— Вот здорово! Я много о вас слышал.

— Неужели.

— Прямо как в фильме. Но не могу не сказать. Вы на самом деле меньше, чем я себе представлял.

— Люди слишком много себе представляют.

— Я не хотел вас обидеть.

— По делу что-нибудь сказать можете? О здешней ситуации? Или вы впрямь глуповаты?

Второй полицейский, женщина, стоявшая в нескольких шагах, услышала и тоже подошла. Здороваться она не стала.

— Час назад позвонил стокгольмский дежурный, сообщил, что из этого детского сада пропал ребенок. Через несколько минут дополнительная информация: в связи с исчезновением девочки замечен Бернт Лунд. Мы всех подняли по тревоге. Патрули с собаками и народ из местного клуба собаководов прочесывают часть леса, которая идет отсюда к Энчёпингу. Два вертолета осматривают дороги и берег озера Меларен. Вот-вот начнем масштабные поиски. Сразу-то нельзя, собакам нужно взять след, прежде чем пол-Стренгнеса будет шастать по лесу.

Она сильно потела, светлые волосы прилипли к вискам, ведь пришлось напряженно работать в такую гнетущую жару. Она извинилась, снова отошла к собачникам в куртках Шведского клуба собаководов, с эмблемами на груди. Свен с Эвертом переглянулись, словно ни тому ни другому не хотелось приступать к работе, — апатия перед мраком неизвестности. Эверт откашлялся, обернулся к Лео Лауритсену:

— Родители девочки?

— Да?

— Им сообщили?

Лауритсен кивнул на скамейку у входа. В самом ее конце, на краешке, сидел мужчина. Длинные волосы, собранные в хвост, коричневый вельветовый костюм, он сидел наклонясь вперед, опершись локтями на колени, и смотрел не то на калитку, не то на кусты за нею. Рядом сидела женщина, обнимала его, гладила по щеке.

— Отец девочки. Это он звонил. И он видел Лунда. Дважды, с промежутком в пятнадцать-двадцать минут. Лунд сидел у всех на виду, на этой самой скамейке.

— Имя?

— Фредрик Стеффанссон. Разведен, мать девочки зовут Агнес Стеффанссон, квартира в Стокгольме, в Васастане, если не ошибаюсь.

— А эта женщина?

— Сотрудница детского сада. Микаэла Свартс. Они живут вместе. Девочка официально живет попеременно в двух местах, но в течение последнего года явно выбрала Стренгнес, предпочла Стеффанссона и Свартс. С матерью встречалась в основном по выходным. Родители, похоже, не спорили — благо дочери превыше всего: раз она захотела жить здесь, в Стренгнесе, пусть так и будет. Хорошо бы всем брать с них пример. Я тоже разведен и…

Эверт Гренс не мог больше слушать.

— Пожалуй, пойду потолкую с ним.

Мужчина на скамейке сидел в той же позе. Глаза смотрели в одну точку, взгляд пустой. Он сидел, словно скорчившись от боли. Словно из дыры в животе сочилась концентрированная сила, радость жизни капала наземь, пятнала газон под ногами.

Эверт Гренс не имел детей. И никогда не хотел иметь. Поэтому он знал, что ему не понять чувства этого мужчины.

Но он мог их видеть.

Руне Лантсу скоро стукнет шестьдесят шесть. Почти год пенсионер. Почти год без друзей-мужчин. Однажды вечером в пятницу, в июле прошлого года, он последний раз опорожнил четырехкубометровый бак — смеситель яблочного сока. Отключил питание, промыл бак и приготовился уступить место другому: кто-нибудь из ночной смены скажет «привет», наденет защитные наушники и сетку на волосы и начнет подмешивать сахар — поменьше для поставок в Германию, слаще для Великобритании, приторно для Италии и еще того приторней для Греции. После тридцати четырех лет работы он ушел с фабрики и обнаружил, что друзей, с которыми изо дня в день общался, связывали с ним всего-навсего перерывы, пересуды о шефе да ставки на футбольном тотализаторе в полдень по пятницам. И только. Никто из них с тех пор не звонил и в гости не заходил. Впрочем, он и сам виноват, тоже ведь никого не искал, ни на фабрике, ни дома, даже не был уверен, что скучает по ним. Странно, думал он, живешь целую жизнь с людьми, в которых не нуждаешься и до которых тебе нет дела, они вроде как включенный телевизор в углу гостиной. Все равно что ритуал, привычка, скрывают пустоту и безмолвие. Отражают тебя, дают уверенность, что ты существуешь, но ничего не значат. Ни для тебя самого, ни для кого другого. Ты исчезаешь, тебя больше нет, но у них там все продолжается своим чередом — они перемешивают сок, и заполняют купоны тотализатора, и громко ржут за чашкой кофе, а тебя будто никогда и не существовало.

