Я же поведал Хакиму о своих злоключениях в пустыне, и про араба-безумца и даже о принижениях в попытках задобрить его. Юнец пытливо выслушивал рассказ, предвкушая интересные сюжетные обороты. Но при упоминании о заккумах, угловатых тварях, чьи конечности напоминали сучья гнилого дуба, лицо юноши помрачнело, и он неистово задрожал. Пришлось искать подходящий аргумент, лишь бы успокоить сие чадо мракобесного времени. Заккумы не питали дружелюбия к человеческому роду, а значит попадись я им в руки, растерзали бы в мгновение ока. Возможно, зловещие образы плодила агония на пару с взбесившимся разумом. Я размышлял вслух, пытаясь выискать ответ на вопрос «как же мне удалось пережить нападения заккумов», и наряду с этим утихомирить юнца. Но в думах мельтешила менее утешительная версия: возможно, меня засыпало песком и твари в порыве безумной вакханалии, обошли мимо. Однако я не посчитал должным говорить о ней Хакиму.
Конечной точкой караванного маршрута был город Дамаск, собственно в нем я и прибывал. Вечером следующего дня я, иже с юным собеседником, толковали о делах житейских на балконе. Невообразимой красоты град, будто сошедший со страниц восточной сказки, предстал моему взору. Богатый, живописный, пронизанный шелком и бархатом. Нас окружали невысокие домики с узорной кирпичиной кладкой. Улицы были наполнены шумом восточного базара, а чарующая музыка ребаба благовеянно витала над городом. Вдали возвышались минареты, поблескивающие алым отблеском на закате. Я был погружен в таинство востока, о коем прежде, далее материнских уст на ночь не слыхивал. Где б ни скользил мой взгляд, всюду зияла изысканность и убранство. Я не мог свести взгляд с этих красот, - город пленил бы мой взор на века, коль в благом дурмане не воссияла бы мысль о возвращении в родную Калугу.
Наш квартал по существу был населен самыми влиятельными людьми Дамаска, и по традиции располагался на возвышенном участке города, дабы символично подчеркнуть превосходство. Нижние кварталы представляли собой эдакий лабиринт из узких улочек, наполненный разномастной челядью; вечные споры, потасовки, торги да клубящийся дым – вот охарактеризовать сию безродную мешанину. И так изо, дня в день, я все чаще выявлял сокрытые причуды города.
4.
Жил я праздно да без стенаний. Силы своевременно восстанавливались, на отсутствие людского общества, сетовать не приходилось. О великолепии яств, четырежды на день приносимых Хакимом, я и мечтать не мог. И вся эта благодать длилась бы века, упорно оттесняя мысли о бреге родом, коль из удельных хлябей, не воспаряли бы новые детища рока.
Однажды вечером, стоя на балконе, я загляделся на бранное действо, развернувшееся вокруг рыбной лавки. Один сутулый оборванец тряс отвратительными ручонками перед толпой зевак взвивая корявые пальцы то в небо, то на прилавок, где, насколько я мог верить взору, алела кровавая лужа. Нечто знакомое, зловеще смутное крылось в повадках беспутствующего стервеца. Мне потребовалось добрых полчаса. дабы оправдать самые ужасающие подозрения. Сквозь благоговейные думы о празднестве и красотах Дамаска, выудилась чернь былых воспоминаний. В ужасе, я приложил кисть к лицу. Это был тот самый безумец.
В душе воспаряло лютое желание поквитаться со смутьяном, ведь проклятый безумец понудил меня, - дворянина благородных кровей, - падать ниц пред животным. Я старался не давать виду безудержному гневу, что испепелял мне нутро, но собеседник мой был не из ряда зевак. Тогда я поинтересовался: что это за странный челочек? – указывая пальцем на свирепствующего безумца. Хаким с усмешкой и долей сочувствия молвил: «Его зовут Абдул Альхазред, он душевнобольной. Некогда он слыл влиятельным вельможей и набожным поэтом в Йемене. Он пользовался уважением средь тамошней знати и бедняков. Но нечто невиданное пленило его разум, и он стал разлагаться, как человек, день за днём. Он стал хулить самого бога и всех его посланников, а ведь за такие прегрешения, в нашей вере предусмотрена неминуемая казнь. Но лишь благочестивое прошлое спасло Альхазреда от ужасной участи. На городском совете было решено изгнать его из Саны. Так начались долгие годы его скитаний по Аравийскому полуострову. Мне неизвестно каким испытаниям и трудностям подвергли его странствия, но одно ясно: он узрел то, чего не видел ни один из смертных. Альхазред пришел в наш город несколько лет назад, приобрел себе тут каморку в квартале бедняков, и каждый год покидал Дамаск примерно на месяц. Этот город не проникся к нему ни состраданием, ни добротой. Его постоянными товарищами были зеваки на площади, коим тот поведывал отрывки из своих удивительный странствий. Он заявлял, что видел легендарный Ирем или Город Колонн, и что в некоем безымянном граде в пустыне нашёл полные ужасающих тайн летописи расы, что древнее самого человечества».
