— Эверт.

— Да?

— Я хочу домой.

Эверт ползал на коленях по полу, второй раз собирая содержимое корзины для бумаг. Две банановые кожурки порвались, расплющились и оставили большие пятна на бежевом ковролине.

— Я знаю, что хочешь. А ты прекрасно знаешь, что домой мы пойдем, когда снова возьмем Лунда.

Он поднял голову, стараясь разглядеть край письменного стола, где стоял будильник.

— Шесть с половиной часов прошло. А мы ни хрена не знаем. Ни хрена. Придется тебе подождать с тортом.

Сив Мальмквист на третьей смешанной пленке, где с размытого фото на пластиковой кассете Сив улыбается в восхищенную камеру.

— Я сам ее снимал. Я рассказывал? Народный парк в Кристианстаде, тысяча девятьсот семьдесят второй.

Он подошел к Свену, который по-прежнему сидел в посетительском кресле, наклонился к нему, протянул руку:

— Разрешите?

Не дожидаясь ответа, он повернулся, сделал несколько танцевальных па. Странное зрелище — хромой, неприветливый Гренс кружится возле письменного стола под музыку начала шестидесятых.

Они поехали на машине Свена. Коробку с тортом и пластиковый пакет с дорогим вином Эверт переложил с пассажирского сиденья наверх, к заднему стеклу. Через весь город, из Крунуберга, по Свеавеген, в направлении трассы Е-18. Столичные улицы безлюдны, жара гнала горожан-отпускников в парк, на пляж, к воде, темный асфальт отражал все живое, словно дыхание наталкивалось на твердь.

Свен ехал быстро. Сначала дважды на желтый, потом дважды на красный, немногочисленные машины, которые ждали зеленого, злобно сигналили. Лунд объявлен в розыск по всей стране, в их распоряжении два десятка патрульных экипажей Стокгольма, а они ни хрена не знают.

— Он облизывает им ноги.

Эверт заговорил впервые за всю поездку, глядя в пространство перед собой. Свен вздрогнул от неожиданности, едва не выехал на среднюю полосу и не врезался в автобус, который как раз обгонял.

— Никогда раньше не видел такого. Я видел изнасилованных детей, убитых детей, даже детей, исколотых острыми металлическими предметами, но такого не видел никогда. Они лежали на бетонном полу, будто выброшенные, все в грязи, в крови, только ноги чистые. Судмедэксперты обнаружили несколько слоев слюны, он лизал им ноги по нескольку минут и до, и после их смерти.

Свен прибавил газу. Пластиковый пакет скользил то вправо, то влево, бутылки назойливо звякали.

— Обувь тоже. Всю одежду он разложил на полу, с расстоянием в два сантиметра. Напоследок обувь. Пара розовых лакированых туфелек, пара белых кед. Одежда грязная, как и сами девочки. Пыль, мусор, кровь. А обувь блестела. Еще больше слоев слюны. Он их долго мусолил.

Даже на Е-18 транспорта мало. Свен держался левого ряда, на высокой скорости обходил редкие машины. Он был не в силах ни говорить, ни расспрашивать о Лунде, сейчас ему не хотелось знать больше ничего. Он едва не проскочил нужный съезд, в последнюю секунду резко затормозил, бросил машину вправо через три ряда, свернул на дорогу к Аспсосу.

Леннарт Оскарссон ждал на парковке.

Выглядел он явно расстроенным, нервным, несколько задерганным. Немудрено, он же был козлом отпущения. Именно его телевизионщики недавно раздели догола. К тому же он знал, каково мнение Эверта Гренса о решении отправить Бернта Лунда среди ночи в больницу, через весь город в сопровождении двух конвоиров.

— Здравия желаю.

Эверт Гренс протянул руку с небольшой задержкой, ему доставляло удовольствие немножко помучить одного из идиотов, которые окружали его.

— Ну, здравствуй.

Оскарссон пожал ему руку и быстро отпустил, посмотрел на Свена:

— Здравствуйте. Леннарт Оскарссон. Кажется, мы незнакомы.

— Свен. Свен Сундквист.

Они вместе направились к большой калитке Аспсосского учреждения. Она тотчас открылась, и они вошли. В караульном помещении дежурил Берг. Он узнал Эверта, они кивнули друг другу. Но Свена видел впервые.

— А вы?..

Оскарссон остановился, вернулся к окошку, раздраженно бросил:

— Он со мной. Из городской полиции.

