— Нед, Нед! — укоризненно вступилась мать.

Фримен поспешил ее успокоить: — Не обращайте внимания, миссис Гордон. Это у нас старый спор. Я виноват. Не нужно было мне вовсе начинать разговор об Аравии. Мы там приглушили эту историю во избежание серьезных последствий, но мне казалось, что Нед и Смит вправе узнать. Пожалуйста, простите, что я дал повод к возобновлению старых и глупых споров.

Тесс на мгновение разрядила атмосферу, спросив: — А это верно, что Хамид уже вне опасности? В самом деле ничего серьезного не произошло? — Она спрашивала о Хамиде, но думала о Гордоне. Напоминание — ему.

— Нет, нет. Убит один из людей Хамида, а сам он уже через несколько дней встал на ноги. Конечно, он еще слаб.

Быстрым взглядом Смит и Гордон спросили друг друга и Фримена тоже: кто из людей Хамида убит? Но Гордон молчал, и его молчание было запретом для Смита. Даже ответом на этот вопрос он не желал обязываться Фримену, а другие не смели вмешиваться. Фримен больше ничего не сказал и ограничился легкой, но дружелюбной улыбкой.

И тут Гордон вдруг заметил Грэйс. У нее на губах была слабая, примирительная улыбка — бледный отблеск улыбки Фримена. Она делила с Фрименом его нетрудную победу. И то, что она словно просила прощения за это, показало Гордону истинную расстановку сил; он почувствовал, что в его борьбу с Фрименом вступил новый участник. Он понимал все преимущества, открывавшиеся Фримену, понимал, какой заманчивой добычей была для него Грэйс — покорная, с податливым, гибким умом, она уже готова была ухватиться за него, искала в его силе свое спасение. Да и помимо того, торговцам беконом Фрименам было выгодно породниться с семейством Гордонов, которое более высоко стояло на социальной лестнице и имело незапятнанное имя. Личные заслуги самого Гордона делали этот союз еще желаннее. Но что еще важнее, он сулил Фримену более сокровенную, интимную выгоду, защищая и ограждая его от того, кто должен был назвать его братом, открывая возможность посмеяться над человеком, однажды пощадившим его жизнь просто из презрения.

Одолеваемый всеми этими мыслями, Гордон уже хотел было заговорить. Но мать, почуяв недоброе и опасаясь нового наскока на Фримена с его стороны, сказала убедительно: — Право, Нед, совсем ни к чему втягивать всех нас в ваши споры об Аравии. — Это было тревожное предупреждение, скрытая мольба. — Они только для вас представляют интерес, а мы в этих делах не разбираемся.

Выжидательное молчание тянулось, пока Гордон, пожав плечами, не прервал его.

— Вы какой веры, Фримен? — спросил он вдруг; но даже самый неожиданный поворот разговора сейчас никого из них не мог удивить. — Слыхали, что Грэйс собирается перейти в католичество?

Грэйс встала. — Я за носовым платком, — сказала она спокойно и вышла из комнаты.

Гордон улыбнулся ей вслед. — Бедная ты моя Грэйс, — сказал он. Он и возмущался ею и жалел ее, оттого что, не задумываясь, сделал ее своим оружием в борьбе против Фримена.

Снова вмешалась миссис Гордон. — Тесс, — сказала она, — хоть бы вы немного образумили Неда. Неужели он и с вами так же нелепо ведет себя? Даже когда говорит вам о том, какая вы хорошенькая?

Джек засмеялся, согретый нежностью к брату, но их старая дружба умерла, и ничто не могло вернуть ее. — Только я говорю Тесс о том, какая она хорошенькая.

— Господи боже! — вскричал Гордон. — Если уж захотели менять тему, нужно делать это не так топорно. А, к слову сказать, Тесс вовсе и не хорошенькая. За исключением нескольких девушек из окраинных селений пустыни, — продолжал он, — Тесс единственная известная мне женщина, наделенная подлинной природной красотой. В аду Персефона обрела живительную силу. Тесс почерпнула такую силу в угольной пыли. Ее бледность не нуждается в румянце. — Он поднялся и сказал: — Пойду займусь своим мотоциклом.

Смит последовал за Гордоном, и скоро возня с цепями и тормозами вновь сроднила их, как когда-то роднила пустыня. Речь не шла ни о Хамиде, ни об Аравии, они не выдавали своих опасений и своих истинных мыслей; только Фримена осыпали насмешками, даже ругали его за то, что он жив и здоров, хотя лучше бы ему отправиться на тот свет. Ругал, впрочем, один Гордон, а Смит только смущенно улыбался, не умея никому желать смерти. Зато он воспользовался случаем и отчитал Гордона за его обращение с мотоциклом.

