Я поливал Лилли, пока она не спустилась с дерева. Защищаясь от воды, она вытянула вперед руки и пошла прямо на струю, пытаясь выхватить у меня шланг. Я крепко держал его, но Лилли удалось направить струю в мою сторону. Конечно, маленький Джекки, который сидел на земле, тоже вымок и заплакал. Лилли обзывала меня и пинала ногой, а я старался ее оттолкнуть; мне это почти удалось, когда подошла ее мать. Я ухитрился окатить водой и миссис Стьюбек.

— Вот гаденыш! — крикнула она и больно меня ударила.

Я не стал дожидаться настоящей трепки и пустился наутек к задней двери. Тем временем мама перешла в наступление: она разыскивала миссис Стьюбек, схватив первое попавшееся под руку оружие — большую метлу.

Нашествие закончилось отступлением непрошеных гостей. Лилли вся промокла и перепачкалась в грязи, она не на шутку разозлилась на меня. Взяв на руки малыша и прижимая к себе сумку с нектаринами, она крикнула на прощанье:

— Я тебе еще покажу, Кит Квейл!

Обычно с этой угрозой покидали поле боя мальчишки, а не девчонки. Но я ничего не сказал ей вслед, так как знал, что Лилли обязательно выполнит свое обещание.

Вернувшись домой, отец пришел в ярость из-за сорванных нектаринов и сказал, что подаст на Стьюбеков в суд.

— За что? — удивилась мама.

— За ограбление с применением силы, — ответил отец.

— Чего же ты хочешь? — спросила мама. — Возмещения убытков? Или отправить миссис Стьюбек в тюрьму? Кит проучил их достаточно. Больше они не придут, — добавила мама. — На твоем месте я бы простила их.

Но отец был не такой человек, чтобы оставить в покое Стьюбеков, и, хотя я точно не помню, как это ему удалось, он не только запретил миссис Стьюбек приближаться к нашему дому, но и сумел взыскать с нее два шиллинга.

Босоногая Лилли дважды гонялась за мной по школьному двору, выкрикивая угрозы, и оба раза я убегал от нее: мне не хотелось драться с девчонкой. В третий раз Лилли сумела настигнуть меня, но я, изловчившись, крепко схватил ее за маленькие руки и не отпускал их, пока длился наш спор.

— В расчете, — сказал я.

— Нет, не в расчете, — возразила девочка. — Ты облил меня водой.

— А ты украла наши нектарины.

Лилли немного подумала и согласилась:

— Ладно. Пусти.

Я разжал руки. Она пнула меня босой ногой и проговорила:

— Теперь в расчете.

Мы замерли на мгновенье: каждый из нас смотрел на противника, оценивая его силу и думая о том, чего ожидать от него в будущем. Лилли, по-моему, знала, что я не вредный. И мы одинаково ненавидели насмешки. Мы расстались как равные, только так и можно было ладить с Лилли.

Со дня своего приезда в Сент-Элен и до того времени, когда мисс Дэлглиш — самая богатая и образованная дама в городе — взяла Лилли к себе в дом, Лилли словно нарочно вела себя так, чтобы прослыть несносной девчонкой, хотя почти все, что она делала, было подсказано немудреным правилом: бери, что плохо лежит, а если бьют, то давай сдачи. Но Лилли всегда строго отделяла себя от других членов своей семьи. Поэтому она, казалось, не замечала, когда дразнили сестер или отпускали шуточки в адрес родителей.

Стьюбеки по-разному распоряжались трофеями — не все они шли в общий котел, кое-какая пожива полностью принадлежала добытчику. Еду обязательно распределяли между членами семьи, как и деньги — мелочь, которая попадала в руки к Стьюбекам. Никто не смел отпить пахты по дороге с маслозаводика домой. «Порченое масло» (так Стьюбеки называли пахту, вероятно, немало способствовавшую поддержанию их крепкого здоровья) считалось в семье лакомством, им оделяли каждого. Но вкусная падалица съедалась на месте. Однажды я увидел, как Лилли вытащила из мусорного ящика коробку воздушных пирожных (меренг), выброшенных из кондитерской, которая находилась в двух-трех домах от отцовской конторы со стороны двора. Лилли съела полдюжины твердых как камень шариков и предложила:

— Хочешь попробовать, Кит?

