Раздался гудок парохода. Сирена звучала довольно долго.

– Катер остается здесь. Он не будет сегодня возвращаться, – сказал он.

Весь вечер мы занимались любовью способами, известными только нам. У меня не было никакой возможности вернуться в «Ирис». Больше катеров не будет, телефона нет, никаких друзей, которые могли бы прийти на помощь. Мы остались совершенно одни.

Как ни странно, я не вспоминала о матери. Я даже не думала о том, что ей завтра скажу. У меня было такое ощущение, что завтра никогда не наступит. Я думала о том, что, сколько ни жди, буря не прекратится и мы вдвоем окажемся навеки заточенными на острове. Такие романтические мысли еще больше встревожили меня. Переводчик придумал для меня наказание. Удивительное наказание, которое никому другому и в голову не пришло бы. Он затащил меня в ванную и обрезал мне волосы.

В ванной оказалось очень холодно. Крутился вентилятор. Хотя ванная комната была очень тесной, потолок был ужасно высоким. Любой звук эхом отдавался над нашими головами. В некоторых местах кафель обвалился. Изнутри ванна была вся в царапинах.

– Что ты наделала?

Переводчик держал в руках те самые ножницы, которыми он перед этим разрезал мою ночную рубашку. Как и тогда, он несколько раз щелкнул ими в воздухе, издавая резкие звуки. Мои барабанные перепонки еще долго дрожали от этого звука.

Я и сама знала, каким образом лучше всего ее разрезать. Как только лезвие ножниц коснулось подола рубашки, она моментально разошлась пополам. Безо всякого сопротивления. И переводчик с легкостью раздел меня, не прибегая к силе.

– Как ты посмела соблазнить дорогого моему сердцу мальчика?…

Он схватил меня за шиньон. Волосы до этого еще кое-как сохраняли форму, а сейчас они в мгновение ока рассыпались и закрыли мне лицо.

– Я заставлю тебя это понять. Подожди немного. Сейчас увидишь.

Он схватил меня за волосы и безжалостно потащил. Потом развернул. Кожа у меня на голове затрещала.

– Прекратите! – закричала я.

Мои ноги касались умывальника, бедра ударялись о край ванны. Мне казалось, что с моего черепа содрали всю кожу.

– Умоляю, перестаньте! Мне больно, больно…

Холодное лезвие коснулось моей головы. Мои волосы, сжатые в пучок, упали мне на глаза. Масло камелии полностью испарилось, и волосы стали совершенно сухими. Переводчик без устали работал ножницами. Состриженные волосы продолжали сыпаться на пол. Хотя мне казалось, что на голове ничего не осталось, переводчик не прекращал меня стричь. Он меня не простил.

– Извините меня. Я больше не буду. Извините, – твердила я.

Мужчина ничего не отвечал. И тут до меня дошло, что я хочу понести наказание за все, что произошло у нас с его племянником. Может быть, именно поэтому я и пригласила юношу в «Ирис».

Волосы были повсюду: на моих губах, на грудях, даже пристали к волосам на лобке. Я стряхивала их, стряхивала, но все равно была ими усыпана. Его руки и пиджак тоже были все в волосах. За окном был виден только мрак. Дождевые капли катились по оконным стеклам.

Ножницы выпали у него из руки и звякнули о кафельную плитку. Колени его подкосились, переводчик тяжело задышал и закашлялся. Мы долгое время оставались без движения. Мне хотелось прикоснуться к голове и ощупать ее, но не хватило мужества это сделать, а мои руки только дрожали.

Душ был включен на полную силу. Оттуда лился крутой кипяток. Мне было неприятно смотреть на свои волосы. Они прилипали к уголкам кафеля, к мыльнице и смывались в сточное отверстие. Я не могла даже поверить, что еще совсем недавно они росли у меня на голове. Длинные, тонкие и черные, они напоминали червяков-паразитов. Они сцеплялись, шевелились, любым способом пытались найти путь к бегству, но, в конечном счете, обессилев, уплывали. Переводчик повернулся ко мне, чтобы сполоснуть меня водой из душа. Я забилась в самый дальний угол ванной комнаты и опустила голову, но он меня преследовал, держа в руке шланг душа. Я не могла ни открыть глаза, ни подать голос. Кипяток проникал мне в нос, в уши, я уже не могла дышать.

