Он был на Несхове. Во сне он был с ней на хуторе. Не в Тиволи, не в зоопарке и не у шикарного магазина, где он показывал ей свою последнюю, потрясающую витрину.

Он сел в кровати, уставившись в темноту. Она была на Несхове, и он был там, и был ее отцом, и мысль эта его совсем не пугала. Он хотел показать ей все дома, рассказать о том, как однажды провалился в силос, его покусали муравьи и пришлось везти его к врачу.

Силос… Силосная башня!

— Крюмме! Проснись!

— Что…

— Не спи! Ты забыл? Ты не можешь спать, потому что у нас будет четверо детей. Может, даже тройняшки! У обеих! И всего будет шестеро! А с нами и с Юттой и Лиззи получится целая футбольная команда, нам не хватает только вратаря!

— Успокойся, я проснулся.

— Силосная башня, Крюмме.

— На хуторе? Что с ней?

— Мы можем жить в ней. Она пустая. Больше не используется. В свиноводстве она не нужна. Можем перестроить ее, Крюмме. Точнее, их. Вообще-то их целых две, соединенных вместе.

Крюмме зажег свет, сел, проснувшись, он напоминал взъерошенного шмеля.

— А это возможно? — спросил он.

— Они из бетона, так что, конечно, придется делать окна и двери и изолировать, сейчас они только скорлупа, но подумай, как здорово! Круглый дом. У нас однозначно получится три полноценных этажа. Ты же знаешь Кима Нойфельдта, этого модного архитектора, он может сделать супердизайн! Правда, это будет стоить…

— Это проблема решаемая. Какой у них размер? Диаметр?

— Сейчас подумаю, — сказал Эрленд и натянул одеяло до подбородка, в комнате был ледяной холод. — Шесть-семь метров, кажется, каждая. И примерно такой же длины переход между ними. Сколько это получается, Крюмме, моя ходячая энциклопедия?

— Пи помножить на радиус в квадрате.

— Посчитай.

— Надо идти в кабинет за калькулятором.

— Бегом!

Эрленд сидел в постели и представлял себе новый дом. Сводчатые окна, винтовая лестница между этажами, белые оштукатуренные стены, летняя мебель пастельных тонов, полевые цветы в крынках, кованный диван в гостиной, полный подушек, антиквариат и хайтек в красивом сочетании, люстра над обеденным столом, сделанным из старой двери с массивным стеклом поверх столешницы.

— Почти сорок квадратных метров в каждой башне, — сказал Крюмме и шлепнулся обратно под одеяло. — А еще эта… перемычка, о которой ты говоришь.

— Ее можно перестроить в стеклянные переходы между комнатами на каждом этаже. Там тоже можно поставить мебель. Диван с видом, стеклянная веранда, бар?

— Никакого бара в доме с детьми, мышонок.

— Окей, бар для молочных коктейлей. Тогда получается, каждый этаж будет около семидесяти — восьмидесяти квадратных метров. Три этажа — это двести квадратных метров! Все равно что жить в голландской мельнице, Крюмме. Помнишь эту крошечную гостиницу, переделанную из мельницы, там было всего семь номеров, и мы там жили, когда ты делал репортаж о марихуане в качестве болеутоляющего в голландских домах престарелых?

— Такое не забываешь. Ты помогал им раскуривать трубки, и фотограф еле удерживал тебя за кадром. Но твоя идея просто гениальна, Эрленд! Просто-напросто гениальна! И я совсем проснулся. Большое спасибо!

Через десять минут Крюмме опять храпел. Эрленд же лежал и размышлял, как могут звать эту девочку с косичками и удочкой.

После захоронения урны он отправился на Несхов. Из того, что Тур отказывался говорить с ним по телефону, он не делал выводов. Совесть велела ему появиться на хуторе после долгого перерыва. Но когда туда приехала Турюнн, он умыл руки и пустил все на самотек. Они больше не были одни. Он вспомнил, как впервые увидел Турюнн в больнице у постели больной матери, ему не понравилось, что она приехала, хотел, чтобы она отправилась обратно в аэропорт. Но в ней была хватка. Ее было не запугать. К тому же она понимала, что Несхов важнее работы в Осло, и это вызывало настоящее уважение.

