Ник, который был таким популярным, Ник, у которого было столько друзей. Председатель класса три года подряд. (Хотя каждый год он получал все меньше голосов — что втайне бесило его, ибо разве это не означало, что бывшие сторонники отворачивались от него?) Красавец Ник Мартене — остроумный, саркастичный, неутомимый в своей жажде состязаться с другими, вечно что-то прикидывающий, рассчитывающий, с этой своей привычкой ни минуты не быть в покое (щелкать шариковой ручкой, заводить часы, ерзать на стуле), со своей неустанной заботой о продвижении вперед. Предельно вежливый со взрослыми — влиятельнымивзрослыми, — он бурно веселился, передразнивая их, стоило им отвернуться. Выказывать неблагодарность было бы с его стороны неразумно — ведь он же учился на стипендию в школе Бауэра, — и он, безусловно, был благодарен, во всяком случае внешне. Волосы у него были русые, густые и пышные, нос — прямой, губы четко обрисованы; говорил он бойко и убежденно, все любили его — или почти все, — хотя, надо сказать, были у него и враги и он старался знать в точности, кто они.

— Что ты нашел в Хэллеке? — часто спрашивали Ника. — Это же настоящая задница!..

Да, конечно. Мори как-никак был сыном Джозефа Хэллека. И мистер Хэллек скоро полюбил энергичного филадельфийского приятеля своего сына.

Но дело было не только в этом — безусловно, не только в этом. Хотя Мори сам часто увязывался за Ником и его друзьями, которые милостиво терпели его. Ник действительно любилМори, а это уже было непостижимо. Ник, который всегда пользовался такой популярностью. Ник, у которого было столько друзей… (Правда, его сарказм отвадил некоторых из них. Равно как и вдруг прорывающаяся резкость. Его манера стравливать мальчиков. Его озабоченность самовосхвалением.)

— Что ты находишь в Хэллеке? — спрашивал его Тони Ди Пьеро больше из любопытства, чем от злости. — Неужели ты не устал от этого добрячка?

Бедняга Мори — бесконечно преданный, не обижавшийся, даже когда его грубо отсылали, охотно одалживавший Нику деньги, а потом упорно утверждавший, что возвращать их не надо, они ему не нужны.

Что, конечно, выводило Ника из себя. Ника, который говорил:

— Ты что, думаешь, я не могу расплатиться с тобой?.. Не в состоянии расплатиться?

И дело кончалось тем, что Мори принимался извиняться, светлые глаза его наполнялись слезами.

— Ты же знаешь, Ник, у меня этого и в мыслях не было, — бормотал он.

— Хотелось бы мне знать, что у тебя было в мыслях, — говорил Ник.

— Ну, Ник… перестань. Ты же знаешь, что у меня этого и в мыслях не было, — говорил Мори.

Просил, молил, извинялся. Его прыщавое лицо и шея мучительно краснели.

Ник — боксер (вес — 150 фунтов, рост — почти шесть футов), легкий, и грациозный, и крепко стоящий на ногах, с узкими бедрами и сильными, жилистыми волосатыми ногами. Ник — пловец, чемпион по бегу, баскетболист (один из капитанов школьной команды), Ник — неизменный отличник, стипендиат, нацелившийся на Гарвард. Ник — чемпион школы по теннису. Ник — актер: он играл Марка Антония в «Юлии Цезаре» и Джека в «Как важно быть серьезным» [11], поставленной в виде фарса. Он даже довольно долго учился на фортепьяно, признался он Мори, хотя в школе Бауэра не выказывал любви к музыке. (Мори обнаружил очень интересные — очень красивые — наброски Ника, валявшиеся на парте. Нотные линейки — с тактами, со скрипичным и басовым ключами, тщательно, каллиграфически и вместе с тем как бы играючи выведенными пером. Мори долго рассматривал листок, но не мог прочесть ноты и не понимал, музыка это или нет, действительно его друг пытался что-то сочинить или просто рисовал; спрашивать же он не стал — не потому, что Ник мог высмеять его невежество, а потому, что Ника могло смутить то, что Мори видел ноты. Однако ноты были такие красивые, что Мори не выдержал и стащил один из листков… Ник потом явно его не хватился.)

Ну а кроме того, Ник был президентом клуба дебатов. И Ник был третьим или четвертым шахматистом в школе. Ник — школьный политик. Неутомимый, уверенный в себе. Иной раз чуточку мстительный, но это можно было понять, поскольку он вкладывал всего себя в школьную политику: его, казалось, в самом деле волновало, как проходят выборы, что решают те или иные комиссии.

