— В данном случае, — заговорил Габриэль Фростиг, главврач Института Сохранения, — основная проблема заключается в идентификации яйца.

— Куриного яйца? — переспросил Мюррей. Звякнул звонок. Третий этаж.

— Человеческого. — Доктор Фростиг провел Мюррея в маленькую тесную лабораторию, сплошь заставленную всевозможными штативами, колбами и приборами. — И мы надеемся, вы прольете свет на его происхождение.

Весело побулькивая жидкостью, над лабораторным столом возвышался удивительный прибор, похожий на хитроумную машину для приготовления какого-то тягучего и мутного сиропа. Мюррей в жизни не видел ничего подобного. В самом центре покоилась чаша в форме колокола. Стекло было настолько чистым и прозрачным, что Мюррею подумалось: «Стукнуть по нему — не просто зазвенит, как хрусталь, а целую фугу исполнит». Словно новогодние подарки вокруг елки, на деревянной подставке, окружавшей чашу, стояли электрическая помпа, резиновые груши и три стеклянные бутылочки.

— Что это?

— Ваша последняя проба.

Одна бутылочка была пуста, вторая была наполнена чем-то, напоминавшим по виду кровь, а третья — молочно-белой жидкостью.

— И вы храните ее в…

— В камере эктогенеза, ну, в таком особом инкубаторе.

Мюррей во все глаза смотрел через стеклянную стенку сосуда. В чаше покоился большой влажный пласт протоплазмы. Он странным образом напоминал камбалу в шелковой мантии. К мягкой плоти с разных сторон тянулись прозрачные пластиковые трубки.

— Что вы сказали?

— Это искусственная матка, — пояснил Фростиг. — К сожалению, пока только опытный образец. Приступить к выращиванию человеческих эмбрионов мы планировали только лет через пять. До сих пор ограничивались мышками и лягушками. Но когда Кармстайн обнаружил ваш бластоцит, мы сказали себе: что ж, так тому и быть. — Доктор скорчил страдальческую гримасу, словно только что ознакомился с плачевными результатами собственной биопсии. — Кроме того, мы допускали, что вы могли специально все подстроить. Ведь если эмбрион погибнет, вы получите возможность попасть на страницы газет, сокрушаясь о том, какие мы все тут мясники. Я прав? — Он презрительно ткнул пальцем в направлении лужайки, где собрались митингующие. — Вы один из этих неоапокалиптиков, мистер Кац?

— Нет, я еврей. — Мюррей прислушался к скандированию демонстрантов, напоминавшему шум прибоя. — И я в жизни не имел дела с газетчиками.

— Вот психи, их бы в Средние века отправить.

— Минутку, минутку, так вы говорите, там развивается, в этой штуковине, ребенок?

Фростиг кивнул:

— Да, внутри маточной ткани.

Мюррей подошел вплотную к камере. Отразившись в искривленном стекле, его лицо гротескно исказилось. И без того раздобревшее в последние годы, оно напоминало пузатую сахарницу.

— Сейчас вы ничего не увидите, — осадил его доктор. — Речь идет о клеточном образовании размером не больше булавочной головки.

— О моем клеточном образовании?

— Вашем и чьем-то еще. Скажите, это не вы, случайно, ввели яйцеклетку в свою пробу?

— Как я мог, я же не биолог. Я и женщин-то толком не знаю.

— Дохлый номер, мы так и предполагали. — Фростиг открыл верхний ящик картотеки, вынул оттуда стопку бланков, переложенных черной копиркой, словно сандвич сыром. — Как бы то ни было, нам нужна ваша подпись на отказном листе. Мы не вчера родились и знаем, что иногда у людей возникают странные привязанности. На прошлой неделе я часов двадцать кряду уговаривал суррогатную мать, выносившую ребенка по контракту, отдать малыша его родителям.

«Ребенок…» — недоумевал Мюррей, беря в руки отказной лист. Кто-то наградил его ребенком. Он боялся, что у него нашли рак, а вместо этого получил ребенка.

— А если я подпишу, это означает…

— Что вы лишаетесь всяких прав на эмбрион. Не то чтобы они у вас были. По закону это всего лишь очередная проба. — Фростиг выхватил из кармана халата шариковую ручку, словно кинжал из ножен. — Эта яйцеклетка заставит нас поломать голову: обратный партеногенез, как мы называем это на данном этапе. По большому счету так не бывает, так что для блага всех сопричастных…

— Обратный партено… что?

