Через час Теодоров другой человек: на час состарился, а внешне помолодел на годы. Горячий душ, острая бритва, три рюмки водки, сытный завтрак могут преобразить любого человека; если он собирается жить дальше. Теодорову кажется, что точка еще не поставлена и слово «конец» не написано. Сюжет еще не исчерпан. Впереди маячат какие-то светлые ходы и выходы, только нужно правильно сориентироваться и не впадать в панику, как путник заплутавший. Да, деньжат осталось маловато, это надо признать. «Маловато» — не то слово. Крайне мало. Но если объявить бой пьянству, сказать пьянству твердое «нет» — вот именно так и сказать: «НЕТ! НЕТ!» — если перейти на довольствие Маниловки, а еще лучше — выпросить аванс у кооператоров… если не заводить новых необдуманных знакомств и если все эти слагаемые расположатся в правильном сочетании, то продолжение жизни возможно и даже желательно. Правильно рассуждаю, Соня?
Соня считает, что рассуждает Теодоров верно. Она лежит грустная и умиротворенная, непривычная Соня Клейман-Авербах-Голубчик, думающая сейчас о своей скорой старости. Ее планы Теодоров тоже одобрил. Раз есть вызов из Израиля, то надо им воспользоваться. Самому Теодорову заграница чужда. Он полагает, что не приспособлен для тамошней жестокой борьбы за существование. Здесь можно не бороться, а там нельзя. Люди там, считает Теодоров, волки и правит ими желтый дьявол. К тому же заграница ничего не приобретет, приютив Теодорова. Многие от общения с ним пострадают, а выгадают лишь пивные бары. Ну, а Соня может попытаться. У нее есть Голубчик с его необыкновенными талантами.
— Надо одеваться, — устало вздыхает Соня. — Может прийти. Хорошо, давай оденемся. Теодоров одевается. Значит, так.
Повторим. Первое и главное: «нет» пьянству. Никогда он не давал себе таких зароков, а вот сейчас приспело. «Нет» пьянству! Второе: никаких необдуманных знакомств и незнакомых компаний. Эти два условия сами по себе гарантируют денежное благополучие, если тем более удастся операция с авансом. Они сочетаются также с Малеевкой, с тихой, упорной работой над романом «Невозможно остановиться». Вот и все на ближайший отчетный период.
— Позвоню, Соня?
— Да, конечно. О чем спрашиваешь!
Теодоров звонит прежде всего в редакцию журнала «Мы». Он хочет поговорить с Костей Киселевым, но неприветливый мужской голос отвечает, что Киселев еще не появлялся. Это плохое известие. Оно может означать, что Косте Киселеву из Долгопрудного понравилось находиться в милиции, и он не хочет оттуда уходить. Но, возможно, Костя отсыпается дома, успокаивает себя Теодоров, и по своему неутерянному блокноту набирает квартирный номер Семеновых. Закуривает первую сигарету, думая, что, пожалуй, надо бросить курить.
— Але! — певуче отвечает кто-то.
Неужели это сестричка Лизоньки? Похоже. Но какая именно?
— С кем я говорю — с Настей или с Варей? — нежно спрашивает Теодоров.
Певучий голос отвечает, что она Варя, и спрашивает: «А кто это?»
«Средненькая», — нежно думает Теодоров и представляется: а он Теодоров Юрий Дмитриевич. («Юрочка», — думает он.) У него есть поручение от Лизы («Лизоньки») передать небольшую посылку. Он живет в том же городе, где сейчас Лиза («Лизонька») и работает в той же газете, что и она. Понятно он объясняет?
— Да, конечно, я все поняла, — откликается Варенька. — Большое спасибо. А вам как удобней — самому принести или мне к вам приехать?
— Честно-то говоря, Варя, я человек очень занятый… («Очень занятый, чрезвычайно!») и в Москве только до завтра. Я живу в гостинице «Центральная», — объясняет хитроумный Теодоров сладким голосом. — Это далеко от вас?
— Совсем недалеко!
— Так, может быть, Варя («Варенька»), вы сами заедете, а?
— Прямо сейчас?
— Нет, сейчас не надо. Сейчас я, Варя, в другом месте. («У Сони Голубчик я».) А вот, скажем, этак часов так в шесть-семь. Между шестью и семью этак. Сможете?
— Конечно! Обязательно. А какой у вас номер? — радостно и певуче спрашивает она.
Ого, как сильно вдруг укалывает что-то в сердце Теодорова! Молчи, сердце.
— Вас, пожалуй, не пропустят одну, Варя, — улыбается ей Теодоров, от умиления чувств чуть ли не извиваясь в кресле. — Номер у меня 201-й. Есть и телефон. Запишите, Варя, телефончик мой. Та-ак. Записали, да? Вот вы подъедете, Варя, и прямо снизу позвоните, хорошо? А я («Юрочка») тут же выйду, хорошо?