Ник, Ник. Иной раз воздух звенел от его имени — или так казалось Мори Хэллеку.

(Мори Хэллеку с его глупой «самодисциплиной», его прыщами и болтовней о Христе. Мори, которого Ник явно жалел, точно это был его более слабый младший брат; Мори, которому Ник пытался давать уроки бокса и которого действительно научил вполне прилично играть в теннис.)

— Что ты все-такинаходишь в Хэллеке? — спрашивал Тони. — Вечно он за нами хвостом ходит.

— Мне он нравится, — говорил Ник. — Он неплохой.

— Конечно, неплохой, — соглашался, позевывая, Тони. — До того хороший, что просто не верится. Но все-таки что ты — то в нем находишь?

Ник подумал с минуту. Он не привык, чтобы его так расспрашивали, и не стал бы утруждать себя ответом, спроси его кто другой. Наконец он сказал, состроив гримасу:

— Что я нахожу в нем? Не знаю. Не могу понять.

(Тони Ди Пьеро был высокий, стройный, лениво-мрачноватый юноша с оливково-смуглой кожей и черными как ночь глазами. У него мгновенно вспыхивающая, плутоватая улыбка, черные гладкие волосы. В школьном бассейне, выныривая на поверхность, он походил на тюленя — гладкого, темного, мускулистого и грациозного. Родился он в Брюсселе, и в Штаты его привезли в возрасте трех лет. Отец Тони умер — в школе ходили слухи, что его убили много лет тому назад в Риме, но было ли это политическое убийство или просто следствие беспорядочной личной жизни — никто в точности не знал и, конечно, спросить об этом не мог. Мать Тони была американка, наследница большого состояния, нажитого… на табаке?., спиртных напитках?., нефти? — рассказывали разное. Говорили, что она покончила жизнь самоубийством… или находится в больнице — лечится от алкоголизма… или от наркомании… или же у нее какая-то психическая болезнь. Конечно, расспрашивать об этом никто не мог. Во всяком случае, Тони, похоже, никогда не ощущал недостатка в деньгах, хотя и не швырялся ими. Он носил дорогие вещи, сшитые по европейской моде; имел «ягуар», что, конечно, запрещалось в школе Бауэра… дружил с несколькими девушками, главным образом из Нью-Йорка; выражался лаконично, но был неглуп; неизменно получал хорошие отметки. Пока он учился в школе, никто не навещал его, хотя время от времени ему звонили по телефону, о чем он никогда не рассказывал. Во время каникул он либо оставался в школе, либо ехал в Нью-Йорк (где останавливался в отеле «Пьер» [12]), либо принимал приглашение кого-то из друзей. Он дружил с Ником Мартенсом, так как каждый считал другого себе ровней, а кроме того, Тони был единственным, кем — Ник это чувствовал — ему не удастся помыкать.)

— Когда-нибудь ты навредишь ему, — сказал однажды Тони с несвойственной ему импульсивностью. — Ты хочешьему навредить.

— Дерьмо ты, — сказал Ник. — Ничего ты обо мне не знаешь.

Пожалуй, Мори был его совестью. Его младшим братом. (Хотя на самом деле Мори был на несколько месяцев старше Ника.) Человеком, с которым можно было разговаривать допоздна в общей комнате, или после тенниса, или во время долгой поездки в город, когда надо голосовать на дороге, чтобы тебя подвезли. О планах на будущее, о том, есть ли Бог, о том, посвятить ли себя юриспруденции или политике, что делать с отцом (хотя что, собственно, шестнадцатилетний мальчик мог сделать с Бернардом Мартенсом), насколько серьезно следует относиться к жизни, что такое верность и дружба, можно ли действительно доверятькому-то, мир — это сплошное дерьмо или в нем есть… есть какие-то возможности?..

Недоросток Мори Хэллек — заика, с уродливыми прыщами, с мальчишеским хихиканьем, с этой его занудливойнадеждой. Не дурак, хотя порой и ведет себя как дурак, увязая в горячих спорах с мальчиками, высмеивавшими его религиозность, или его девическую жеманность (а он самым настоящим образом краснел от непристойных шуточек и рассказов), или разнообразные формы «самодисциплины», которым он себя подвергал. (Так, в первый год обучения он какое — то время вставал каждое утро на заре и бежал в лес заниматься самосозерцанием. Несколько месяцев он был вегетарианцем и не желал есть даже бульон или яйца, потом целый семестр, а то и больше, раз в неделю постился. Он практиковался в молчании, он практиковался в христианском смирении. Временами кажется, саркастически замечал Ник, что он «практикуется» быть человеком.)