Я знал, где она раздобыла меренги, и вовсе не желал их пробовать. Но я также знал, что мой отказ обидит Лилли, она редко бывала такой щедрой, поэтому я взял одно пирожное.

— А свежие пирожные вкусные? — спросила Лилли.

— Ничуть не лучше, — соврал я, с трудом проглотив засохший несвежий белок.

— Возьми еще, — предложила опять Лилли.

Но больше я не мог пересилить себя.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Знаешь, не люблю я воздушные пирожные.

Я был уверен: Лилли доест остальное сама, а не отнесет домой, чтобы поделиться с сестрами и братьями; я хотел уже отправиться своей дорогой, как вдруг к Лилли подскочила владелица кондитерской миссис Смолл и вцепилась в наполовину опустошенную коробку.

— Какая гадость! — закричала она. — Ты же взяла ее из мусорного ящика.

Миссис Смолл силилась вырвать у Лилли коробку с пирожными, но девочка замолотила босыми ногами по голеням кондитерши и кинулась наутек.

— Смотри, Кит Квейл, — сказала миссис Смолл. — Я все расскажу твоему отцу. Ты ведешь себя отвратительно.

У меня хватило ума не спорить с миссис Смолл, и я понуро поплелся прочь, обидевшись на Лилли, которая предательски бросила меня одного, совершенно беззащитного перед грозной владелицей кондитерской — сама-то Лилли всегда умела постоять за себя.

Подобные происшествия случались с Лилли почти каждый день, и хотя девочка мстила обычно лишь за самые тяжкие унижения, она воздавала сторицей обидчику даже через полгода, если представлялся случай. Миссис Смолл получила-таки свое. Спустя несколько недель после стычки Лилли закрыла ее в магазине. Вечером, перед уходом домой, миссис Смолл обычно вставляла ключ в дверь кондитерской. Однажды Лилли увидела его и заперла дверь, потом пробежала несколько кварталов и бросила ключ в сад муниципального советника, который сторожила злая овчарка. Все это Лилли проделала незаметно, но миссис Смолл догадывалась, кто посмеялся над ней, и как-то раз, подметая тротуар перед домом, неожиданно сильно хлестнула проходившую мимо Лилли метлой по ногам. На этот раз Лилли решила, что они квиты, и убежала, не пригрозив расплатиться с обидчицей.

Самой жестокой местью Лилли — в это дело даже вмешалась полиция — стала ее расправа над Поли Хаулэндом (по прозвищу Ролли-Поли [1]), отец которого владел аптекой и держал лошадей. Поли — крупный, толстый мальчишка, настоящий маменькин сынок — был старше Лилли на четыре года, а может, и на пять лет, в школе его ненавидели за то, что он обижал малышей и вечно их запугивал. Мы старались не попадаться ему на глаза, хотя иногда даже жалели своего мучителя. Поли налетал неожиданно: то сорвет шапку, то подставит подножку, то толкнет или ударит, то примется смеяться над кем-нибудь из нас, то припомнит что-нибудь гаденькое о семье своей очередной жертвы. Лилли особенно доставалось от Поли Хаулэнда: он все время дергал ее за волосы, задирал подол платья, дразнил цыганкой (чего она терпеть не могла) или, того хуже, обзывал почему-то «харкотиной». Лилли пыталась ему отомстить — пинала его ногами и царапалась при каждом удобном случае, но Поли не оставлял ее в покое; казалось, наконец-то она встретила достойного противника, хотя все, кто знал Лилли, были уверены — она никогда не уступит. Однажды в пятницу мы собирались идти домой из школы. В это время Поли обычно совершал свои проделки, и Лилли, наверное, ждала его нападения. Она помахивала сумочкой, которую в конце недели приносила с собой в школу и наполняла после занятий добычей, извлеченной из мусорных ящиков. Поли выхватил у нее сумочку и поднял высоко над головой, дразня Лилли, точно собачонку. Неожиданно она вынула из кармана или откуда-то еще перочинный нож и открыла его.

— Отдай сумку! — потребовала Лилли.

Поли посмотрел на нож и засмеялся:

— Только тронь!

— И трону, — не испугалась Лилли.

Посыпались угрозы, за которыми обычно следует драка, и Поли пообещал:

— Попробуй только, я тебе…