– Ну и как тебе это нравится? Сделаем немножко погорячей.

Он покрутил ручку смесителя. Волосы сбились в комок и забили собой сток. Я перестала дышать и была похожа на утонувшую мышь. С наступлением ночи отключили электричество. Весь свет погас, завывания ветра раздавались все ближе. Признаков того, что дождь ослабевает, не наблюдалось. Мужчина сменил мокрую одежду. В кромешной тьме я не могла рассмотреть, какие на нем теперь были пиджак и галстук. Я по-прежнему оставалась голой.

На письменном столе, на кофейном столике, на обеденном столе – везде стояло по свече. На ужин переводчик приготовил жидкую кашицу оранжевого цвета. Выложил ее в плоскую тарелку, которую поставил на пол. Я встала на четвереньки и, вытягивая шею, вылизывала оттуда содержимое. Сделать это было непросто, каша часто падала у меня изо рта, и оранжевая жижа растекалась по подбородку. Мужчина, не произнося ни слова и даже не выпив стакана воды, молча сидел на диване и наблюдал за мной. Я внимательно осматривала его библиотеку, стараясь делать это так, чтобы он не заметил. Краем глаза я видела в окне свое отражение. Голова, освещенная слабым молочно-белым светом, выглядела одновременно жалкой и смешной. Словно у неоперившегося цыпленка. Коротко подстриженные волосы торчали в разные стороны, в некоторых местах – слипшимися прядями. Чтобы убедиться, действительно это я или нет, я попыталась моргнуть. Облизала языком губы.

– Ешь быстрее! – приказал мужчина.

Пламя свечей подрагивало. Мама уже никогда не сможет сделать мне шиньон. И не сможет натереть мои волосы маслом из камелии. Последние срезанные волоски падали мне в тарелку, образуя небольшой черный узор на оранжевом фоне. Я слизывала их языком и глотала.

Тянулась долгая ночь. Мне казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда с палубы катера я увидела вдалеке черные тучи. Потом наступила новая ночь, перед которой не было благословенного заката. Весь внешний мир – море, город, цветочные часы, отель «Ирис» окончательно исчез, сметенный штормом. Переводчик подвергал меня всевозможным мучениям и унижениям, и я не протестовала. Все это происходило при свечах. На нас смотрела только плавающая в ведре мышка.

На первом утреннем катере мы оказались единственными пассажирами. Буря стихла. Волны еще были сильными, но дождь прекратился, в гавань вернулось спокойствие, а через разрывы между тучами сияло утреннее солнце.

На голове у меня был шарф. Тот самый шарф, который затянулся на шее у покойной жены переводчика. Его носовые платки были слишком маленькими, а салфетки из ванной – слишком безобразными. Больше не удалось найти ничего подходящего, чтобы покрыть голову.

– Ничего, я могу пойти и так, – сказала я, но он протянул мне шарф.

– Держи вот это…

Не решаясь возражать, я сложила шарф, обмотала им голову и затянула сзади на шее. А пятна крови издалека могут сойти за абстрактный рисунок.

– Знаешь, а он тебе очень идет, – сказал переводчик.

Палуба была влажной. Чтобы не поскользнуться, мы держались за руки. На запястьях у меня еще оставались раны.

У стойки с кофе сегодня продавали какао. Тепловатое, сладкое какао. Им торговал тот самый человек, который накануне курил на носу катера. У него были припухшие глаза, и, даже протягивая сдачу, он недружелюбно их отвел.

Когда я сказала «спасибо», он мельком взглянул на мою обернутую шарфом голову.

Цвет моря стал мутным. В нем плавало море грязи, принесенной из реки. Чаек не было видно. Только облака двигались по небу.

– Перила намокли, – заметил мужчина и протер их носовым платком.

– Да… Что я скажу маме?

– Можешь сказать, что ты отправилась погулять на остров, а потом не смогла вернуться. Не волнуйся! Это же правда. Не забудь добавить, что переночевала в санатории.

– А как быть с моими волосами?

– Можешь обмотать их этим шарфом. Не волнуйся. Ты очень хорошенькая. Твоей матери это должно понравиться.