Должно быть, постояльцы уже направлялись на ужин. Был слышен звук ключей, которые они клали на стойку, и голоса детей, болтавших всякую чепуху. Мать так сильно потянула меня за волосы, что даже глаза на лоб вылезли. Но не скажу, что это было мне так уж неприятно.
«Ах, мама, если бы ты знала, что твоя хорошенькая Мари провела сегодня самый безобразный день в своей жизни».
Глава пятая
Теперь исчезла комбинация, которая была на мне накануне. Я положила ее в выдвижной ящик. Интересно, почему уборщице потребовалось забрать именно ее?
Это была хорошая комбинация, но кружева на ней уже слишком изношены и не выдержат новой стирки. Но уборщицу это не смущало. Она получала удовольствие от того, что совала нос в мои дела. Интересно, небось она надевала ее потом и с удовольствием рассматривала себя в зеркале, прежде чем прийти на работу в «Ирис»?
Уборщица тощая, несмотря на то, что много ест. У нее торчащий подбородок, тощие и длинные, как багеты, руки и ноги, и только бока выдаются в стороны. Украденная сорочка вполне подходила для такого тела.
Сейчас, в разгар сезона, работы в «Ирис» было много. Отель был постоянно забит. Гости то приезжали, то уезжали, накупавшись в море после долгих прогулок по развалинам крепости и всласть поспав на кроватях отеля. Приходящая прислуга появлялась теперь не только днем, но и по вечерам, работы хватало.
Каждые три дня приходило письмо от переводчика. Его стиль и почерк были всегда одинаковыми. В своих письмах он был совершенно иным, чем в тот день. Вспоминая все, что происходило у него дома, я с удовольствием читала гладкие и сдержанные фразы.
Прочитав письма, я смешивала их с мусором в корзинах клиентов, который потом сжигали в специальной печке на заднем дворе. Я была бы рада их сохранить, но во всем отеле не было такого потайного места, где их не нашла бы мать, откуда не украла бы служанка.
Чем больше у нас было работы, тем труднее становилось мне выкроить свободную минутку за столом конторки. Стоило матери только меня увидеть, как она сразу же давала какое-нибудь поручение, да и отдыхающим вечно что-нибудь требовалось. То лед, чтобы освежить кожу, то вода не текла, потому что трубы забиты песком, то в комнатах было слишком жарко, а еще эти беспрерывно подъезжающие такси… Несмотря на все попытки удовлетворить просьбы постояльцев, всегда находился кто-нибудь недовольной. Я молча выслушивала претензии.
Я считала важным хранить молчание. Таким образом, тайна, принадлежащая мне одной, оказывалась в еще большей безопасности.
Вскоре после полудня я поднялась, чтобы сменить полотенца в ванной комнате номера 202. В этой комнате проживала молодая пара с младенцем. Они только что ушли на пляж искупаться.
Их большой раскрытый саквояж был забит бумажными пеленками, маленькими баночками с детским питанием, грязными носками и салфетками для снятия грима. Пустая бутылочка каталась по ночному столику, где было рассыпано сухое молоко. Из соображений экономии детскую кроватку установили все в том же крохотном номере, так что там практически некуда было ступить. Занавески выгорели от жгучего солнца. Бумажные обои в некоторых местах отклеились.
Я уже собиралась повесить в ванной комнате только что полученные из прачечной полотенца для лица и для тела и тут вдруг вспомнила, что именно в номере 202 останавливался переводчик. Правда он ушел глухой ночью и не спал там.
Интересно, делал ли он с этой женщиной то же самое, что со мной? Вроде бы у него не было с собой никаких вещей, но не мог ли он спрятать куда-нибудь свою странную веревку? На какой кровати – на правой или на левой – лежала женщина? Или, возможно, из-за тесноты все происходило на полу?
Эта женщина была полнее меня. Веревка без труда впивалась в ее тело. И сейчас в этой комнате, где младенец сосет молоко из бутылочки, оставался смешанный запах духов и пота. Проститутка прекрасно играла свою роль и издавала стоны наслаждения. Я могла с точностью представить себе движения ее губ, языка и пальцев.
