– Опустись на пол животом, – приказал он мне.

Он превратил меня в креветку, пропустил цепь между веревками, обхватывающими мои запястья, и подтянул ее к крюку. Переводчик обладал недюжинной силой. Не умеющий правильно есть мягкое мороженое, плавающий лишь каким-то своим странным способом, он проявил невероятное искусство, чтобы подвесить меня на крюк. Ему не составило труда поднять девушку.

Меня ослепила вспышка. Вой ветра звучал уже где-то далеко, но все же оставался невероятно сильным. Звук дребезжащих окон и дверей проникал даже в кладовку.

Переводчик приближал объектив к вздувшимся жилам на моей шее, к ничем не прикрытым половым органам, к вспотевшим подошвам. Я не могла рассмотреть его скрытое камерой лицо. Но по его крепко сжатым пальцам я поняла, что он меня бесконечно презирает. Мое тело поворачивалось, совершенно ничего не ощущая. Цепь и крюк с противным звуком терлись друг о друга. От этого боль только усиливалась.

В подвешенном состоянии я вдруг перепугалась, подумав, что никогда уже не смогу избавиться от этого человека. Казалось, что мои запястья вот-вот оборвутся. Я отчетливо представила эту картину, на которую взирала залитыми потом глазами. Кожа начала трескаться, плоть разрывалась, и, казалось, что цепь вот-вот переломает мне кости. Вдруг вместе с резко оборвавшимся звуком мое тело рухнуло на пол. Не знаю почему, но меня больше всего тревожили мои руки, которые я поднесла к глазам и обнаружила, что всё ниже запястья превратилось во что-то немыслимое. Сверху что-то с грохотом упало. Когда я подняла глаза, то увидела, что на крюке висит голова жены переводчика. Ее шея была обмотана знакомым мне шарфом…

Только свет, просачивающийся из кухни, освещал спину переводчика. Я ощущала в звуках ветра присутствие какой-то влаги. Может быть, наконец-то пошел дождь?

Передо мной были мешки с арахисом, банки с консервированной спаржей, склянки с солью. Не произнося ни слова, я зажмурилась и затаила дыхание. Луковицы послушно ждали на полу.

Переводчик заменил пленку. Он вынимал их одну за другой из кармана брюк. Вдруг из угла донесся странный звук: там что-то двигалось. Он сдвинул ногой мешок с рисом, и в глубине кладовки стала видна маленькая коробочка. Это была мышь, попавшая в мышеловку. Совсем еще маленький мышонок.

– Бедняжка.

Хвост у мышонка был прищемлен, и, пытаясь убежать, он даже сдвинул клетку с места. Он жалобно пищал.

– Я должен его наказать.

Возможно, в хвосте у мышонка нет нервных окончаний. В таком случае, если ему удастся вырваться, боль станет еще сильнее. И непременно потечет кровь. Интересно, какого цвета кровь у мышей?

Переводчик взял в руку кнут. Он, оказывается, лежал между кучами из банок с картофельным супом и коробок с кукурузными хлопьями. Я не заметила его, потому что не подозревала, что нечто подобное может находился среди продуктов.

Мужчина хлестнул меня кнутом. Кнут был длинным и гибким. Рукоять, обернутая бархатом, блестела от обильно выступившего и впитавшегося в нее пота. Наверное, точно такой же кнут был у учителя верховой езды, любовника Марии. Когда переводчик им взмахивал, кнут изящно взлетал в воздух, выписывая там замысловатую кривую. Я почти забыла о том, что это орудие предназначено для того, чтобы причинять мне боль. Кнут изящно менял угол, каждый раз принимая новую форму. В узком пространстве он никогда не задевал ни продуктов, ни стен, ни цепи. Каждый удар доставался только мне.

Мое сердце было охвачено не болью, а раздававшимся звуком. Он был чистым и высоким, напоминавшим звучание струнных инструментов. Кнут всегда достигал какого-нибудь участка моего тела, заставляя дрожать все скрытые внутри органы и кости. Я и представить даже не могла, что мое тело может издавать такие чудесные звуки. Мне казалось, что это журчит источник, скрытый где-то в самых его глубинах.