— Хорошо. Я обязательно приеду. А как там Лиза… у нее все в порядке?
— У Лизы, Варя, вашей сестры, у нее все очень хорошо. Она хотела сама прилететь, да ее на работе не пустили. А так у вашей сестры Лизы все очень хорошо. Ее любят, уважают, все от нее без ума.
— Да-а? — недоверчиво откликается певучий голос.
— Да, Варя. Ну, приезжайте. Я буду ждать. Теодоров, значит, Юрий Дмитриевич.
— Спасибо, что позвонили, — заканчивает разговор Варенька. Соня из гостиной подает голос:
— Боже мой, ты не лучше моего Голубчика! Уже заклеил шлюшку на вечер, да?
Теодоров в испуге машет руками, и пепел с сигареты сыплется на ковер.
— Что ты, что ты, Соня! Нужно передать посылочку всего-то.
— Ах, знаю я вас!
Теодоров идет к ней в гостиную и обнимает ее, убирающую со стола, целует в шею.
— Что с тобой? — участливо спрашивает он. — Что случилось? Загрустила, запечалилась. Тебе это не идет. Вот бери пример с меня. Я смертник, а бодр. Может, выпьем еще по рюмахе?
Она оборачивается с ослепительной улыбкой.
— Ты же заклялся не пить!
— Когда?
— Да только что!
— А это я врал, Соня. Тебя проверял — поверишь или нет. А ты такая доверчивая… эх, ты!
— Юрочка, милый мальчик, плохо ты, наверно, кончишь.
— Несомненно, Соня, — отвечает Теодоров. — Но, согласись, это все условности — плохо кончишь, хорошо ли. Разницы, по-моему, мало.
— Фу, как глупо! — отстраняется она от меня.
Теодоров и сам понимает, что не очень убедителен. Легкий образ петли… идея смерти… беспросветность солнечного дня… все это он чувствует глубже и пространственней, чем может объяснить словами, которые суть тоже условность. Вот с Варенькой переговорил — вот свет, вот надежда. Но погаснет — обвалится опять темнота, как земля сырая. Что этим сказано? Да ничего.
И он поднимает рюмку, а рюмка большая, и пьет за здоровье Сони Голубчик, за чистую ее душу, за ее переселение на землю обетованную, где Теодорова наверняка не будет рядом, — за сестер Семеновых — Лизу, Варю, Настю и, конечно, за далекую дочь Олю, которой еще не успел купить подарок и вряд ли купит… А Соня Голубчик не пьет. Она прощается с Теодоровым ласково и дружески — слегка утомленная, царственная женщина — с такими словами:
— Совсем будет плохо — звони. Чем могу, помогу. А эту сучку больше не встречай, обещаешь?
— Ну, еще бы! Что ты, Соня! — клянется Теодоров, благодарный.
Еду в кооперативное издательство с неясным названием «Пента». Еду за деньгами. Деньги! Пора сказать о них несколько слов.
За сорок с лишним лет своей жизни я убедился, что всегда, всюду и везде — можете представить? — нужны деньги. Без денег взрослый человек — страшно сказать! — беспомощен и жалок. Без них легко пропасть, я так считаю, — например, умереть с голоду, хотя сами по себе они, конечно, несъедобны. Невозможно растить детей, не имея денег, содержать жену, пить лимонную водку, летать на воздушных судах. Я много об этом размышлял, и получается, что зависимость наша от денег ничуть не меньше, чем от половых органов. И без тех, и без других трудно быть полноценным гражданином. Но первые всегда при нас, их всего-то надо оберегать от механических повреждений, от простуд и нехороших болезней. Это, в общем-то, несложно. А деньги имеют свойство — может быть, вы заметили? — появляться и исчезать. Они как бы неуловимы: вот только что были и вот их уже нету! А на дороге они, простите меня, не валяются. Их надо каким-то образом добывать.
Так. Пойдем дальше. Деньги, следовательно, непременное условие моего, к примеру, существования. Давным-давно я понял, что если хочу правильно и содержательно жить (а я хочу), то должен относиться к деньгам бережно, трепетно и нежно. Их надо полюбить первой и последней любовью. Их надо также уважать, раз они такие поилицы и кормилицы. Нельзя со злостью говорить: «Пошли они подальше, эти долбаные деньги!» — ничего хорошего из этого не получится. Так или иначе, а все равно без них не обойтись. Полюбив же деньги сильно и горячо, можно быть уверенным, что они вас защитят от невзгод и напастей, как верная жена. Я хочу сказать, что в трудный момент они всегда протянут свою мускулистую руку помощи. Потому что очень отзывчивы. Кто их любит, тот и сам беззаветно любим, это мое личное наблюдение. А кто им изменяет, пренебрегает их сердечностью и добротой, тот будет, разумеется, наказан. Тоже мое личное наблюдение.