Погода установилась ясная. Но ненадолго, тучи вдалеке уже готовились разразиться дождем. Он снизил скорость и свернул на аллею. На пассажирском сиденье лежал пакетик венских булочек. Извинение за долгое отсутствие. С другой стороны, у него было много дел на работе, когда он вернулся из Дании, фру Марстад взяла больничный из-за теннисного локтя, совершенно идиотский диагноз, подумал он. Теннисный локоть от того, что она прибирала и поднимала покойников.

Тур был на кухне один, печка топилась, он сидел с газетой.

— Ты стал носить очки? Да, вообще-то странно, что ты так долго обходился без них.

— А, это ты, — сказал Тур.

— Ты же видел мою машину. А где…

— Он отдыхает. А Турюнн поехала покупать новый телевизор. Зачем ты поведал половине Норвегии о крысах?

— Я не рассказывал о них половине Норвегии. Рассказал только твоей дочери. Что, телевизор сломался?

— Ему было четырнадцать лет.

— Тогда чего было ожидать, полагаю, его часто смотрели. Как нога?

— Ужасно. Она и потом будет без движения.

— Не навсегда же?

— Нет. Но слишком долго. А у меня новый опорос через десять дней, и я не успею.

— У тебя есть сменщик.

— Да, есть, — сказал Тур и бросил газету на стол, сделал вид, что внимательно читает.

— У меня с собой венские булочки, я поставлю кофе?

— Надоели эти венские булочки.

— Ты в плохом настроении?

Тур не ответил, только шумно дышал носом, уставившись в газету.

Он сполоснул кофейник и ждал, что Тур начнет его распекать за то, что выбросил хорошую гущу, но тот спокойно сидел в своих очках.

— У меня появилась парилка, — сказал Маргидо и залил кофейник свежей водой.

— Что?

— Парилка.

— Это еще зачем?

— Приятно.

— Ты что, спятил? — сказал Тур.

Он поставил кофейник на плиту, включил ее на полную мощность.

— Пойду, разбужу… отца.

— Ему наверняка тоже надоели булочки. Какого дьявола нужна парилка?

Отец спал. В комнате воняло, окно было закрыто. Ночной столик и пол перед кроватью были усеяны книгами и старыми газетами.

Маргидо раздвинул занавески и открыл окно, старое лицо сморщилось и, фыркая, отвернулось от света.

— Ты что это спишь посреди бела дня, — сказал Маргидо. — Кофе готов.

— А-а.

— Спускайся.

— Турюнн вернулась?

— Нет.

— Я подожду Турюнн.

— Зачем?

— Ну… я… Тур злой. Все время злой. Я больше не могу. С Турюнн полегче.

— Я слышал, она поехала за новым телевизором?

— Старый сломался.

— Она скоро приедет. Спускайся. Вставь свои зубы на место. Я привез венских булочек. Тур сказал, они ему надоели, так что сможешь съесть две.

Она приехала как раз к кофе. Он вышел на двор и подождал, пока она припаркуется. На заднем сиденье стоял большой коричневый ящик.

— Занести? — сказал он и улыбнулся.

— Спасибо, — сказала она и отвела взгляд.

Она очень изменилась с последнего раза. Побледнела, под глазами появились круги.

— Я знаю, что давно здесь не был, — сказал он.

— Это бы не помогло. Он злится на тебя за крыс.

— Я заметил, — сказал Маргидо и поднял ящик.

— Он почти такой же, как предыдущий. Только с пультом. Эрленд перевел на него деньги.

— Да?

— Да. У меня остались только деньги с больничного, но мне надо оплатить все счета в Осло, хотя живу я здесь.

— Хочешь, я заплачу тебе, как Марит.

— Нет, все в порядке. Теперь у нас, по крайней мере, есть телевизор. Но я понятия не имею, как Тур ведет бухгалтерию.

Старик стоял рядом все время, пока они распаковывали телевизор. Он достал пульт, Турюнн дала ему упаковку батареек.

— Вставь их. Нужно две. Сзади в самом низу.

Тур сидел на кухне с газетой, раскрытой на том же месте, к венским булочкам никто не притронулся. Подставка от старого телевизора, который Турюнн сдала в магазин, не подходила к новому. Она пошла относить ее в сарай, а Маргидо вытащил самый маленький из трех тиковых столиков и поставил под телевизор. Воткнул вилку в розетку, наладил антенну и нажал на кнопку. Тут же экран ожил.