меня все еще томит ощущение чего-то незавершившегося.

И вот теперь по прихоти судьбы я вновь еду в Брюссель. Я испытывала смесь волнения, страха и надежды. Я словно плыла по темному бурному морю воспоминаний.

Мистер Слейд присоединился ко мне у перил. Его скрещенные руки были совсем близко от моих. Ветер ворошил его черные волосы. Сердце мое забилось чаще, как когда-то для мсье Эгера.

— Море освежает даже самый удрученный дух, — негромко, задумчивым тоном сказал мистер Слейд.

Я уже убедилась в этом и начала гадать, какие переживания подсказали мистеру Слейду эти слова.

— Всякий раз, когда я оказываюсь у моря, я испытываю такое благоговение, восторг и свободу! — Эти чувства охватили меня и теперь. — Его величие возвышает меня над моими мелочными заботами.

Мистер Слейд посмотрел на меня искоса.

— Такое величие умаляет род человеческий и показывает нам, насколько мы слабы в сравнении с силами природы.

— О да, — сказала я, — но во мне океан пробуждает несравненное чувство, что все достижимо. Я ощущаю себя в присутствии Бога.

Выражение мистера Слейда стало отчужденным.

— Как я желал бы разделить ваше преклонение перед Его присутствием, — сказал он. — Было время, когда я отрекся от Бога за Его жестокость.

Его горькие слова потрясли и напугали меня.

— Было время, когда я не хотел вновь переплывать море, потому что у меня не было сил оказаться лицом к лицу с прошлым.

Я поняла, что мистер Слейд предался воспоминаниям не менее мучительным, чем мои. Море опутало нас какими-то чарами, подняло к свету сокровеннейшие наши тайны. Вызволенные из уз суши и общепринятой сдержанности, мы могли говорить откровенно.

— Какое-то несчастье на вашем поприще шпиона? — спросила я.

У мистера Слейда вырвался невеселый смешок.

— Если бы я сосредоточился только на шпионаже, несчастье пощадило бы меня.

Воцарилось молчание, он вглядывался в дальний берег. Затем он заговорил голосом, из которого все чувства были выжаты.

— Одним из тех, за кем я шпионил в Париже, был профессор Сорбонны. Он возглавлял некое тайное общество, целившееся свергнуть короля Луи-Филиппа. Я играл роль честолюбивого радикального французского журналиста и был принят в общество. У профессора была дочь Мирей. Она вела его хозяйство и писала политические статьи о коррупции при дворе. Она была самой красивой и обворожительной женщиной, какую мне доводилось встречать.

В голос мистера Слейда вкралась нота тоскливой ностальгии. Как ни хотела я выслушать его историю, мне не нравилось, что он восхваляет женщину за достоинства, каких, бесспорно, недоставало мне.

— Мирей была католичкой и страстной, пламенной патриоткой, тогда как я был серьезным британцем и рукоположенным священником англиканской церкви. Она была мятежницей, а я — агентом, обязанным погубить ее и ее товарищей. Несмотря на наши различия, мы полюбили друг друга.