Он крепче сжал ее руку.

Теперь он видел ее яснее.

Маргарета по-прежнему работала на соседней фабрике, ей оставалось два года до пенсии, и дома ее не бывало целыми днями; раньше он никогда не понимал, как нуждается в ней, вместе они давали друг другу время, жизнь и мужество стареть.

Они шли рядом, совсем близко, довольно медленно, из-за ее коленей. Обычная ежевечерняя прогулка, от домика в порту, через мост Тустерёбру, мимо микрорайона с секционными домами и в лес. Когда она приходила домой, он стоял уже одетый, последний час наедине с собой в квартире был хуже всего, он тогда невероятно скучал по ней, по неспешной прогулке, плечом к плечу, мерные шаги в такт, дыхание в такт. Дорожек в лесу много, выбирай любую; некоторые измерены и помечены зелеными и желтыми табличками, знаками для бегунов, — таблички расставлены в ста метрах одна от другой. В светлую пору года — весной, летом и ранней осенью — они обычно сворачивали с маркированных тропинок, шли прямо сквозь частый ельник и заросли черничника, искать собственный путь куда веселее, когда жизнь потихоньку клонится к закату.

Сегодня как раз такой вечер. Держась за руки, они уже через несколько метров покинули размеченную дорожку и бок о бок вошли в сухой лес. За много недель не выпало ни капли дождя, лето и антициклон, застрявший над Северной Европой, высушили всю растительность под ногами, достаточно крохотной искры — и вспыхнет пожар; при этакой погоде грибов не жди.

Косуля. Зайцы. Птицы, довольно крупные, канюки наверное. Они почти не разговаривали, это лишнее, сорок три года в браке, за столько лет, пожалуй, все уже сказано. Обычно кто-нибудь из них останавливался, показывал, взмахнув рукой, и оба смотрели на животное, пока оно не исчезало, спешить-то им незачем, скоро вечер, а они уже не в том возрасте, чтобы торопиться.

Местность неожиданно изменилась, стала пересеченной, дыхание у обоих участилось, но было приятно чувствовать, как кровь бодро бежит по телу, несет с собой кислород.

Они как раз одолели небольшую горку из каменных глыб, когда услыхали этот звук.

Оба услыхали его. Вертолет.

Над головой. Совсем близко, на малой высоте, прямо над верхушками елей.

А вот и еще один.

Полицейские вертолеты. И Руне, и Маргарета видели их, не знали что и как, но ощутили раздражение и тревогу — громкий рев моторов и навязчивое присутствие, полицейские что-то ищут, в спешном порядке, именно здесь.

Маргарета остановилась, провожая взглядом вертолеты, пока они не исчезли из виду.

— Не нравятся они мне.

— Мне тоже.

— Дальше не пойдем.

— Пока не улетят, не пойдем.

— Вообще не пойдем.

Она держала мужа за руку и обвила его рукой свою талию — пусть лежит там. Он легонько поцеловал ее в щеку, сейчас они двое против всего мира, против вертолетов, мундиров и рева моторов.

Охваченная тревогой, она притянула его ближе к себе. Он взглянул на нее, обычно она не боялась, из них двоих она была смельчаком. Теперь же ей хотелось поскорее уйти отсюда, вертолеты сулили беду.

Вдали, на краю леса. Он первый увидел его. Полицейского с собакой. Собака что-то ищет, идут вдоль опушки, на запад, в противоположную от них сторону, к вертолетам.

— Еще и этот.

— Может, они не имеют друг к другу отношения.

— Наверняка имеют.

Теперь они поняли. Что-то случилось, здесь, в лесу, где они отдыхают от всего остального.

Они поспешили вниз по склону, сквозь густые заросли. Забыты и неторопливые шаги, и ровное дыхание в такт, они хотели только одного — выбраться из чьих-то поисков, из чьей-то беды.