— На него нет заявки.

— Они ищут Лунда.

— Это меня совершенно не интересует. Меня интересует, почему не заказан пропуск.

Свен перебил Оскарссона, который собрался рявкнуть что-то, о чем впоследствии наверняка пожалеет.

— Вот. Мое удостоверение. О'кей?

Берг долго рассматривал паспортную фотографию, потом отыскал в базе данных личный номер Свена.

— У вас нынче день рождения.

— Да.

— Что же вы тогда здесь делаете?

— Вы меня пропустите?

Берг махнул ему, и они друг за другом вошли в первый коридор. Эверт громко расхохотался.

— Ну и болван! Какого черта вы его тут держите? Когда он дежурит, сложнее войти сюда, чем выйти.

Они шли через подвал. Эверт смотрел по сторонам, вздыхал. Стены такие же, как во всех подвальных коридорах шведских тюрем. Длинные настенные рисунки, более или менее талантливые, проект терапии для заключенных, под руководством наемных консультантов. Внизу всегда синий цвет, всегда масса однозначных символов: открытые тюремные решетки, птицы, взмывающие к небу, и прочая чепуха, связанная со свободой. Этакая взрослая мазня, подписанная — Бенке, Лелле, Хинкен, Зоран, Яри, Гетен, 1987 г.

Оскарссон со связкой ключей прошагал в длинный переход, отпер стальную дверь. Им встретилась шумная ватага заключенных, направлявшихся в спортзал, двое конвоиров впереди, двое сзади. Эверт снова вздохнул, с многими он сталкивался раньше. Некоторых допрашивал, против некоторых свидетельствовал, некоторых старичков поймал, еще когда патрулировал улицы.

— Здорово, Гренсик! Гуляешь, да?

Стиг Линдгрен, один из членов закрытого общества, из тех, кто никогда не сможет жить нигде, кроме как за стенами, — запри и выброси ключ, мразь все равно наружу не хочет. Эверт устал от этих типов.

— Заткнись, Малосрочник, иначе расскажу твоим неудавшимся дружкам, за что тебя так прозвали.

Вверх по лестнице, в отделение А. Секс-отделение.

Леннарт Оскарссон шел на несколько шагов впереди, Свен и Эверт — за ним, чуть медленнее, озираясь по сторонам. Отделение как отделение. Тот же уголок с телевизором, бильярдный стол, кухня, камеры. Разница в том, что преступления, за которые сидели здесь, рождали во внутреннем обществе такую же ненависть, что и на улицах города, здешним зэкам грозила смерть, если они появлялись в неподходящих местах тюрьмы.

Оскарссон указал на дверь одной из камер. Номер одиннадцать. Пустая стальная поверхность. Все остальные двери были замысловато разукрашены обитателями, которые несколько лет проводили в камере. Афиши, газетные вырезки, фотографии. Но не в камере номер одиннадцать.

Эверт Гренс успел подумать, что ему следовало побывать здесь, за этой дверью, еще полгода назад. В камере Лунда. Когда он распутывал дело о детской порнографии и впервые по-настоящему заглянул в новое закрытое царство педофилов, запрятанное среди баз данных и страниц Интернета. Он видел фотографии детей, фотографии, которые ему никогда прежде не приходилось разглядывать: раздетые дети, дети, которых насиловали, унижали, над которыми издевались, одинокие дети. Детская порнография не приходила откуда-то из-за границы, как в начале следствия думали он и его коллеги, а имела куда более узкий и дерзкий источник. Их было семеро.

Элитарный клуб сексуальных преступников-рецидивистов.

Некоторые за решеткой, большинство недавно освобождены.

Они создали собственное виртуальное шоу. Представления транслировались через компьютер и Интернет в определенное время, словно часть сетки телепрограмм. Каждую неделю в одно и то же время: по субботам, в восемь часов. Сидели у компьютеров, ждали еженедельного представления, с постоянно растущими требованиями: в следующий раз голых детей должно быть больше, чем в прошлый, тех, которых недавно хватало, и теперь, и потом недостаточно. Дети, которые спокойно сидели, теперь должны трогать друг друга, дети, что трогали друг друга, должны подвергаться насилию, а те, кого насиловали, должны терпеть еще большее насилие; прежнего фотографа необходимо любой ценой переплюнуть. Семеро педофилов, закрытое общество, собственные фотографии собственных преступлений, аккуратно отсканированные и выложенные в Сети.