Ее письмо породило во мне и страх, и одновременно надежду, что Энн наткнулась на тропу, которая выведет нас к истине. Я знала, как она жаждет независимости и хочет доказать, чего она стоит, однако я пожалела, что позволила ей уехать в Бирмингем. Тем не менее мои опасения за Энн были слабее, чем за Эмили.
Эмили никогда не была многословной корреспонденткой, и ее письмо было кратким. Она всего лишь сообщила, что приехала в Благотворительную школу и была принята туда учительницей. О том, что происходило там, я узнала только после ее смерти, когда прочла следующие страницы ее дневника.
Дневник Эмили Бронте
Скиптон, 10 августа 1848 года.
Поезд уносил меня на северо-запад, будто гроб навстречу року. Такого числа незнакомых людей, сколько было пассажиров в вагоне, я не видела уже много лет. С каждой милей мое сердце все больше томилось тоской по дому.
Гроза разразилась, когда я уже добралась до Благотворительной школы, которая выглядела угрожающе, будто руины замка. Некоторое время, мокрая, дрожащая, я простояла перед дверью. Сердце у меня колотилось, и я с трудом подавляла желание убежать. В худшем случае внутри меня ожидала встреча с бессовестными преступниками, в лучшем — с незнакомыми людьми. Но я собралась с духом и постучала, а когда горничная приоткрыла дверь, принудила себя сказать: «Мне нужна работа. Быть может, вам требуется учительница?»
Моя наружность, вероятно, убедила ее, что я правда оказавшаяся в нужде женщина из приличной семьи, потому что она впустила меня в дом. «Подождите здесь. Я схожу за хозяйкой».
От бешеного струения крови в моих жилах у меня потемнело в глазах, и я почти не видела, где нахожусь. Я слышала голоса учительниц, что-то объясняющих, и учениц, повторяющих уроки. Эта пугающая какофония сдавливала мою душу в зерно ужаса, когда ко мне приблизилась маленькая полная женщина с волосами медного цвета.
Эта женщина, миссис Гримшо, назвалась и оглядела меня въедливыми карими глазами. Фигура ее была туго затянута в корсет и втиснута в зеленое кашемировое платье. Неестественный цвет волос намекал на хну. Судя по ее выговору, она была из простых, но претендовала на более высокое социальное положение.
«А вы?»
«Мисс Эмили Смит», — шепнула я, вспомнив назваться вымышленной фамилией.
«И чего вы тут хотели бы?»
Заикаясь, я изложила заранее придуманную историю, что была учительницей в школе очень далеко отсюда, а школа закрылась, и мне некуда было деться, так как у меня нет ни родных, ни друзей. Я думала, миссис Гримшо непременно поймет, что я лгу, такой неубедительной я казалась самой себе. Но она кивнула и спросила:
«А что вы преподаете?»
«Музыку», — сказала я.
Она провела меня в комнату с фортепьяно.
«Дайте-ка мне послушать, как вы играете», — приказала она.
Я села к инструменту и ощутила весь ужас того, что выставляю себя напоказ. На несколько панических секунд все ноты исчезли из моей памяти. Но каким-то чудом мои руки заиграли аккомпанемент к псалму.
Либо миссис Гримшо не заметила моих ошибок, либо они ее не смущали, потому что, когда я кончила, она сказала:
«Можете начать уроки завтра».
То, что я получила место в школе, мнилось больше бедой, чем победой. Учительница мисс Ретберн проводила меня в преподавательский дом — низкое каменное строение, разделенное на кельи. Мисс Ретберн лет сорок, она высокая, стройная, и у нее странная привычка поглаживать свой большой бюст.
«Вы разделите эту комнату со мной», — сказала она.
Потом сообщила мне часы занятий, трапез, молитв и всего прочего, но я почти не слушала. Крохотная комнатушка ужаснула меня; жить в такой тесноте рядом с незнакомой женщиной было выше моих сил.
«Учительницы свободны ходить по всей школе, — говорила мисс Ретберн. — Под запретом только дом Гримшо и старая мельница».
