— Почему вы так решили?
— Разве может быть счастливым человек, который никогда не улыбается? Видели бы вы его глаза! Их переполняла жуткая мука. Думаю, более или менее Чао знал наш лифтер, старина Дай. — Мгновение помолчав, Синьсинь поправила себя: — Я хотела сказать, Дай чаше других сталкивался с ним. По-настоящему Чао не знал никто.
— А о семье его вам приходилось слышать?
— Очень мало. Только то, что мы узнали, когда он сюда въехал.
— И давно это было?
— Два года назад. Раньше Чао работал в Гуйлине, в провинции Гуанси, а потом его перевели в Пекин. Но последние шесть месяцев он почти не ходил в министерство — болел, наверное. — Синьсинь доверительно подалась вперед, голос ее снизился до шепота: — Говорят, Чао был женат и развелся. По слухам, на юге у него остался ребенок. Вообще-то он предпочитал юношей, даже мальчиков.
Ли Янь натянуто улыбнулся. Нетрудно было представить, какие разговоры велись между Лю Синьсинь, лифтером и другими членами уличного комитета о ночных визитах в квартиру на пятом этаже. Но жильцов дома явно пугал высокий социальный статус Чао Хэна. Личный консультант министра — фигура весьма влиятельная, из тех, кого принято считать современными мандаринами. [8] С такими лучше не связываться.
Допив чай, Ли встал.
— Большое спасибо, тетушка Лю. Вы очень нам помогли.
Вслед за боссом поднялся со стула и Цянь.
— Разве вы не выпьете еще по чашечке? — Синьсинь явно не хотелось отпускать гостей.
— Отрывать вас от домашних хлопот? А как же голодный муж?
— А-а. — Старушка махнула рукой. — Он, видимо, еще не скоро явится, молодые — тем более. Может, я вам пока сыграю?
— Честное слово, у нас мало времени. — Ли Яню никак не хотелось обидеть пожилую женщину.
— Только одну песню. — Синьсинь придвинула стул, села за клавиши. — «Родину» вы наверняка пели в школе.
Ли и Цянь обменялись взглядами. Деваться было некуда.
— Хорошо. Но только одну.
Лицо тетушки Лю просияло.
— Тогда вы мне подпоете. — Она взяла первые аккорды. — Я — куплеты, мы вместе — припев.
В комнате зазвучали музыка и слова песни, написанной более тридцати лет назад. Ли утешал себя тем, что урок вокала проходит без свидетелей. Детектив знал, какие шуточки отпускали бы коллеги, проведай они об этом трогательном трио. На Цяня в данном случае можно было положиться: оперативник и сам сгорал от смущения.
Взгляд Ли Яня непроизвольно переместился на дверной проем. Над головенками детей возвышались фигуры изумленных родителей. Детектив прикрыл глаза.
Квартиру тетушки Лю оба покинули молча; стараясь не смотреть друг на друга, забрались в джип. Пару минут Ли Янь недвижно сидел за рулем, но в конце концов выдержка ему изменила, он улыбнулся. Искоса глянув на босса, улыбнулся и Цянь. В следующее мгновение мужчины уже давились от хохота, из глаз обоих брызнули слезы — как у подростков, впервые услышавших неприличный анекдот. Ощущение неловкости растаяло без следа. Жадно хватая ртом воздух, Ли попытался осознать, что явилось причиной смеха, и не сразу понял: они смеялись над самими собой.
Громкий стук в окошко водителя прервал их веселье. У джипа стоял совсем молоденький сержант полиции.
Ли опустил стекло.
— В чем дело?
— Старший сержант Ван Цзямин. — В глазах полисмена светилось неодобрение. — Это мой участок. Перед тем как пойти к председателю уличного комитета, вам следовало обратиться ко мне.
Ли Янь откинулся на спинку, тыльной стороной ладони вытер мокрые щеки.
— Не переживай, парень. У нас был всего лишь урок пения.
Детективы вновь зашлись хохотом. Оскорбленный до глубины души, старший сержант стиснул зубы и отступил на бровку. Двигатель джипа взревел, машина сорвалась с места. Юный Ван Цзямин с бешенством посмотрел ей вслед.
Когда Ли и Цянь возвратились в первый отдел, автостоянка возле здания была забита велосипедами. Их владельцы толпились у двери, вполголоса обсуждая причины неожиданного вызова в полицию. Отдельными группками держались сезонные рабочие, прибывшие в столицу на заработки, сдержанными репликами обменивались любители прогулок по парку Житань: домохозяйки, молодые родители, пенсионеры. Для того чтобы опрос людей продвигался быстрее, из городского управления были вызваны почти два десятка офицеров.
