После долгой паузы она говорит Рейду:

— Терпеть не могу «понимать».

— Что вы сказали? — спрашивает Рейд, прикладывая ладонь к уху.

Сильные ноги Ника — они никогда не подведут. Его перепачканные белые шорты, мокрая трикотажная рубашка. Его хриплый выкрик: «Пятнадцать — ноль!» — и потом показной смешок, самоуверенное покряхтывание, беглый взгляд на скамейку вдоль корта — кто эта женщина, что уходит?.. Она что-то значит?

Мори заметно припадает на ногу. Болит колено. (Он иногда просыпается ночью от боли. Изабелла тоже просыпается. «В чем дело?» — спрашивает она, и Мори отвечает: «Ни в чем… право же, ни в чем», и Изабелла говорит: «Неужели ты не можешь спать, о чем ты только думаешь?..», хотя говорит это тихо-тихо, еле слышно — не потому, что снова засыпает, а потому, что вовсе не хочет слышать ответ на свой вопрос. О чем ты думаешь, так же ли тебе одиноко, как мне, любовь тебя тоже «ранит», а знаешь ли ты, как мы с Ником тебя оберегаем, сколько мы о тебе говорим, как мы тебя предаем?.. Ты хоть что-нибудь знаешь? Подозреваешь? Или боль у тебя чисто физическая?

Изабеллу и ее возлюбленного, собственно, не назовешь любовниками. Хотя они и были близки. Хотя и плакали в объятиях друг друга.

«Я всегда смогу рассчитывать на тебя?» — умоляюще спрашивала Изабелла. И Ник говорил: «Всегда. Конечно. Разве ты не веришь мне?»

Верю ли я тебе… верю ли я тебе… — вот о чем размышляет Изабелла наедине с собой, глядя на свое отражение в зеркале. Изабелла принадлежит к тем людям, для кого зеркало служит бесконечным источником утешения.

Неуемное честолюбие Ника, его жажда власти. Мозг его работает как часы. (Из-за этого он не спит по ночам, говорит Ник Изабелле. И не потому, что о чем-то думает — хотя, конечно, большую часть времени думает: ему есть о чем подумать на этой стадии своей карьеры… просто мозг работает и работает до глубокой ночи, независимо от того, надо что-то обдумывать или нет.)

«Джун несчастна. Джун волнуется. Она не уверена, сможет ли соответствовать тому положению, какое я намерен занять», — медленно произносит Ник.

Изабелла подумывает, не довести ли до сведения Ника, что «предсказания» насчет брака Мартенсов, как правило, отрицательны. (Люди их круга достаточно много говорят друг о друге, ну и о Мартенсах — вернее, о Нике — тоже. И да, есть такое мнение — наполовину в шутку, наполовину всерьез, — что Джун Мартене не сможет «соответствовать» тому положению, какое ее муж намерен занять.)

«Вы не собираетесь со временем заняться политикой — такого рода вещи вас не интересуют?» — спросил кто-то Ника не так давно в присутствии Изабеллы, и она внимательно смотрела на него, когда он отвечал, но он и не стал маскироваться.

«Все зависит от того, как повезет», — ответил Ник.

«А если повезет, это будет к счастью или к несчастью?»

Ник рассмеялся. Изабелла рассмеялась. Занятный софизм — не едкий.

«Счастье в Вашингтоне может быть лишь в одном», — сказал Ник.

Изабелла Хэллек ведь супруга Мори Хэллека, и, пожалуй, не очень тактично говорить при ней о Нике Мартенсе, его возможной политической карьере и каком-либо везении, поскольку Ник работает с Мори в Комиссии и занимаются они, как принято сейчас писать в газетах, делами весьма «тонкими». Тем не менее разговор продолжается. Очень интересный разговор.

Изабелла де Бенавенте-Хэллек слывет дамой поразительно тактичной.

«То, что человек таит в себе, выплывает, когда он становится политиком».

Изабелла не может вспомнить, кто это сказал. Ее отец? Кто-то из его друзей? Генерал Кемп?

