Ведущий допрос (ВД): Начинаем допрос.

Бенгт Сёдерлунд (БС): Валяйте.

ВД: На сей раз допрос касается случившегося после того, как вы бросили бензиновые бомбы.

БС: Ну-ну.

ВД: Мне не нравится ваше отношение к делу.

БС: Чего?

ВД: Ваш сарказм.

БС: Не хотите слушать мои ответы, так я не против и уйти.

ВД: Мы можем сидеть тут сколько угодно. Будете отвечать на мои вопросы — быстрей закончим.

БС: Вы так считаете?

ВД: Что случилось, когда вы бросили последнюю бутылку?

БС: Все загорелось.

ВД: Что делали вы?

БС: Читал.

ВД: Что читали?

БС: Приговор.

ВД: Можно поконкретнее, черт побери?

БС: Я читал приговор.

ВД: Какой еще приговор?!

БС: Помните стренгнесского папашу? Того, который застрелил педофила, убийцу своей дочери? Я читал его приговор.

ВД: Зачем?

БС: Общество ведь одобрило его выстрел. Понимаете? Этих подонков пора убирать.

ВД: Что вы делали потом? Когда дочитали?

БС: Я увидел, как Голый Ёран прыгнул.

ВД: Куда?

БС: Из окна. Из окна кухни.

ВД: Что вы тогда сделали?

БС: Натравил на него собаку.

ВД: Натравили собаку?

БС: Да.

ВД: Зачем?

БС: Он собирался сбежать. Начал подниматься.

ВД: И тогда вы натравили на него свою собаку?

БС: Да.

ВД: Что сделала собака?

БС: Покусала подонка.

ВД: Как покусала?

БС: Руки. Ляжки. Пару раз лицо хватанула.

ВД: Горло?

БС: И горло тоже.

ВД: Как долго она кусала?

БС: Пока я ее не отозвал.

ВД: Как долго?

БС: Минуты две-три.

ВД: Минуты две-три?

БС: Три. Наверняка три.

ВД: А потом?

БС: Мы ушли.

ВД: Ушли?

БС: Домой. Мы вызвали пожарных. Слишком уж сильно горело, и я не хотел, чтоб огонь распространился. Я ведь живу совсем рядом.

Помимо Голого Ёрана из Талльбакки, который скончался от того, что собака перегрызла ему горло, в Умео был убит мужчина, отсидевший два срока за сексуальные преступления: когда он проходил мимо детской площадки на окраине города, четверо подростков железной трубой забили его до смерти.

Ведущий допрос (ВД): Я снова включаю диктофон.

Ильриян Райстрович (ИР): Все в норме.

ВД: Полегчало?

ИР: Мне нужен был перерыв, блин.

ВД: Итак, продолжим.

ИР: Да пожалуйста.

ВД: Ты нанес больше всего ударов?

ИР: Не знаю.

ВД: Так сказали остальные.

ИР: Ну, значит, так и было.

ВД: Зачем ты бил?

ИР: Он же, блин, педик.

ВД: Педик?

ИР: Типа лапал девчонок за сиськи. Подружек своей дочки. Ну, блин, понимаете?

ВД: Как ты бил?

ИР: Просто бил. По нему.

ВД: Сколько раз?

ИР: Да откуда ж я знаю?

ВД: Примерно.

ИР: Ну, раз двадцать. Или тридцать.

ВД: Пока он не умер.

ИР: Типа того.

А два дня спустя в Стокгольме произошло, пожалуй, самое жестокое из убийств: пьяный мужчина, которого средь бела дня окружила группа кричащих молодых людей, вооруженных бейсбольными битами.

Ведущий допрос (ВД): Где ты сидел?

Рогер Карлссон (РК): На другой скамейке.

ВД: Что ты там делал?

РК: Глядел на него. Я знаю, кто он. Он никак не мог перестать.

ВД: Перестать?

РК: К телкам клеиться. К маленьким.

ВД: Что он делал?

РК: Он их обзывал. Трех телок. Кричал, что они шлюхи.

ВД: Он кричал «шлюхи»?

РК: А потом норовил схватить их за задницы, когда они проходили мимо.

ВД: Схватил?

РК: Да он тормоз. Но хотел.

ВД: Что делал ты?

РК: Телки убежали. Он их напугал. Он всегда их пугает.

ВД: Что ты тогда сделал?

РК: Двинул его.

ВД: Как?

РК: Битой. В живот. Со скамейки свалил.

ВД: Только ты один?

