Виттал перепугался, однако сосед прошептал ему:
— Не бойся, он только потребует, чтобы ты несколько раз присел и попросил у него прощения, а потом отвяжется. Он же знает, что в этом проулке денег ни у кого нет.
Дойдя до Виттала, толстяк остановился и осмотрел его с головы до ног.
— А вы, сэр, мой махараджа Майсура, могу ли я потревожить вас на секунду, — произнес он. — Ваше имя?
— Виттал, сын цирюльника из деревни Гурупура, сэр.
— Хойка?
— Да, сэр.
— Давно ли ты объявился в этом проулке?
— Четыре месяца назад, — выпалил Виттал, и это была чистая правда.
— И много ли денег я получил от тебя за этот срок?
Виттал молчал.
Толстяк ударил его по лицу, да так, что Виттал отшатнулся, споткнулся о свой матрас и полетел на землю.
— Не бейте его, бейте меня!
Мужчина в синем саронге повернулся к Кешаве.
— Он мой брат, единственный родственник в мире! Побейте меня вместо него. Пожалуйста!
Толстяк опустил трость, вгляделся в мальчика сузившимися глазами.
— Хойка — и такой храбрый? Большая редкость. Если судить по опыту, приобретенному Братом в Киттуре, твоя каста состоит из одних трусов.
Он указал тростью на Кешаву и обратился ко всему проулку сразу:
— Вы все, смотрите, как он заступается за брата. Вах, вах! Отрок, ради тебя я пощажу сегодня шкуру твоего родича.
И он коснулся тростью головы Кешавы.
— Придешь ко мне в четверг. На автобусную станцию. Для такого храбреца, как ты, работа у меня всегда найдется.
Когда на следующее утро Кешава рассказал о выпавшей ему великой удаче цирюльнику, тот ужаснулся.
— А кто же теперь зеркало будет держать? — спросил он.
И схватил мальчика за запястье.
— Эти автобусные люди, они dangerous. Останься со мной, Кешава. Ты можешь спать в моем доме, тогда этот Брат больше не тронет тебя, ты будешь мне как сын.
Но Кешава слишком любил автобусы. И теперь он каждый день приходил на автобусную станцию у Центрального рынка, получал тряпку, ведро с водой и мыл их. Он стал самым усердным из мойщиков. А оказавшись внутри автобуса, садился за руль и изображал водителя: хррр-хррр!
— Хорошего малого мы приобрели, — говорил Брат водителям и кондукторам, а те смеялись и соглашались с ним.
Сидя за рулем и играя в водителя, Кешава орал во все горло и в выражениях не стеснялся, если же кто-то, остановив его, спрашивал: «Как тебя зовут, горлодер?» — он сильно смущался, выкатывал глаза, хлопал себя по макушке и только после этого отвечал:
— Кешава — да, вот именно. Кешава. По-моему, так.
И люди хохотали, говоря:
— Похоже, у этого малого мозга за мозгу зашла.
Одному кондуктору Кешава понравился до того, что он пообещал взять мальчика с собой в рейс, который начинался в четыре пополудни.
— Но всего в один, понимаешь? — строго предупредил он Кешаву. — В пять пятнадцать тебе придется из автобуса выйти.
Впрочем, высадил он Кешаву на станции только в половине одиннадцатого.
— Он приносит удачу, — сказал кондуктор, ероша волосы мальчика. — Мы сегодня все автобусы христиан обогнали, подчистую.
И вскоре все кондукторы стали предлагать ему прокатиться с ними. Брат, а он был человек суеверный, узнав об этом, объявил, что Кешава привез из родной деревни настоящую удачу.
— Такой молодой человек, как ты, такой честолюбивый! — Он пристукнул тростью по заду Кешавы. — Когда-нибудь ты можешь даже кондуктором автобуса стать, горлодер!
— Это правда? — У Кешавы расширились глаза.
Кешава садился в автобусы, когда они с ревом отъезжали от станции в пять вечера, в самый час пик, пропуская вперед 243-й.
И сидел впереди, рядом с водителем, точно группа поддержки, состоящая из одного человека.
— Вы хотите, чтобы он обошел нас? — спрашивал Кешава у водителя. — Чтобы христиане обгоняли автобусы индусов?