— У вас тормоза никуда не годятся, — сказал он, — Посмотрите, цепь еле держится, а передний башмак совсем сработался. Еще немного, и он бы слетел, и вы вместе с ним.

— Ладно. Говорите, что нужно сделать.

— Сменить цепь и поставить новый башмак.

— Вот и отправимся добывать их.

— Да ведь одиннадцатый час!

— Что ж такого? В деревне есть гараж, можно разыскать хозяина. У него найдутся нужные части. Наверняка найдутся, потому что у него у самого такой же мотоцикл. Выкатывайте свою зеленую гадину, и поехали. Люблю быструю езду, в ней есть что-то честное, открытое. Без женских штучек.

Но в эту ночь Гордону пришлось еще столкнуться и с женскими штучками, потому что, когда он около двенадцати часов поднимался к себе в комнату, на лестнице он увидел Тесс. Она сидела на верхней ступеньке, словно дожидалась его.

— Что за дурацкая идея — носиться сломя голову на мотоцикле в такой поздний час? Когда-нибудь это кончится плохо.

— Неужели ты все время ждала здесь, чтобы убедиться в моем благополучном возвращении? — спросил он.

— И не думала. Мы только что разошлись по своим комнатам, и я уже хотела лечь, но вдруг услышала, что ты подъехал к дому. Как это еще тебя хватило на то, чтобы выключить мотор! — Она сидела, подперев ладонями подбородок, и смотрела в глаза Гордону, остановившемуся на одной из нижних ступенек. Она тосковала о нем, он это понимал. Но теперь, видя его перед собой, сразу подобралась. — Ты слишком много огорчений доставляешь своим родным, — сказала она ему и встала, собираясь уходить. — Даже Джеку. А уж Грэйс, бедняжка…

— Я завтра еду в Лондон, чтобы встретиться с Моркаром и Везуби, — спокойно произнес он, как только она повернулась. — Могу, если хочешь, захватить и тебя.

Она тряхнула своими черными волосами и не ответила.

— Три с половиной фунта стоил сейчас ремонт мотоцикла, — пустил он ей вдогонку. — Так что свободы мне еще осталось фунтов на пятнадцать с небольшим.

Везуби и слышать не хотел об отказе.

— Да другого такого случая у вас в жизни не будет, — сокрушался он. — Предстоят всеобщие выборы. Самое серьезное испытание для лейбористов. Вы именно тот кандидат, который требуется, чтобы завоевать колеблющуюся середину. Лучше и не придумаешь — почти герой, немного сумасброд и вполне англичанин.

— Вы мастер уговаривать! — сказал Гордон. — Но дело в том, что мне осточертела колеблющаяся середина. Эта колеблющаяся середина задушит Англию. Нет!

— Вот что, Гордон! — Везуби схватил его под руку и потащил к дверям. — Едемте к Куини. Ему вы не решитесь сказать «Нет!»

— Напрасно вы так думаете.

— А вот увидим, — хитро усмехнулся Везуби.

Мак-Куин дожидался их в парламентском коридоре. Он словно врос в каменные плиты пола и больше чем когда-либо напоминал глыбу угля, водруженную здесь на веки веков.

— Вы хоть иногда выходите из этого здания? — спросил его Гордон. — Вам, наверное, в другом месте дышать нечем.

Мак-Куин засмеялся и сказал: — Почему вы не хотите стать членом палаты? Вы когда-нибудь наблюдали ее в действии?

— Разумеется. Часами скучал на галерее. В этом-то вся беда. Ваша палата не выдерживает наблюдения.

— Но почему? Что вы в ней усмотрели?

— Эта палата — огромный саркофаг для тупоголовых середняков. Они хорошо питаются, обожают друг друга за свойственное им лицемерие и каждый день умирают здесь респектабельной смертью за принципы своих двух партий.

Мак-Куин, улыбаясь, повернулся к Везуби. — Ну разве его убедишь, если у него такие представления?

Гордон подался вперед и облокотился, почти лег грудью на вековой стол, за которым сидел Мак-Куин. — Знаете что, Мак-Куин? — сказал он с усмешкой, которая всякого другого заставила бы насторожиться. — Убедить меня можно, но для этого нужно сначала убедить одного моего друга.