Мышь отчаянно билась, но чем больше она дергалась, тем сильнее мышеловка зажимала ее хвост. Маленькая спинка была совершенно измочаленной. Глаза у мышонка были влажные и совершенно черные. Он непрестанно продолжал скрипеть зубами и попискивать. Кнут взлетел еще раз. Боль пробежала от ключицы вниз по всему боку. После того как звуки струящейся воды прекратились, я издала радостный крик. Он был таким сильным, что заглушил писк мыши.

Когда я вышла из кладовки, cнаружи бyшевала настоящая гроза. Дождь стучал по оконным стеклам, ветер кружил, море разбушевалось, и волны докатывались до самой бухточки. Все вокруг потемнело. В этом мраке были видны только брызги, разлетающиеся от ударов волн оскалу. Шум моря и вой ветра слились воедино и с грохотом разносились по острову. Переводчик зажег в комнате свет.

Мертвая мышь плавала в ведре с водой. Спинка у нее была изогнута, передние лапки безвольно свисали, а рот был приоткрыт. Она не долго мучилась. Когда переводчик взял ее за хвост и погрузил в воду, она вначале еще пыталась дергать лапками, но скоро затихла. Словно обдумывая какой-то важный вопpoc, даже погруженная в воду она раскрыла глаза. И когда переводчик выпустил ее из руки, она тотчас всплыла на поверхность воды.

Из-под моей брошенной на пол юбки что-то торчало. Мужчина взял этот предмет в руку и долго его рассматривал. Я растирала наконец обретшие свободу запястья. Следов кнута почти не было видно. Только кожу немного жгло. Однако стоило мне закрыть глаза, как в памяти всплывал кнут, движущийся по кривой.

– Ты встречалась с этим юношей? – спросил переводчик.

– Что? – переспросила я.

– Ты встречалась с этим юношей? – тем же тоном повторил он.

Я поняла, что он имеет в виду своего племянника. Переводчик держал в руках листочки из блокнота, те самые.

– Да, встречалась, – ответила я, не сводя глаз с листочков, смявшихся из-за того, что они долго находились у меня в кармане.

– Когда?

– Накануне его отъезда.

– Он ничего мне про это не сказал.

– Это вышло случайно. Я вдруг увидела, как он рисует картину, сидя на скале напротив автобусной остановки.

– Я об этом не знал. Не знал, что вы встречались тайком от меня.

– Это было совсем недолго.

– И все же он оставил тебе эти листочки…

Переводчик задумчиво нахмурил лоб и заскрежетал зубами. Он обдумывал, как ему лучше разрешить создавшуюся ситуацию. Один листок, потом второй выскользнули из его руки. Я заметила хорошо знакомый почерк племянника, но не могла в точности вспомнить, что же там написано.

– Несомненно, он посчитал, что нет нужды все подробно рассказывать. Мы только немного поболтали. Он рисовал, а я ждала автобус. Вот и все.

– Но ведь речь идет здесь о моей покойной жене. И он во всех подробностях описал, как она погибла.

– Это я его об этом попросила.

– Почему ты мне ничего об этом не сказала?

– Для этого не было никаких причин.

– Имелась одна-единственная причина не говорить мне об этом. Чтобы держать меня в неведении.

– Он уехал. Его здесь больше нет. Следовательно, это больше не имеет никакого значения.

– Не обманывай меня!

В который раз я слышала такой тон в голосе этого мужчины? Я начала отсчитывать с того момента, когда впервые встретила его в «Ирисе». Я задумалась. Каждый раз мое тело каменело, и я не могла пошевелиться. Еще более сильный порыв ветра обрушился на остров. Раздался звук чего-то с хрустом ломающегося: сосна на утесе или перила на террасе?

– Я умею разбирать его почерк. Мы столько времени провели вместе, общаясь при помощи листочков. Это то же самое, что и с голосом. Я сразу мог определить, в каком настроении и каким тоном он говорит.

Дождь начал крутиться в завихрениях ветра. Море стало таким черным, что как ни напрягай зрение, различить город было невозможно. Все листочки выпали из руки мужчины.

– Я изменила вам, – сказала я вдруг таким спокойным голосом, что и сам удивилась. Хотя я сказала правду, у меня было такое ощущение, что я солгала. Переводчик внимательно прислушивался к моему голосу, оставаясь совершенно неподвижным.