Затем мы пошли ужинать. За столами сидело около семидесяти девочек, но их могли бы быть сотни, такими громкими были их визгливые голоса. Я сидела за столом с преподобным Гримшо, его женой и четырьмя другими учительницами. После того, как преподобный Гримшо прочитал молитву, миссис Гримшо представила меня школьницам.
«Девочки, это мисс Смит, ваша новая учительница музыки», — сказала она.
Когда я встала и все глаза устремились на меня, я чуть было не упала в обморок от неловкости. Ужин начался, и каждый глоток вызывал у меня тошноту. Учительницы пытались завязать со мной разговор, и я отвечала коротко и неловко. Девочки поглядывали в мою сторону, перешептывались и хихикали. Уже я стала предметом насмешек, каким была в других школах. После отхода ко сну я лежала, не смыкая глаз, а моя сожительница спала. Ее дыхание заполняло комнату; я слышала учительниц в соседних комнатушках! Как я плакала о нашем доме среди пустошей! В моем жалком состоянии, как сумею я исполнить здесь то, что поклялась сделать?
Наконец я погрузилась в беспокойную дремоту. Мне снилось, что я задыхаюсь. Я проснулась и поняла, что кричу, мечусь на кровати, а другие учительницы стоят вокруг и смотрят на меня в испуге. Теперь при мне они соблюдают ту настороженную сдержанность, которая адресуется людям не в здравом уме, но мои ученицы опасливостью не страдают.
Заводилы в школе — Абигайль Уэстон и Джейн Фелл, обе красивые, наглые девочки шестнадцати лет. Они не прилагают никаких усилий, чтобы научиться играть на фортепьяно, а когда я указываю им на ошибки, смеются надо мной. Другие девочки берут с них пример, кроме Фрэнсис Каллен. Это некрасивая застенчивая фитюлька тринадцати лет, предмет насмешек. Я ощущаю родство с ней.
На второй мой вечер в школе я так истомилась по одиночеству, что, казалось мне, вот-вот умру. Я выждала, пока все заснут, затем тихонько выскользнула наружу. Ночь была жаркой, безветренной. Распухшая луна бросала неверный свет на школу. Глубокие тени одевали сад. Стрекотали кузнечики, и в воздухе висел тяжелый аромат цветов. Я вдыхала бодрящее веяние свободы, а моя затравленная душа обретала утешение в природе…
…пока из своего дома не вышел преподобный Гримшо. Я спряталась за большим дубом. Он торопливо прошел мимо меня и исчез между березами в конце сада. Из дома вышла Джейн Фелл и проследовала за Гримшо. Позади берез высилась каменная башня ветряной мельницы. Джейн и преподобный Гримшо могли идти только туда, но что они делали в этом запретном месте? Я недоумевала, каким образом Джейн бродит на свободе, когда все остальные девочки заперты в дортуарах, и какие дела у нее могут быть с преподобным Гримшо?
Быть может, это как-то связано с тем, ради чего я здесь? Я решила, что мне следует увидеть творящееся на мельнице, но тут услышала цокот лошадиных копыт и стук колес, приближающиеся к школе. Внезапно во дворе появилась миссис Гримшо. Ее въедливые глаза поблескивали в лунном свете, обозревая школу, будто в поисках непрошеных гостей. Боясь, что она обнаружит меня, я прокралась назад в постель, не сомневаясь, что что-то тут очень неладно.
На следующий день Дженн Фелл исчезла из школы. Когда я спросила, куда она уехала, мисс Ретберн сказала, что ночью ей стало плохо, и родители забрали ее домой. Но я же видела ее совершенно здоровой и не могла не спросить себя, не имеет ли случившееся с Джейн Фелл, чем бы это ни было, какого-либо отношения к жизни или смерти Изабели Уайт. И может быть, я скоро это узнаю.
Сегодня днем миссис Гримшо вызвала меня в свой кабинет. Она спросила меня: «Работа здесь вас устраивает?»
Я ответила, что да, и поблагодарила ее за ее доброту.
Миссис Гримшо самодовольно улыбнулась.
«У многих женщин есть причины благодарить нас, — сказала она. — И кое-какие благодарность свою выражают пожертвованиями. — Она показала мне конверт с десятью фунтами. — Мы как раз получили их от бывшей ученицы».
