— Бедная Турюнн, — сказал он и встал. — Если бы она могла приехать на мой день рождения десятого числа и отключиться от этих горестей. Кстати, я пригласил на обед милого парня, с которым ты еще не знаком. Он гетеро. Зовут Йоргес.

— Тоже занимается витринами?

— Нет, работает в небольшом кафе. Да, кстати, хочешь еще кофе?

— Да, спасибо. Я тут кое о чем подумал, — начал Крюмме.

— Мы только и делаем, что думаем. Да еще звоним Ютте с Лиззи, конечно, чтобы узнать, не тошнило ли кого-нибудь за завтраком и не появилась ли у них необузданная страсть к ванильному мороженому или соленым огурцам.

— Такие реакции не начинаются на раннем сроке. Вообще удивительно, что всего через две недели можно что-то узнать благодаря тестам.

— Гормональный фон меняется. У женщин все зависит от гормонов, Крюмме, и поэтому нам вдвоем бесконечно лучше.

Эрленд прихватил с собой чашки на кухню и по очереди подставил их под автомат, нажимал на кнопки и добавлял сахара на вкус Крюмме.

— Так о чем ты говорил? — крикнул он в гостиную. — Когда сказал, что подумал?

— Подождем, пока ты сядешь. Коньяку?

— Конечно!

И как только Крюмме высказал свое предложение, Эрленд ответил:

— Я не хочу. Это безумие.

— Не реагируй инстинктивно, Эрленд. Давай поговорим.

— Зачем?

— Потому что это гениально! Ютту и Лиззи идея приведет в восторг, и это всем поможет, в частности, Турюнн, которая сейчас чувствует себя одинокой, придавленной обстоятельствами.

— Это обойдется в миллионы, — сказал Эрленд.

— Не больше двух. Может, три. Ну, максимум четыре. Я могу получить наследство авансом, я говорил с отцом, это вообще не проблема, — сказал Крюмме.

— Ты говорил с отцом? Об этом? Но Крюмме…

— Не об этом! О деньгах. Ему абсолютно все равно, на что я их потрачу, у него еще много останется. А говорить с тобой, пока я не буду уверен, что у нас есть деньги, не было смысла. Согласись, мышонок!

— Ну да…

— Мы сможем ездить туда, когда захотим, Эрленд. Летом. Подумай о детях, норвежский хутор, фьорд, горы. К тому же — это серьезное вложение, — сказал Крюмме, он схватил Эрленда за руку и сильно сжал ее. — База.

— База? — переспросил Эрленд.

— База в Норвегии.

— Но я ненавижу Норвегию! — сказал Эрленд и высвободил руку, встал, подошел к дверям террасы и стал рассматривать крыши города и огни среди ночной тьмы.

— Неправда. Норвегия и Несхов снятся тебе каждую ночь, — тихо сказал Крюмме.

— Но восстанавливать хутор? Какой в этом смысл? Поднимать Несхов?

— Если Турюнн захочет. Ты же сам говоришь, у нее к этому двойственное отношение. При том, в каком состоянии хутор находится сейчас, я ее отлично понимаю. Но если мы предложим этот вариант, она сможет выбирать. Если она откажется, он будет продан, когда Тур уже не сможет работать. Даже если мы вдвоем его купим, нельзя владеть хутором и жить в Дании. Я изучил вопрос. В Норвегии это называется «закон о ведении хозяйства», его можно избежать, если сдавать землю в аренду, будучи наследником хутора, но не жить на хуторе запрещено. В плодородной части страны.

— Ты все это изучил? У меня за спиной?

— Исследование — это большая часть моей работы, Эрленд. И все заняло меньше часа. Я просто хотел собрать факты, которые нужно взвесить, прежде чем говорить с тобой.

— Исследуй меня здесь и исследуй меня там, — сказал Эрленд, опять опустился на диван и опустошил рюмку коньяка одним глотком, закашлялся, коньяк попал в нос, из глаз брызнули слезы.

— Почему бы нам не подумать вслух? — сказал Крюмме и вышел на кухню за салфеткой для Эрленда. — Дом огромный, там комната на комнате, которыми никто не пользуется.

— Такой дом называется «трёндерлон», — сказал Эрленд и высморкался.

— Странное слово для дома, но в любом случае…

— Норвежское слово, Крюмме. Поэтому странное. Знаешь же, что говорил Пиет Хейн о французском, что «лошадь» называется «шеваль», и так всю дорогу. По-норвежски такой дом называется «трёндерлон», и так всю дорогу.

— И все-таки. Если мы переоборудуем часть дома для себя, все равно останется масса места для Турюнн, Тура и старика.

— Турюнн нужно что-то свое, — сказал Эрленд.

