Что там было? Ширь закатов блеклых,

Золоченых шпилей легкий взлет,

Ледяные розаны на стеклах,

Лед на улицах и в душах лед.

Разговоры будто бы в могилах,

Тишина, которой не смутить…

Десять лет прошло, и мы не в силах

Этого ни вспомнить, ни забыть.

Тысяча пройдет, не повторится,

Не вернется это никогда.

На земле была одна столица,

Все другое – просто города.

Всю ночь слова перебираю,

Найти ни слова не могу,

В изнеможеньи засыпаю

И вижу реку всю в снегу,

Весь город наш, навек единый,

Край неба бледно-райски-синий,

И на деревьях райский иней…

Друзья! Слабеет в сердце свет,

А к Петербургу рифмы нет.

Когда успокоится город

И смолкнет назойливый гам,

Один выхожу я из дому,

В двенадцать часов по ночам.

Под черным, невидимым небом,

По тонкому первому льду,

Не встретив нигде человека,

Не помня дороги, иду.

И вижу широкую реку,

И темную тень на коне,

И то, что забыла Россия,

Тогда вспоминается мне.

Но спит непробудно столица,

Не светит на небе луна.

Не бьют барабаны. Из гроба

Никто не встает. Тишина.

Лишь с воем летя от залива

И будто колебля гранит,

Сухой и порывистый ветер

Мне ноги снежком порошит.

Я не тебя любил, но солнце, свет,

Но треск цикад, но голубое море.

Я то любил, чего и следу нет

В тебе. Я на немыслимом просторе

Любил. Я солнечную благодать

Любил. Что знаешь ты об этом?

Что можешь рассказать

Ветрам, просторам, молниям, планетам?

Да, у меня кружилась голова

От неба, от любви, от этой рощи

Оливковой… Ну да, слова.

Ну да, литература… Надо проще.

Был сад во тьме, был ветерок с высот,

Две-три звезды, – что ж не простого в этом?

Был голос вдалеке: «Нет, только тот,

Кто знал…» – мне одному ответом.

И даже ночь с Чайковским заодно

В своем безмолвии предвечном пела

О том, что все обречено,

О том, что нет ни для чего предела.

«Нет, только тот…» Пойми, я не могу

Ясней сказать, последним снам не вторя,

Я отплываю, я на берегу

Иного, не земного моря.

Я не тебя любил. Но если там,

Где все кончается, все возникает,

Ты к новым мукам, новым небесам

Покорно, медленно… нет, не бывает…

Но если все-таки… не будет, ложь…

От одного к другому воплощенью

Ты предо мной когда-нибудь пройдешь

Неузнаваемой, ужасной тенью,

Из глубины веков я вскрикну: да!

Чрез миллионы лет, но как сегодня,

Как солнце вечности, о, навсегда,

Всей жизнью и всей смертью – помню!

Наперекор бессмысленным законам,

Наперекор неправедной судьбе

Передаю я всем навек влюбленным

Мое воспоминанье о тебе.

Оно как ветер прошумит над ними,

Оно протянет между ними нить,

И никому неведомое имя

Воскреснет в нем и вечно будет жить.

О, ангел мой, холодную заботу,

Сочувствие без страсти и огня

Как бы по ростовщическому счету

Бессмертием оплачиваю я.

Он милостыни просит у тебя,

Он – нищий, он протягивает руку.

Улыбкой, взглядом, молча, не любя

Ответь хоть чем-нибудь на эту муку.

А впрочем в муке и блаженство есть.

Ты не поймешь. Блаженство униженья,

Слов сгоряча, ночей без сна, Бог весть

Чего… Блаженство утра и прощенья.

Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды.

Не умирают люди от обиды

И не перестают любить.

В окне чуть брезжит день и надо снова жить.

Но если, о мой друг, одной прямой дороги

Весь мир пересекла бы нить,

И должен был бы я, стерев до крови ноги,

Брести века по ледяным камням,

И коченея, где-то там,

Коснуться рук твоих безмолвно и устало,

И все опять забыть, и путь начать сначала,

Ужель ты думаешь, любовь моя,

Что не пошел бы я?

Ночь… и к чему говорить о любви?

Кончены розы и соловьи,

Звезды не светят, леса не шумят,

Непоправимое… пятьдесят.

С розами, значит, или без роз,

Ночь, – и «о жизни покончен вопрос».

…И оттого еще более ночь,

Друг, не способный любить и помочь,

Друг моих снов, моего забытья,

Счастье мое, безнадежность моя,

Розовый идол, персидский фазан,

Птица, зарница… ну, что же, я пьян,

Друг мой, ну что же, так сходят с ума,

И оттого еще более тьма,

И оттого еще глуше в ночи,

Что от немеркнущей, вечной свечи,

…Если сознание, то в глубине,

Если душа, то на самом дне, –

Луч беспощадный врезается в тьму:

Жить, умирать – все равно одному.