Так взрослела Лилли.

К пятнадцати годам Лилли уже пользовалась уважением в нашей школе и слыла очень умной девочкой. Она была также одной из самых лучших учениц, тем более что имела в своем распоряжении отличную библиотеку и любила читать; кроме того, ей во многом передался интерес мисс Дэлглиш к музыке и изобразительному искусству. Кстати, мы об этом знали, однако никто не видел, чтобы Лилли читала какую-нибудь книгу, кроме учебников, или слушала музыку. Просто мы об этом знали, вот и все, и некоторые девочки даже побаивались Лилли, но вовсе не из-за того, что она была известна своим умением расправляться с противниками, а потому, что Лилли была очень образованна, хотя и не щеголяла своими знаниями.

Лилли оставалась все такой же молчаливой и неприступной, но теперь исходившая от нее решимость покарать любого обидчика не так бросалась в глаза. Да и обижали Лилли все реже и реже, потому что большинство горожан уже признавало в ней воспитанницу мисс Дэлглиш. О Лилли почти перестали судачить и обращаться с ней как с побирушкой и нищенкой из семьи Стьюбек. Девочка уже не воровала и не копалась в отбросах, но мы иногда видели, как она бесцельно бродит по ночному городу, порой вместе с Тилли; казалось, ее неодолимо тянуло на пустыри и окраины подышать, как в старые времена, воздухом свободы. Лилли больше не перелезала через ограду, а выходила через тяжелые ворота; если пожилая леди и узнавала о ночных прогулках девочки, то, видимо, смотрела сквозь пальцы на то, что прежние привычки Лилли еще напоминали о себе.

Сплетни о Лилли, наверное, затихли бы вовсе, если бы на нее не заглядывались мальчики и мужчины. Даже в детстве замарашка Лилли, копавшаяся в отбросах, отнюдь не казалась гадким утенком и не походила на сорванца мальчишку. А в свои пятнадцать лет она уже привлекала к себе внимание мужской половины города. Лилли превратилась в красивую девушку с быстрыми, как у зверька, глазами, строгими бровями и ловким телом, почти бесплотным оттого, что она совсем о нем забывала. Движения у Лилли были свободные, даже небрежные, поэтому тот, кто стремился завоевать ее, полагал, что игра стоит свеч, нужно только выиграть, а сдержанность Лилли лишь повышала ставки. Лилли никогда не выглядела невинным младенцем. И поэтому мужчине могло прийти в голову, будто она и впрямь легко лишится невинности, стоит ей этого захотеть. Лилли была очень женственной, но не казалась пугливой, забитой, излишне застенчивой или, наоборот, коварной. И наши ловеласы находили, что она просто-напросто завлекает их в свои сети.

Разумеется, мужчины у нас были самые разные: ласковые и грубые, добрые и злые. Ласковые и добрые смирились с заведомым поражением, не делая даже попыток приблизиться к Лилли, зато грубые и злые были уверены в успехе. О Лилли уже болтали, что, дескать, пора ей показать, откуда берутся детишки, и того, кто обуздает воспитанницу мисс Дэлглиш, ждала слава героя. Но лишь двое городских сердцеедов пытались подступиться к Лилли. Одним был шестнадцатилетний ученик нашей школы Тод (Теодор) Доркинг, вторым — Филип Энсти, местный агент по продаже недвижимости.

Тод был настолько же общителен и легкомыслен, насколько Лилли сдержанна и, пожалуй, даже замкнута. В школе гордились Тодом: учился он хорошо, великолепно играл в футбол и стал чемпионом по плаванию среди юношей штата Виктория. Высокого роста, крупный, Тод был, наверное, тяжеловат для своих лет, однако внешность имел мужественную и с годами обещал превратиться в типичного австралийца. Мы любили Тода, хотя знали о его жестокости. Например, на футбольном поле он отлично умел, не нарушая правил, сбить соперника с ног, к тому же с таким расчетом, чтобы всерьез вывести его из игры. Поднимая упавшего, он обычно еще и посмеивался:

— Не зевай.

Но уследить за Тодом было трудно, ибо он любил действовать исподтишка.

