— Может, хоть Джули выйдет замуж, — сказал он.
— О, ты еще у нее на свадьбе погуляешь.
Мюррей посмотрел на экран осциллографа. Шторм на мониторе утих, и сердечное море мерно катило свои волны. Он улыбнулся. Свадьба Джули — как приятно об этом думать. Интересно, его внуки не будут обременены Божественностью, или это передается по наследству?
Скользнула в сторону занавеска, и на пороге появилась она, свежая и стройная. Ну, может, килограмма три лишних, не больше. С огромным букетом хризантем в руках.
— Контрабанда, — нарочито весело сказала Джули, ставя цветы на тумбочку. — Вообще сюда с цветами не пускают, дескать, они тут воздух портят. Все-таки отделение интенсивной терапии. — Когда взгляд Джули скользнул по дюжине датчиков, торчавших у него на груди, она так побледнела, что шрамик на лбу стал почти незаметен. — Эй, а ты ничего выглядишь. — Голос предательски дрогнул. Она поцеловала Мюррея в щеку. — Как ты тут?
— Устаю быстро. Время от времени — боли. Слезинки повисли у Джули на ресницах. Уголки губ опустились.
— Я знаю, о чем ты думаешь: вот так же и твой отец. — Одна слезинка упала. — Но сейчас врачи столько всего знают, правда. Сердце — это всего лишь насос.
— Вот и дай ему новый, — твердо проговорила Джорджина.
Джули стала белой как мел.
— Что?
— Что слышала.
— Джорджина, — укоризненно, почти шепотом, произнесла Джули.
— Я никому не скажу, слово скаута.
— Джорджина, ты просишь…
— Новое сердце, детка. Забудь об эре космической гармонии, забудь синергетическую конвергенцию, просто дай папе новое сердце.
Когда Джорджина выходила из палаты интенсивной терапии, по телевизору рассказывали о террористах, взорвавших ручную фанату на борту греческого пассажирского корабля.
Она хотела сказать: «Джорджина, ты просишь слишком многого», — догадался Мюррей. На лбу дочери постепенно проступал шрамик — по мере того как румянец возвращался на ее лицо. Он ни минуты не сомневался в том, что Джули может его исцелить, как и в том, что он этого хочет. При мысли о смерти у него во рту слюна вскипала от гнева. Как это — придет смерть, уничтожит его мысли, он больше никогда не увидит дочь, лучшую подругу, свои книги?
И все же Джули была права. От нее хотели слишком многого. Она должна держаться в стороне от опасного пути.
Стоит вмешаться один раз — и конца уже не будет. Сейчас новое сердце, за ним другое, и пошло-поехало. Исцеление жертв СПИДа, предотвращение циклона, отвод грязевого потока, мирное разрешение революции. Они не успеют опомниться, а враги уже тут как тут, поджидают у двери.
— Слышишь, если я тебе кое в чем признаюсь, — спросил Мюррей, — это будет как исповедь перед смертью?
— Ни в коем случае.
— Я никогда никому не говорил, но я знал отца Фебы.
— Вот это да! А как его найти?
— Его больше нет.
— Больше нет… — скривилась от огорчения Джули.
— Он был в старом здании Института, когда оно взорвалось. Его звали Маркус Басе. Это он убедил меня стащить тебя… твою камеру.
— А Феба-то уверена, что найдет его.
— Увы.
— Сказать ей?
— Нет смысла. У бедняги было четверо детей. Мальчики. Время от времени я посылаю им бейсбольные карточки.
Как же ему хотелось снова увидеться с Маркусом Бассом, посмотреть на него, обнять, поблагодарить. Ведь это он убедил Мюррея, что эмбрион ему необходим.
— Солнышко, тебе Бог никогда не говорил, что происходит после смерти?
— Вовсе ты не умрешь. — Джули крепко сжала кулаки. — Тебе еще «Герменевтику повседневности» заканчивать.
— И все-таки интересно, не говорил?
— Нет. Мама где-то за пределами Вселенной. Она у меня Бог физики, я в этом уверена. — Джули рассеянно переключила канал. На экране забибикал Роуд Раннер. — Мы ведь знаем, о чем каждый из нас думает, да? Джорджина сказала…
— Терпеть не могу этот мультик… — Мюррей сердито посмотрел на экран телевизора. — Муравьев ему в перья!