Я была не единственной, кому переводчик дарил свою благосклонность. Я впервые это осознала и начала ревновать его к этой женщине.
Я повесила полотенце и закрыла дверь ванной комнаты. Затем бросила в мусорный ящик валявшиеся на полу кусочки бумаги, присела на край кровати и достала письмо, которое только что получила.
… Мое сердце начинает ускоренно биться, как только я вспоминаю тебя, – поднимающуюся по лестнице с вделанными в нее ракушками, пьющую чай из этой чашки, смотрящую в зеркало на туалетном столике. Когда по утрам я бреюсь, то и сам не замечаю, как моя рука замирает и, покрытая пеной для бритья, начинает ласкать зеркало.
Если бы в такие моменты меня кто-нибудь увидел, то наверняка принял бы за безумца. Возможно, у кого-то я даже вызвал бы отвращение. Но несчастные люди с трудом верят в чудеса. Разве можно строго судить человека, на которого накатило чудесное чувство радости именно во время бритья?
Когда нас не пустили в ресторан, я пришел в отчаяние от мысли, что могу потерять тебя, а не роскошный обед. Именно это привело меня в ярость.
Надо же, та женщина присутствовала при нашей первой встрече. И она снова появилась на сцене во время нашего первого выхода в свет.
Внешне моя жизнь ничуть не изменилась. Я встаю в семь утра, в течение трех часов утром и два часа пополудни занимаюсь переводом. Закончив работу, я гуляю по острову, отдыхаю во время сиесты, готовлю ужин. Я ложусь спать в одиннадцать вечера, и за весь день меня никто не навещает: ни почтальон, ни торговцы, ни налоговый инспектор.
Однако каждый момент этой моей, кажущейся такой унылой жизни заполнен счастьем оттого, что я могу прикоснуться к тебе. В то же время я страдаю от не покидающего меня чувства тревоги.
Я задаюсь вопросом: что будет со мной, если ты вдруг погибнешь, скажем, под колесами машины, если ты, не произнеся ни слова, даже не улыбнувшись, исчезнешь из этого мира. И мне становится страшно. Может быть, цветочные часы, отель «Ирис», девушка по имени Мари не существуют… Этого я боюсь больше всего на свете. Чем сильней мои чувства к тебе, тем больше я страдаю. Чем больше я терзаю себя безосновательными предположениями, тем больше я отдаюсь бесконечной радости любить тебя.
Мари, умоляю, существуй в том мире, где есть я. Наверное, тебе такое мое желание покажется странным? А может быть, это даже тебя рассмешит? Но в данный момент мое самое страстное желание – чтобы ты существовала…
– Ну, и что же ты тут делаешь? – спросила уборщица, просунув голову в приоткрытую дверь.
– Ничего особенного. – Я вскочила от удивления. Лежавший у меня на коленях конверт упал на пол.
– А все-таки?
– Я забыла сменить полотенца.
Я подняла конверт, в который успела вложить письмо, но чем больше я волновалась, тем хуже у меня все получалось.
– Я в этом сомневаюсь. Странно, что, переменив полотенца, ты сидишь на кровати с таким мрачным лицом. В чем причина, в этом письме?
Она протянула руку к конверту с неискренней улыбкой.
– Перестаньте!
Я хотела поглубже засунуть письмо в карман. Уборщица схватила меня за запястья, совершенно не заботясь о том, что мне больно.
– Разве я не просила вас прекратить?
– Здесь что-то нечисто, девочка. Да ты сама не своя. Ну-ка, не будь жадиной. Позволь мне тоже немного почитать. Ты же не хочешь неприятностей?
Мы боролись в маленькой комнатке. Бумажные салфетки были разбросаны, бутылочка для молока свалилась на пол. Уборщица вырвала у меня письмо, подняла его достаточно высоко, и на губах ее заиграла слабая саркастическая улыбка.
– Вот, значит, что… «Дорогая Мари, я надеюсь, что ты не простудилась… Мари, я счастлив в тот момент, когда пишу эти слова…» Но это же любовное письмо! – воскликнула она.
– Вообще-то очень непорядочно – читать письма, адресованные не вам.