Она небрежно бросила конверт на письменный стол, а затем деловито вышла из комнаты, оставив меня там. У меня возникло особое ощущение, что она хочет проверить, не воспользуюсь ли я случаем украсть эти деньги. Сначала у меня не было ни желания красть, ни сомнений, что я должна либо доказать свою порядочность, либо буду уволена. Но ход моих мыслей внезапно изменился. При обычных обстоятельствах я бы оставила деньги лежать там, где они лежали, и удостоверила бы свою честность; но это же не была обычная школа, а я не была обычной учительницей. Отгадав, что миссис Гримшо требуется от меня не честность, а нечто другое, я опустила конверт себе в карман.
Весь день меня грызло жуткое предчувствие. Выдержала ли я ее проверку? Затем, после вечерних молитв миссис Гримшо подошла ко мне.
«Могу я поговорить с вами, мисс Смит?»
Мы вновь пошли в ее кабинет, она суровая, я напуганная и дрожащая.
«Нынче днем я показала вам кое-какие денежки, — сказала миссис Гримшо. — Они были там, когда я вышла вон. — Она показала на стол. — Вы их видите?»
«Нет, мэм», — прошептала я, заикаясь, как любая воровка, ожидающая воздаяния. Мой страх был настоящим, мне не было нужды в притворстве.
«И я не вижу, — сказала миссис Гримшо. Ее глаза заблестели, а уголки ее мокрых пухлых губ изогнула злая улыбка. — Куда же могли подеваться десять фунтов?»
«Не знаю», — сказала я, хотя сознание моей лжи лишало попытку притвориться убедительности.
«А я так думаю, что знаешь. — Миссис Гримшо обходила меня вокруг, ее шаги замыкали меня в кольцо. — Я оставила тебя одну в этой комнате с деньгами. А теперь они пропали. А только ты за весь день заходила сюда, окромя меня. — Она остановилась, как кошка, изготовившаяся к прыжку. — Карманы выверни!» — приказала она.
Трепеща под ее угрожающим взглядом, я повиновалась. И на свет появился конверт с деньгами.
«Ага! — воскликнула миссис Гримшо, выхватывая его из моей руки. — Подлая воровка. Мы-то кормили тебя, приютили и дали тебе работу: ты обманываешь наше доверие! — Праведное негодование пылало на ее лице, однако я заметила, что она очень довольна моим проступком. — Надо бы вышвырнуть тебя вон!»
«Нет, молю, не надо! — пробормотала я в нежданной панике, вдруг подумав, что неверно оценила положение вещей и потеряю мое место в школе. Как тогда сумею я обнаружить факты, могущие послужить спасению моих близких? — Мне некуда идти!»
«Надо бы сдать тебя полиции», — сказала миссис Гримшо.
Ужас сковал меня. Я в тюрьме? Ахнув, я упала на колени перед миссис Гримшо. «Смилуйтесь! Молю вас, простите меня!»
Что миссис Гримшо смаковала мой ужас, мое унижение, было очевидно.
«Сделайте со мной что угодно, — сказала я, — но разрешите мне остаться. Обещаю, я никогда больше не буду воровать».
«Есть способ, каким ты можешь избежать наказания и доказать, что заслуживаешь остаться тут», — сказала миссис Гримшо с притворной неохотой.
«Я что угодно сделаю! — вскричала я. — Все, что пожелаете!»
Скрестив руки на груди, миссис Гримшо уставилась на меня, ее въедливый взгляд примеривался и оценивал меня. Она улыбнулась, и ее улыбка стала заговорщицкой.
«Мы просто забудем твою оплошность. Хватит хныкать, иди ложись спать. Завтра ты выполнишь дли меня одно порученьице».
Я почувствовала неимоверное облегчение, что она предоставила мне новый шанс, и еще стыд, что я заклеймена как преступница.
«Благодарю вас», — прошептала я. Когда я выбежала из кабинета, жуткое предчувствие стиснуло мое сердце. Я отдала себя во власть женщины, которая, как я верила, ничего хорошего не замышляла, так чего же она ждет от меня?