«Ситуация сама по себе чрезвычайная, — подумал Мюррей, — и чувства, ей сопутствующие, тоже обычными не назовешь: странное сочетание смятения, страха и приятного пульсирующего тепла в яичках».

— При обычном партеногенезе происходит мейоз яйца без оплодотворения. Это также отклонение, но оно тщательно изучено. Здесь же речь идет о развитии зародыша в сперме без яйцеклетки. — Фростиг пощупал трубку, подводящую к искусственной матке кровь, проверяя давление. — Откровенно говоря, нас это застало врасплох.

— Разве нет какого-нибудь научного объяснения?

— Ищем.

Мюррей рассматривал отказной лист, пестревший бессмысленными надписями. И правда, зачем ему ребенок? Он ведь будет книжки с полок таскать. И во что его одевать?

Он вздохнул. Права была любовница Джорджины: дети — это ужас.

— А что будет с эмбрионом?

— Лягушек мы обычно наблюдаем до второго триместра. — Фростиг взял у Мюррея бланк и положил его на стол. — Мышей — немного дольше. Основную информацию мы получаем лишь после их умерщвления.

— Умерщвления?

— Инкубатор требует серьезной доработки. Через год мы могли бы — повторяю, могли бы — попытаться провести эксперимент с кошкой. — Фростиг проводил Мюррея до двери, на мгновение остановился и взял с полки стерильную баночку. — Не возражаете? Раз вы уже здесь, Кармстайн хотел бы получить очередную пробу.

Мюррей взял баночку.

— А этот эмбрион? Он какого пола?

— А?

— Мальчик или девочка?

— Ах, пол… Не помню, кажется, женский.

Когда Мюррей вошел в донорскую, его охватило странное мечтательное настроение. Он окунулся в тихий водоворот детских колыбелек, мягких игрушек и удивительных, еще не существующих детских книжек, написанных его любимыми авторами. Интересно, что бы мог написать для детей Кафка? «Утро для Грегора Самсы началось премерзко». Мюррей рассеянно смотрел на «Мисс “Октябрь-68”». Этой было явно не до мейоза. Умертвить. Они собираются убить его ребенка. Убить? Нет, слишком грубое слово. Это будет научный эксперимент, только и всего.

Мюррей взглянул на часы. Пять семнадцать. Они разрубят его малышку скальпелем, разорвут ее на клеточки.

Ребята доктора Фростига, наверное, уже разошлись. Все так просто: если лаборатория закрыта, он уйдет, если же нет, то так тому и быть.

Мюррей пересек холл и повернул дверную ручку. Дверь распахнулась. Да что он будет делать с ребенком? Оказавшись в полумраке лаборатории, Мюррей почувствовал, как его сердце забилось в ритме пульсации помп. Он щелкнул выключателем, поспешно подхватил деревянную подставку со всем ее содержимым и, пошатываясь под тяжестью ноши, направился к двери. Ребенок. Его ребенок находится в этой самой чертовой посудине.

Скользнув обратно в донорскую, он опустил прибор на пол прямо под пушистой промежностью «Мисс “Июль-72”». Пожалуй, лучше подождать, пока разойдутся эти неоапокалиптики. Если искусственное оплодотворение, по их меркам, грешно, то от обратного партеногенеза их кондрашка хватит.

Он проверил давление в трубках, точь-в-точь как это делал Фростиг. И с чего он взял, что ему удастся выбраться с этим отсюда? На него ведь в первую очередь падут подозрения. Слава богу, его эмбриончик был еще слишком молод, чтобы видеть всех этих голых баб вокруг. От многообещающих грудей у его девочки голова бы кругом пошла.

Дверь, скрипнув, открылась. Мюррей вздрогнул и подскочил. Сердце бешено колотилось.

— Ах, простите, — заизвинялся высокий темнокожий донор с залихватскими усами. Слегка наклонившись, он вынул из кармана спортивных брюк пустую баночку. — Я думал, здесь свободно.

— Не страшно, я уже закончил. — Мюррей неуклюже попытался скрыть следы преступления, бочком придвинувшись к похищенному прибору и став перед ним в нарочито небрежной позе.

Окинув взглядом комнату, чернокожий донор озорно улыбнулся.