Ли Янь с трудом нашел место для парковки, а затем вместе с Цянем кое-как протолкался к ступенькам крыльца. Давка царила и внутри здания, по коридорам тянулись длинные очереди. Каждая беседа фиксировалась в протоколе, из раскрытой двери машинописного бюро по этажам разносился сухой перестук клавишей. Ручейки бумаг стекались в поток, который после долгого пути лавиной обрушивался на рабочий стол заместителя начальника отдела. Переступив через порог кабинета, Ли увидел перед собой как бы снежную гору. Подчиненные сортировали бумаги, воздвигая на столе три могильника — по одному на каждую жертву. С краю лежал отчет о вскрытии тела Чао Хэна, рядом в картонной папке находилась объемистая справка из отдела кадров министерства сельского хозяйства. Под ней Ли обнаружил то, о чем просил детектива У, — выписку из досье Иглы.
Бросив оценивающий взгляд на бумажные завалы, Ли Янь почесал затылок. Даже самое поверхностное знакомство с собранной информацией требовало не меньше недели. Когда в кабинет вошла сотрудница с новым многостраничным документом, Ли в отчаянии поднял руки:
— Хватит! Здесь больше нет места!
Девятнадцатилетняя машинистка растерянно пожала плечами:
— Куда же я это дену?
Он осмотрел помещение.
— Вон туда, под окно. Эти три кипы — тоже. На столе останется только самое срочное, то, о чем я просил доложить в первую очередь.
Кивнув, машинистка принялась перекладывать бумаги на пол.
— И смотри, чтобы они не смешались!
Когда середина стола была расчищена, Ли уселся в кресло, придвинул к себе отчет о вскрытии. Перед глазами — в который раз за этот день! — возник образ Маргарет. На память пришли обрывки их разговора: «Нет человека, который был бы как остров… должно быть, разбила зеркало… моя личная жизнь вам порядком надоела…» Опять он увидел обручальное кольцо, покрытую веснушками руку, высокую грудь под футболкой.
Ощущая нарастающее в груди раздражение, Ли Янь отложил отчет в сторону и занялся докладами криминалистов. Но ничего для него нового те не содержали. Результаты анализа крови, обнаруженной в квартире Чао Хэна, будут готовы только завтра, как и ответ на запрос, который он направил доктору Вану. Необходимость ждать вызывала чувство досады. Ли привык гордиться собственной выдержкой. Где же она? Интуиция подсказывала: сейчас он не может позволить себе педантично, слой за слоем наращивать оперативную базу, разгадка убийства напрямую зависит от темпов следствия. Однако против такого подхода бунтовало все естество детектива.
Ли заставил себя вчитаться в доклады экспертов. Единственным, что связывало все три убийства, были окурки сигарет. Беспокоило то, что Чао Хэн курил, причем именно «Мальборо». Вполне могло оказаться, что окурок возле тела в парке был оставлен самим Чао: убийца милостиво разрешил жертве сделать последнюю затяжку. В таком случае обугленный труп генетика не имел никакого отношения к двум другим смертям, а наличие одинаковых окурков объяснялось случайностью. Но в совпадения Ли Янь не верил. К тому же Чао находился под действием наркотика, его пачка «Мальборо» осталась дома. Значит, сигарету в парке он попросил у своего убийцы? И тот тоже курил «Мальборо»? В высшей степени сомнительно.
Ли нервно забарабанил по столу пальцами. Мысль о пассивном ожидании завтрашнего дня показалась ему дикой.
Стопки бумаг под окном продолжали расти. Через открытую дверь Ли видел, что поток приглашенных на беседу не иссякает. Рука его протянулась к справке кадровиков министерства сельского хозяйства. В толстой подборке листов обнаружилась интересная деталь. Чао Хэн был рожден в 1948-м, за год до провозглашения КНР, в городе Наньчан, провинция Цзянси. Отец его преподавал английскую литературу, мать занимала высокий пост в городском комитете партии. Восемнадцатилетним парнем (Ли тогда едва успел появиться на свет) Чао прибыл в Пекин, чтобы стать студентом сельскохозяйственного университета. Страну захлестывали волны «культурной революции». Два года спустя студенты-хунвейбины рассмотрели в однокурснике ревизиониста. Последствия такого приговора Ли Яню были известны. Выявленный «отступник» подвергался физическим оскорблениям, его «прорабатывали» на многочасовых собраниях, сутками не давали спать. Для подростков и молодежи это было время абсолютной вседозволенности, которая снимала оковы цивилизации и предоставляла свободу наиболее низменным поползновениям человеческой души. В конце концов, хунвейбины очищали страну от классового врага, от тех, кто с оголтелым упрямством цеплялся за «четыре старых». Школьники избивали своих учителей, надевали им на головы шутовские колпаки, ставили на колени. Учившийся в то время в начальной школе Ли Янь видел такое собственными глазами. Лет пять спустя безумства толпы пошли на убыль. Вызвать ненависть «красных охранников», подумал Ли, могли интеллигентные манеры Чао Хэна, его повышенное внимание к какому-нибудь однокашнику. Все закончилось тем, что юношу отправили на перевоспитание в деревню.