— Еще есть амбар. Свиньи только на первом этаже.

— Это называется свинарник, — сказал Эрленд.

— Хватит тут словами кидаться, балбес. У тебя щека черная, дай сотру. Иди сюда.

Он позволил Крюмме плюнуть на указательный палец и стереть грязь с правой щеки.

— Вот, — сказал Крюмме. — Конечно, у Турюнн должно быть что-то свое.

— А как долго мы там будем жить? В один заезд?

— Ровно столько, сколько захотим. Неделю. Месяц. День. Ютта с Лиззи смогут приезжать, когда захотят, ты же знаешь, они обожают Норвегию, были там на рождественских каникулах и катались на лыжах. Просто обожают Норвегию.

— Ты повторяешься. Да, я знаю, они обожают Норвегию. Похоже, только я ее не люблю.

— Любишь, просто тебе не отделаться от прошлого.

— Я отделался! И поэтому живу здесь!

— Ты меня понимаешь. Места там потрясающие, Несхов — потрясающий хутор, если отвлечься от нынешнего упадка.

— Ты думаешь и свинарник восстановить? Для свиней?

— Обо всем этом надо говорить с Турюнн. И с Туром. Мне кажется, он должен вздохнуть с облегчением. Тогда весь его труд не будет напрасным. Тогда во всем есть будущее. А если Ютта забеременела, ваш ребенок будет следующим за Турюнн наследником.

— Неужели ты думаешь, я стоял и брызгал в сосуд с синей отметиной, чтобы зачать крестьянина?!

— Эрленд, Эрленд… Я люблю тебя, но иногда… Ты не можешь решать за других. Твой ребенок через какое-то время станет независимым человеком и будет решать сам за себя. Надо предоставить ему возможность выбора. Ты же не знаешь, как все обернется. Если хутор продать, это конец. Дверь закроется, навсегда.

— Господи, — сказал Эрленд и спрятал лицо в ладонях.

— Добро пожаловать в реальность, — сказал Крюмме и прижал его голову к себе, погладил по волосам. Эрленд закрыл глаза, попытался себе представить Несхов, восстановленный до блеска, как он приезжает туда в собственную квартиру, наполняет шкафы едой и выпивкой, выглядывает в окно, а там двое детей прыгают с полевыми цветами в руках, одежда развевается на веревке, клубника со сливками на дворе. Раньше там стоял стол и скамейки, куда этот стол делся, может, стоит в амбаре. На нем белая скатерть, Ютта и Лиззи сидят в шезлонгах, Крюмме перед плитой в шортах, ему не идут шорты. Прогулки вдоль берега, купание, ловля раков-отшельников и крошечных крабов, отполированные мраморные камушки… Может, поехать туда осенью, собирать голубику, настаивать ее на спирту с сахаром и здесь, дома, будет ликер на Рождество. Двое детей с полевыми цветами в руках…

— Ты хочешь мальчика или девочку, Крюмме? — спросил он и открыл глаза.

— Не знаю. Мы об этом еще не говорили. Я как-то не смею, пока мы не… пока Ютта и Лиззи не…

— Ты же сам все хочешь обсуждать.

— Наверное, мальчика…

— А если у обеих получатся двойняшки?

— Эрленд! О Господи! Не надо! Об этом я совершенно не думал!

Эрленд засмеялся, не мог остановиться, ему пришлось выпрямиться, чтобы не задохнуться, и он засмеялся еще сильней при виде лица Крюмме.

— Двое двойняшек, Боже мой, — пробормотал Крюмме и схватился за коньяк.

— Окей, — сказал Эрленд и снова стал серьезным. — Запустим идею.

— Что?

— Запустим идею. В первую очередь для Турюнн.

— Ты серьезно?

— Да. Поездка туда занимает всего три-четыре часа, это все равно, что купить дачу в Ютландии. А если это еще поможет Турюнн выкарабкаться… — сказал Эрленд.

— Не по телефону, об этом надо говорить лично. Но сначала дождемся результатов с Амагера. Не надо было говорить про двойняшек, — сказал Крюмме. — Теперь я точно сегодня не усну.

Он очнулся ото сна о земляничных полях, он шел среди грядок, до смерти боясь ос, никого из взрослых не было, стебли свисали под тяжестью спелых ягод, зеленые прятались в глубине. Он проснулся и лежал тихо, Крюмме храпел рядом, он подумал о зародыше, который, возможно, уже растет у Ютты, и никто об этом еще не знает. Девочка. Только бы была девочка. Он ей все покажет, будет катать ее на лодке, купит ей маленькую удочку, будет заплетать косички, пока она сидит за столом на дворе в тени большого дерева, будет рассказывать ей о домовом, а она будет верить каждому его слову.