РК: Остальные тоже подошли.

ВД: Остальные?

РК: Нас много было. Мы все ждали.

ВД: У всех было оружие?

РК: Ага, биты.

ВД: И что он сделал, когда ты его ударил?

РК: Заорал чего-то. Типа «какого черта?».

ВД: И что ты тогда сделал?

РК: Тоже заорал. Что он мерзкий ублюдок.

ВД: А дальше?

РК: Мы стали его бить. Все сразу. Но недолго.

ВД: Когда он умер?

РК: У меня еще кастет был с собой. Я его тоже применил.

ВД: Когда ты его применил?

РК: После. Чтоб удостовериться.

ВД: В том, что он мертв?

РК: Да. Бешеных собак можно убивать. Это законно.

Установить личность убитого оказалось сложно, двое районных участковых догадались по одежде, что это Гурра Б., местная знаменитость; уже лет тридцать он, пребывая в состоянии вечного алкогольного опьянения, сидел на скамейке в Васапарке и осыпал черной бранью каждого, кто проходил мимо.

Они разделись догола, едва закрыли за собой входную дверь. Как давно они не занимались любовью! И теперь прижимались друг к другу, пока от тепла кожа не сделалась гладкой и скользкой, и целые сутки не отпускали друг друга. Словно в любую минуту кто-то мог войти и отнять у них эту близость, словно телесный контакт дарил не просто защищенность, но силу жить и выжить. Никогда раньше Фредрик не испытывал к женщине таких чувств, он нуждался в ней, нуждался в другом человеке. Он вдыхал ее запах, ласкал, входил в нее, но этого как бы не хватало, он не мог насытиться ею, хотел еще большей близости, несколько раз куснул ее, в ягодицы, в бедро, в плечо, она смеялась, а он был серьезен, хотел завладеть ею, поглотить ее целиком.

Всю неделю он не выходил из дому. На улице караулили журналисты; их вопросы, камеры, улыбки — он подождет, когда они уберутся. Микаэла дважды выходила за покупками, так они не отставали ни на шаг, шли за ней от забора по Стургатан до самого ИСА Бенгтссона, ходили за ней по магазину, спрашивали, как он себя чувствует, она молчала, как договорились, кто-то громко выкрикнул ее имя, когда она закрыла за собой входную дверь.

Комнату Мари Фредрик обходил стороной. Ведь она там, да, там, а в то же время и не там, эта комната, от которой ему никогда не отрешиться, высасывала из него все жизненные силы, и он просто-напросто не хотел там бывать, знал, что рано или поздно придется переехать, если жизнь вообще где-то и продолжается, то уж точно не здесь, не среди развалин прошлого.

Он был свободен, но по-прежнему сидел взаперти. Газет не читал, не хватало сил, телевизор не смотрел. Убитая девочка и отец, застреливший убийцу, — ничего больше для него не существовало, он не мог понять, что и несколько недель спустя есть повод для публикаций, что по-прежнему есть общественный интерес. У него была жизнь, теперь ее нет, и эту жизнь, которой у него нет, они отнимали у него, делали общественным достоянием.

На второй день он тоже крепко обнимал Микаэлу Они снова и снова любили друг друга, со всей энергией, и скорбью, и утешением, и виной, и страхом, а последние разы соитие происходило уже чисто механически, они надавливали на те точки, на какие нужно надавить, чтобы как можно скорее достичь оргазма. Им было невмоготу смотреть друг на друга, чувствовать друг друга, оба испытывали только напряжение и беспокойство и в конце концов лишь плакали, склонив голову и следя, как пенис медленно входит во влагалище, сил уже не осталось, еще одного раза им не выдержать, они знали, что удушливый страх по-прежнему внутри и тотчас проснется, едва они оторвутся друг от друга.

Весь третий день Фредрик пил. Именно так ему с давних пор представлялась собственная смерть, когда однажды его время истечет, когда тело так ослабеет, что он поймет: пора. Он был уверен, так будет легче, легче умереть. И теперь сделал попытку — конечно, алкоголь действовал парализующе, на время отталкивал день прочь, но мучительный страх оставался, как и проклятое одиночество.

Потом он большей частью валялся в постели. Целых три дня, но заснуть так и не мог, все время крепко обнимал Микаэлу, но и заняться любовью не мог, принес было бутылку, но не мог ни пить, ни даже есть. Несколько раз Микаэла уговаривала его обратиться к врачу, Фредрику уже предлагали помощь врачей и психологов, но он отказался, и тогда, и теперь.