Так значит, мама Джули — это простой энергетический импульс, толчок, спровоцировавший Большой Взрыв? Это многое объясняет, размышлял Мюррей.
— Мой ответ — нет. Я должен сам выкарабкаться.
Джули погладила его покрытую проводами грудь.
— А если я просто добавлю немножко новых клеток…
— Подумай сама. Допустим, на какое-то время ты приведешь сердце в порядок. А как бороться со стрессами, куда девать лишние килограммы? Придется заняться целым миром. Починишь сердце, меня долбанет аневризма сосудов мозга, или почки откажут, или начнется болезнь Альцгеймера.
— Я не дам тебе умереть.
Вошла живописно-роскошная медсестра, что-то вроде «Мисс Ноябрь», только в одежде — навязчиво пышная грудь, идеально очерченные чувственные губы, — и сунула Мюррею в рот таблетку.
— Время посещений подошло к концу.
— Моя дочурка, — сказал Мюррей, проглотив таблетку. Ну как смерть может заявиться и забрать его из этого сказочного мира медсестер?
— Славная девочка, вы просто молодец! — Медсестра одарила Джули лучезарной улыбкой. — Цветы нужно забрать.
Джули снова поцеловала Мюррея в щеку.
— Ладно, папа, держись.
Осциллограф по-прежнему не спеша катил свои волны. Мюррею захотелось спать.
— За меня не переживай, пусть у тебя все будет хорошо. Ступай, радуйся жизни.
— «В приморском граде на Променаде гулять мы будем, как во сне», — беззаботно напевала Феба. Противный мартовский ветер гнал ее мимо Железного пирса с мертвой каруселью. Старая скаутская фляга похлопывала по бедру, словно ребенок, пытающийся привлечь к себе внимание. — «В приморском граде на Променаде в любви признаешься ты мне».
Старые рассыпающиеся пирсы, как жалкое подобие афинского Акрополя, служили напоминанием о безвозвратно ушедшем славном прошлом. Но, кроме того, как успела выяснить Феба, здесь было здорово прогуливаться в обеденную пору: людей почти нет, можно расслабиться.
Она открыла флягу и поднесла горлышко к губам. Мама не возражала против баночки пива от случая к случаю, крепкие же напитки — ни-ни-ни! Но бывали такие минуты, когда только ром «Баккарди», это чудодейственное зелье, делал окружающий мир пригодным для жизни.
На краю пирса кто-то рыбачил.
Облизнув губы, Феба закрыла флягу.
— Ну, как улов?
Он оглянулся. Белый. И значит, не отец. Как всегда.
— На прошлой неделе подцепил барракуду, но сегодня они что-то неохочи до моих наживок. — Рыбак был довольно приятным мужчиной с аккуратно подстриженной бородкой. Мускулистый торс обтянут красным свитером с высоким воротом. — Как поживаете, мисс Спаркс?
— Так вы меня знаете?
Незнакомец ухмыльнулся. У него были белые, блестящие, слегка кривые зубы, напоминавшие неправильной формы жемчужины.
— Я был в отеле «Довиль», когда ты нашла динамит. Мы разговаривали с Джули.
— Так вы и есть тот самый друг ее мамы?
— Ваш покорный слуга Эндрю Вайверн. — Он смотал удочку и принялся ее разбирать. — Буду с тобой откровенен: меня беспокоит бедняжка Джули.
— Да, жизнь у нее не сахар, — согласилась Феба. Что-то ей этот Эндрю Вайверн не нравился. Типичный казиношный заправила: этакий фамильярно-пренебрежительный тон. — Божественность — это вам не шуточки. Вечно кажется, что ты недостаточно много делаешь.
— Феба, золотко, я должен сказать тебе нечто важное.
Феба похлопала по фляжке.
— Глотнете? Это ром.
— И тебе не советую. Ты знаешь, что тебе доведется сыграть решающую роль в жизни Джули?
— Что-то она меня не особенно слушается.
Вайверн подобрал рыболовные снасти и, сверкая зубами, направился к Променаду.
— Ты собираешься подарить ей несколько газетных вырезок для ее храма, — вдруг сказал он. — На Хануку [9].
— Ага, и на день рождения. — Она пошла вслед за Вайверном к карусели вопреки всякому благоразумию. — А откуда вы знаете?
— Да так, угадал случайно.
Ну конечно, друзьям мамы Кац ничего не стоило угадывать подобные пустяки.