С Лилли он вел себя обходительно, вежливо, и хотя в детстве был самым обычным, послушным ребенком, Лилли он рассказывал, будто лет в одиннадцать слыл отчаянным сорвиголовой: воровал апельсины и гранаты из сада мистера Смита, выпускал кур из курятника мистера Досона и порубил топором живую изгородь у соседей. Все это было неправдой и говорилось лишь для того, чтобы показать, будто Тоду безразлично, что Лилли раньше воровала и частенько рылась в мусорных ящиках. Дескать, сам был таким. Лилли равнодушно выслушивала юношу, потому что вообще умела слушать людей, однако чем больше она противилась его натиску, тем упорнее Тод искал ее расположения, но выказывал он себя при этом отнюдь не с лучшей стороны, словно полагая, будто именно грубость и низость могут открыть ему путь к сердцу Лилли.

Тод ошибался, думая, что близок к успеху. Ошибался настолько, что на школьном вечере по случаю окончания учебного года попытался поцеловать Лилли; нас было четверо или пятеро, мы вышли из актового зала на галерею, которая огибала школьный двор. Мы уселись как обычно на железные перила и слушали, болтая ногами, как Маджери Рэнкин играла на фортепьяно. Потом на перилах остались только Тод и Лилли. Тод имел на то свои причины, а Лилли просто заслушалась прекрасной игрой Маджери. Неожиданно Тод обнял Лилли за шею.

— Ну как насчет этого? — проговорил он.

— Ты о чем? — спросила девушка.

— Сама знаешь о чем, — улыбаясь, ответил Тод.

— Нет, не знаю.

— Перестань ломаться, — бросил Тод, он грубо стащил девушку с перил, облапил и попытался поцеловать. Мы как раз вернулись из зала и стали свидетелями завязавшейся борьбы. Было уже темно, но я разглядел, как Лилли пригнулась и бросилась на Тода, словно тигрица. Она вцепилась в его короткие волосы, потянула голову вниз за перила и сбросила Тода на землю. Все это произошло в один миг. Мы рассмеялись, но я заметил, что зубы Лилли зловеще блеснули.

— За что ты его? — спросили девочки.

— Просто так, — ответила Лилли, направляясь в зал.

Утром о происшествии узнала вся школа, а через день — и весь город. В пересудах больше доставалось Лилли, чем ее обидчику. Тода, хорошего парня и спортсмена, любили и уважали в Сент-Элене, а если он поссорился с Лилли, то не иначе как по ее вине. Обсуждая эту историю, кое-кто не преминул вспомнить семейство Стьюбек и беспризорное детство Лилли. Обычно над таким смешным, пустяковым столкновением двух подростков в городе позубоскалили бы, да и только, но речь шла о Лилли, а ее не щадили.

Случай с Филипом Энсти был совершенно иным, впрочем, для Лилли он закончился печально. Филип Энсти, тридцати с небольшим лет, преуспевающий агент по продаже недвижимости, выглядел точно так, как и должен был выглядеть красавчик отпрыск давным-давно захиревшего английского аристократического рода. Яркие голубые глаза выделялись на его мертвенно-бледном лице с прямым носом и хорошо вылепленными скулами. Это был хладнокровный, сдержанный человек, настоящий джентльмен, хотя и вынужденный поселиться в Австралии. Жена Энсти, австралийка, была старше его лет на восемь; он появился в городе десять лет назад и основал агентство по продаже недвижимости на деньги супруги. Некогда это была розовощекая блондинка с фигурой Венеры, но со временем лицо ее приобрело красный цвет, а тело — расплывчатые формы, приличествующие почтенной матроне. В Сент-Элене прекрасно знали, что Энсти срывал цветы удовольствия где только мог, и, став постарше, когда при мне говорить об этом уже не стеснялись, я слышал, будто он оказывал известное внимание дамам, которые состояли в счастливом браке, словно оправдывая тем самым собственную неверность. Но чаще ему приходилось отправляться в захолустье, где женщины много работали, чувствовали себя одиноко и были забыты мужьями. Поговаривали, что любой жене фермера грозила опасность, если Энсти заглядывал к ней по делам.

С женой Джонни Салливэна, владевшего цитрусовой плантацией под Нуахом, дело у Энсти зашло, пожалуй, слишком далеко. Обманутый муж задал ему трепку посреди главной улицы Сент-Элена и приказал неверной супруге убираться вон из дома. После этого Энсти стал героем сочных мужских шуточек, его благословляли на новые победы, хотя и считали простофилей из-за того, что он так глупо попался. Однако жена отнеслась к измене Энсти иначе: многие годы она сквозь пальцы смотрела на похождения своего супруга, а теперь решила с ним разойтись.