Ветреность людской природы не знает границ, подумать только: буквально моментом ранее я пылал необратимой жаждой мести и незыблемой яростью, а теперь на смену им пришло чувство мутной веры в светлое развитие событий. Никаких сомнений! безумец был напрямую связан со всеми потусторонними происками, а значит, он был и единственным ключом от врат в мой мир. Все козыри находились у меня! Более того, в случае, если бы араб вновь сделался безмолвным истуканом, как тогда, в пустыне, то я смог бы выбить из него правду силой, вдобавок ко всему, я мог рассчитывать на помощь крепкого юнца, что все эти дни не отходил от меня ни на шаг.
План Хакиму пришёлся по душе, и он, не мешкая, дал согласие. Столь резвое решение, юноша обосновал желанием внести хоть какую-то авантюру в своё бесцветное бытие, мечущееся меж расписных стен отчего дома. Следующим днём Хаким выбрался в город за добычей важных сведений о том, где конкретно располагается лачуга Альхазреда, и где чаще всего околачивается он, на случай, коль не застанем его дома. Я ждал его стоя на балконе.
Однако нас ожидало разочарование! Юноша выяснил, что в городе объявлен караульный порядок, и все улицы Дамаска кишмя кишат стражей; сия мера была принята в виду кражи ценностей из имений некоего вельможи. Хаким с досадой лепетал о том, что на переходах меж кварталами возведены караульные посты. Женщин, детей, стариков за ворот выдворяли из горниц и со стоической нещадностью волокли на допрос. Город погряз в жутчайшем беспорядке.
Сидя у окна, Хаким жалобливо взирал на то, как я нервно расхаживал по комнате. Первый круг, второй, третий, четвёртый.… Наконец тот, изрядно утомлённый праздным созерцанием на своего товарища, чья бездейственность орошала светлый денёк томным отчаянием, подошёл ко мне и робко подал идею: «наша последняя надежда – Зухр! - и далее пояснил значение суть своего изречения. - В полдень местный муэдзин пропоет азан, и народ пойдет молиться, в такой час стражники будут снисходительны по отношению к верующим, ведь они тоже из сего числа. Сначала мы должны же выследить Альхазреда… но ведь если мы отступим от курса толпы, то на нас падет подозрение! Крыши… мы пойдем по крышам». Возражать я не стал, я был готов ползти даже по сточной канаве, лишь бы настичь безумного араба. Благо, былые годы службы не прошли даром.
Юнец раздобыл пару костюмов из мешковины, выкроенные сапожки и оружие. Ближе к полдню двинулись в путь. Вначале я подсадил Хакима с балкона на крышу, вслед за тем, тот протянул мне руку, и мы ринулись на север - к стене, ограждающей богатый квартал от других районов города. Юноша был проворен, двигался с грацией кота и при этом умудрялся краем глаза следить за окружающей обстановкой. Крыша первого от входа в квартал дома была сопряжена с оградительной стеной дощатой галерей, служившей, как я понял, сторожевой будкой. По ней мы выбрались к стене. Стоит отметить, что двигаться по крыше галерее, было весьма нелёгкой задачей, - подогретые топотом наших сапог, доски пронзительно скрипели, грозясь вот-вот переломаться. Немудрено, что пара приставов, до поры прохлаждавшихся в тени колонны, не на шутку встревожились, но, что ешё хуже, один из них двинулся в сторону галереи. И токмо безвестное чудо уберегло меня от столкновения с его взглядом. Сердце лихорадочно билось о рёбра, но Хаким продолжал без устали торопить меня.