Игра в теннис продолжается, и Мори выигрывает подачу, и Ник выигрывает подачу, за этим следует резкий удар, и Мори чуть не кричит — от отчаяния… или от решимости… или оттого, что иссяк юмор… и после небольшой паузы — новая подача, резко, со злостью посланный мяч, и игра продолжается, и вот уже без четверти восемь, и вот уже восемь, и съезжаются гости на ужин — три машины подъезжают к дому с зажженными фарами, потому что в горах, в сосновом лесу, сумерки наступают рано даже в разгар лета.

Все ушли с красного глиняного корта, кроме игроков.

Мори включил прожекторы.

— Да, вот это настоящий стиль, вот это настоящая игра, — говорит Ник, улыбаясь, пытаясь изобразить улыбку, и рот его принимает жесткое выражение, кожа натягивается, — теннисный корт с прожекторами — это здорово, твоя подача?..

Эллен Силбер идет с Изабеллой и ее детьми, которые все продолжают тузить друг друга. Изабелла ловко расправляется с ними — встряхивает малышку Кирстен, дает шлепка Оуэну и разнимает их. Эллен польщена, что ей доверили вести Кирстен за руку.

— Такая хорошенькая девчушка, — говорит Эллен.

Изабелла не реагирует. Она думает не о тех двоих, что играют в теннис — не об этих идиотах, — а о том, что гости уже начали съезжаться. Коктейли, и ужин, и пьянящая, возбуждающая атмосфера вечеринки, хотя в конце-то концов всего лишь несколько человек соберутся вместе, и, однако, есть в этом что-то чудодейственное — ее спасение.

—  Такаямилая девчушка, — тихо произносит Эллен.

Эллен Силбер уже давно робко добивается расположения Изабеллы, и Изабелла, втайне забавляясь, мимоходом замечает, что девушка попыталась сделать такую же, как у нее, прическу с шиньоном — Изабелла иногда носит так волосы. Но шиньон сделан неумело. И некрасиво. В профиль девушка выглядит некрасиво.

Еще бы она не была хорошенькой, хочется сказать раздосадованной Изабелле, еще бы она не была миленькой… Она же моя дочь, в конце-то концов.

Но ничего этого она не произносит. Эллен может приписать ее молчание высокомерию или тому, что она смущена или о чем-то думает… а то и просто молчит — ведь красивой женщине вовсе не обязательно откликаться на каждый комплимент, который ей делают.

— Я с таким нетерпением жду этого ужина, — говорит Эллен, — право, это так мило, что вы пригласили нас… вы и мистер Хэллек… мне здесь так нравится… никогда бы отсюда не уезжала…

— Вот как, — произносит Изабелла.

До ее слуха вдруг доносится с красного глиняного корта хриплый возглас Ника:

— Пятнадцать — ноль!

— Что это такое? В общем-то разновидность кактуса… американский кактус… он цветет только раз в год, примерно в это время, на исходе лета… и только ночью…

— Раз в год?.. Ты хочешь сказать — именно сегодня ночью?

— Совершенно верно, сегодня ночью, — говорит Клаудия и восторженно, звонко смеется. — Сегодня ночью…

— Но чтобы так недолго… А красота какая!

Кто-то громко считает: на растении — четырнадцать крупных бутонов. Некоторые из них уже начали раскрываться. Кирстен смотрит как завороженная. Лепестки шевелятся, они действительно шевелятся у нее на глазах…

— Хочешь фонарик, Кирстен? — спрашивает Клаудия, протягивая ей карманный фонарик в виде карандаша. — Или тебе хорошо видно и при луне? Нам так повезло, что в этом году луна светит — прошлым летом небо было сплошь затянуто облаками, и пошел дождь, и я так расстроилась…

Первое побуждение Кирстен — отказаться от фонарика, но она вступила в новый период своей жизни и потому с вежливой улыбкой берет фонарик.

Спасибо, спасибо, спасибо, миссис Лейн, и всем вам спасибо — вы все так стараетесь помочь.

«Грязный старый мешок» — назвал как-то Оуэн бедную женщину. Возможно, она это помнит. Кирстен и Оуэн катались от смеха, когда Оуэн рассказывал со всеми подробностями о результатах своих многочисленных изысканий, предпринятых в мае.

«Я действовал бессистемно, — признался тогда Оуэн. — Моя миссия была обречена. Да и твоя тоже — мы были круглыми идиотами».

«Потерявшими голову от отчаяния», — склонна согласиться с ним Кирстен.

— Ах, ну до чего же хороши!.. Цветы будут большущие…