Кондуктор протискивался сквозь гущу пассажиров, выдавая билеты, собирая деньги, но не выпуская свистка из зубов.
Автобус набрал скорость, едва не сбив при этом корову. Номер 5 летел по дороге вровень с номером 243, перепугавшийся владелец мотороллера едва успел, спасая свою жизнь, свернуть влево, а затем — пассажиры хором закричали «ура!» — номер 5 обогнал соперника. Автобус индусов победил!
Вечерами Кешава мыл автобусы и пристраивал благовонные палочки к изображениям богов, Ганапати и Кришны, заткнутым шоферами за зеркальца заднего вида.
По воскресеньям, после полудня, он был свободен. И изучал Центральный рынок — от продавцов зелени на одном его конце до продавцов одежды на другом.
Он научился замечать то, что замечали другие. Узнал, какая цена на рубашки правильная, а какая грабительская; узнал, как отличить хорошую досу[9] от плохой. Вообще стал тонким знатоком рынка. И научился сплевывать — не как раньше, просто ради того, чтобы прочистить горло или нос, но с определенной надменностью, со стилем. Когда опять полили дожди и на рынок съехались из деревень новые люди, он посмеивался над ними: «Эх вы, деревенщина!» Он освоился с жизнью рынка и научился пересекать забитую транспортом улицу: просто останавливал машины поднятой рукой и юлил между ними, не обращая внимания на гудки разгневанных водителей.
Если происходил крикетный матч, весь рынок начинал жужжать. Кешава перемещался от лавки к лавке, у каждого лавочника имелся маленький черный транзистор, из которого через потрескивание доносился и голос комментатора. И весь рынок гудел, точно улей, в каждой ячейке которого засел крикетный комментатор.
Ночами люди ели у обочины дороги. Рубили хворост, набивали им печурки и сидели, освещаемые огнем, и вид у всех был изнуренный, мрачный. На плитах булькал овощной суп, иногда жарилась рыба. Кешава оказывал этим людям мелкие услуги — убирал пустые бутылки, подвозил на велосипедах этих людей хлеб, рис, большие куски льда из ближайших лавок, и за это его приглашали к столу.
С Витталом он теперь почти не виделся. Ко времени, когда Кешава возвращался в проулок, брат уже негромко похрапывал, завернувшись в одеяло.
Однажды вечером его ждал сюрприз: цирюльник, предостерегавший Кешаву насчет dangerous людей с автобусной станции, повел его смотреть фильм, крепко держа на всем пути до кинотеатра за руку. Когда же они вышли после фильма на улицу, цирюльник попросил Кешаву подождать, пока он поговорит со знакомым, торговавшим у кинотеатра листьями бетеля. Ожидая его, Кешава услышал барабанный бой, крики, пошел на них и, свернув за угол, увидел у спортивной площадки человека, колотившего в высокий барабан. Рядом с ним стояла металлическая доска, на которой были изображены красками боровшиеся один с другим толстые мужчины в синем исподнем.
На площадку барабанщик Кешаву не пустил. Вход стоит две рупии, сказал он. Кешава вздохнул и направился обратно к кинотеатру, но по дороге увидел мальчишек, перелезавших через забор площадки, и последовал их примеру.
Борцы сражались в яме для прыжков, расположенной в центре площадки, — на одном трусы были серые, а на другом желтые. Рядом с ямой стояли, потряхивая для разминки руками и ногами, шесть или семь других борцов. Кешава никогда еще не видел людей с такими узкими талиями и огромными плечами, от одного только взгляда на которые у него перехватило дух.
— Начинается схватка богатыря Говинда с богатырем Шамшером, — объявил мужчина с мегафоном.
Этим мужчиной был Брат.
Борцы прикоснулись к земле, поднесли пальцы ко лбу, а затем бросились один на другого, точно бараны. Тот, что был в серых трусах, споткнулся, поскользнулся, и тот, что был в желтых, прижал его к земле; потом серый придавил желтого. Так оно и продолжалось некоторое время, пока Брат не растащил их, крича: «Какая схватка!»
Покрытые грязью бойцы отошли в сторону, омылись водой. Под трусами у них оказались, к удивлению Кешавы, еще одни трусы, в которых они и омывались. Один из них вдруг потянулся к другому и схватил за ягодицу. Кешава даже глаза протер, не сразу поверив, что увидел это.
