В зоологических садах орлы,

В тяжелых кольцах, сонные летают,

С прута на ветку — будто со скалы –

Перелетят и снова засыпают.

Как мне скучна их царская краса

И декорации глухой печали,

И пар над Альпами, и небеса,

Что раздираемых ягнят видали!

Я маленькую птицу, воробья,

Поймаю в клетку, напою водою.

Пусть он чирикает, поет. А я

Окошко разноцветное раскрою.

Так тихо поезд подошел,

Пыхтя, к облезлому вокзалу,

Так грустно сердце вспоминало

Весь этот лес и частокол.

Все то же. Дождик поутру,

Поломанные георгины,

Лохмотья мокрой парусины

Все бьются, бьются на ветру,

А на цепи собака воет,

И выбегает на шоссе…

Здесь, правда, позабыли все,

Что было небо голубое.

Лишь помнит разоренный дом,

Как смерть по комнатам ходила,

Как черный поп взмахнул кадилом

Над полинявшим серебром.

И сосны помнят. И скрипят,

Совсем, как и тогда скрипели, —

Ведь к ночи ранние метели

Уж снегом заметали сад.

Так беспощаден вечный договор!

И птицы, и леса остались дики,

И облака, — весь незапевший хор

О гибели, о славе Эвридики.

Так дни любви обещанной прошли!

Проходят дни и темного забвенья.

Уже вакханок слышится вдали

Тяжелое и радостное пенье.

И верности пред смертью не тая,

Покинутый, и раненый, и пленный,

Я вижу Елисейские поля,

Смущенные душою неблаженной.

Как трудно вечером дышать

И думать! И ночами тоже,

Когда чугунная кровать

Совсем на катафалк похожа.

А в комнатах, во тьме ночной

Какая тишина! Ты слышишь, —

Лишь за шкафами, под стеной

Скребут отравленные мыши.

Слабея, с ядом на зубах,

Грызут зеленые обои…

Я только слушаю. Но страх

Мне тоже не дает покоя.

И так всегда. Встаю тайком,

Иду скрипучими шагами

К окну, — и вижу за стеклом

Простое розовое пламя.

И страшно грустно, близко, тут,

Под окнами проходит пенье, —

То братья бедные бредут

На Волково успокоенье.

Ведь только тюльпана упал цветок,

Лишь белой луной засветились плиты, –

— Быть может, сюда не входил никто,

— Но завтра найдут человека убитым.

Что же, и это полночный бред,

И это мои полночные муки?

А там… у стены… леди Макбет

Зачем ломает красные руки?

Так страшно знать, что поток времен

Свой дикий гнев всегда возвращает,

И сорок веков погребенный стон

Ночью дрожит и нас оглушает.

Не знал и не верил в Бога.

Так, видно, мне суждено,

Но ветер принес тревогу

В высокое мое окно.

Я вижу: леса и воды

И неба мертвый покой,

Я помню: ранние годы,

Раннее слово «голубой»…

И вот, — ничего не надо.

Поет, поет тоска,

И дорога вьется из ада

Через пыльные облака.

А рекам уж нет истока

И воздух — тяжкий свинец.

Я стою у высоких окон

И знаю: это конец.

Под глухой, подавленный гул

Был сон покоен и долог.

Но кто-то лодку толкнул

И отдернул тяжелый полог.

И, удивленный, теперь я плыву,

В тишине по звездам гадаю,

И камни, и лес, и траву,

И небо, и снег вспоминаю.

Как знать? Печальный ли плен

Найду в грядущем тумане,

Или чудная лодка станет

У золотых Вавилонских стен?

Так, удивленный, плыву и гадаю,

И птичий слежу полет,

На звезды смотрю, — и не знаю,

Куда же лодка плывет?

Сухую позолоту клена

Октябрь по улицам несет,

Уж вечерами на балконах

Над картами не слышен счет,

Но граммофон поет! И трубы

Завинчены, и круг скрипит,

У попадьи ли ноют зубы

Иль околоточный грустит.

Вертись, вертись! Очарованьям

И призракам пощады нет.

И верен божеским сказаньям

Аяксов клоунский дуэт.

Но люди странны, — им не больно

Былые муки вспоминать

И хриплой музыки довольно,

Чтоб задыхаться и рыдать.

Был век… Иль, правда, вы забыли,

Как, услыхав ночной гудок,

Троянские суда отплыли

С добычей дивной на восток,

Как, покидая дом и стены,

И голубой архипелаг,

На корабле кляла Елена

Тяжелой верности очаг.