— Мы будем проводить почти столько же времени и в Лондоне…

— Вам нужно найти подходящую работу, мой мальчик. Я не хочу, чтобы она работала, пусть рисует. Вероятно, она скоро станет художницей и тогда сможет вас содержать! Не то чтобы художники зарабатывали большие деньги, особенно вначале, а по правде сказать, большую часть времени они вообще ничего не зарабатывают, будь оно все проклято! Когда здесь жил Тим, мы, бывало, пели как соловьи, но, кажется, это было еще до вашего появления, до того как вы нас нашли… Я хочу сказать, как бы мало это для вас ни значило, не теряйте нас из виду, ладно? Меня по крайней мере…

— Ну что вы, конечно нет!

— Вы мне нужны. А когда Милдред будет сидеть на корточках в своем сари там, в горах, я буду ужасно тосковать.

— Она все же уезжает?

— Не знаю. К счастью, она нашла себе какого-то чертового англиканского священника по имени Лукас и… О господи, знаете ли вы, что она сама хочет принять сан? Куда катится Англия! Да бог с ней, давайте усладим свои взоры видом вашей прелестной жены, она все еще разговаривает с Джексоном, взгляните, она заметила, что мы на нее смотрим, бьюсь об заклад, она знает, о чем мы говорим, — смеется, машет рукой. Черт, Бенет перехватил ее. К слову, что вы думаете о Джексоне? Ладно, поговорим об этом позже. Знаете, я ведь, в сущности, не видел вас с тех пор, как поцеловал там, в роще, под большими темными деревьями. А теперь вы не будете отвергать мои поцелуи? О, хвала небесам, я знал, что вы меня не отринете! Ну что ж, пора мне попытаться установить отношения с Анной, а вы пока отвлеките Эдварда, который как раз, бог мой, передает Милдред на попечение Джексона!

Эдвард, ловко уклонившись от разговора о Льюэне, спорил теперь с Милдред о будущем англиканской церкви:

— Моя дорогая, это конец. Если в грядущем веке христианство в какой-то форме и сохранится, то это будет римская церковь. Рим всегда требовал железной дисциплины, дисциплины и единства. Это и привлекательно. Тем не менее сомневаюсь, что и католицизм долго продержится. А англиканство — вообще катастрофа, эта церковь напоминает бродячий цирк, в ней нет ничего глубокого, и ее последователям это известно! Единственное, что можно проповедовать честно, — это правду о том, что никакого Бога нет, нет жизни после смерти и Иисус отнюдь не свят. Быть может, на смену христианству придет нечто благопристойное — не только деньги, технологии и успех, надеюсь, — но мы этого уже не увидим. А что касается просто выживания, то я ставлю на ваших друзей индуистов и буддистов и еще — на иудаизм, можете спросить об этом у Туана… Впрочем, теперь, когда он отделался наконец от Оуэна, я и сам его спрошу.

Милдред давно мечтала об этом моменте и ждала его; как только Анна повернулась к Оуэну, а Бенет — к Розалинде, сама Милдред обратилась к Джексону. Она вся дрожала, ей казалось, что он изменился, стал еще более, гораздо более красивым, его темные глаза, спокойные и сияющие, увеличились, губы были нежными, лицо излучало любовь, он чувствовал себя надежно, потому что Бенет простил его, нет, нет, это он простил Бенета! Но дело, конечно, не в этом, Джексон переменился, как меняются люди, прошедшие через страдание, как меняется море, кажется, у Шекспира, даже кожа была у него теперь другой — более темной и блестящей. Он исчезал, чтобы принять реинкарнацию, теперь он принадлежит к тем, кто живет вечно, вероятно, в Тибете или где-нибудь еще. Сколько ему лет — сто, тысяча? Эти люди являются как ангелы-хранители, они и есть ангелы-хранители, вот он говорит с ней на странном языке, а она тем не менее его понимает, протягивает руку и касается его руки — рука пылает. Она говорит с ним, он говорит с ней, у него — стигматы, его били, как били Христа, он изувечен, как переодетый Король-Рыбак, он боится, что его поймают те, кто знает о его позоре и о том, как его нашли в картонном ящике среди отбросов у реки. Дядюшка Тим нашел его и выхаживал, словно раненую птицу, словно Просперо с его тайным грехом на своем острове, страдая от боли и угрызений совести, он сказал: «А это порожденье тьмы — мой раб». Разумеется, Калибан был его сыном от Сикораксы, Джексон и есть Калибан, именно он знает остров, населяющих его зверей, растущие там растения и понимает странные звуки, наполняющие его. Джексон действительно незаконный сын Бенета. Шекспир тоже терзался муками совести, его огромная душа была переполнена раскаянием, как у Макбета, как у Отелло, «Долой мечи! Им повредит роса», и индийский трюк с веревкой, и Ким, бегающий по крышам, и Ангел, принесший благую весть, и… «Да, я буду держать в руках потир, то есть Святой Грааль».

Но в этот момент до ее слуха начинает доходить громкий голос Оуэна:

— Где теперь наши великие лидеры, где наши великие мыслители, почему мы должны получать указания неизвестно от кого, от неких невидимых бюрократов? Маркс понимал, что с нищетой можно и должно покончить, но никто его не слушал, а теперь наши так называемые демократии начисто лишились понятия о сострадании, мы должны сокрушить наш бессмысленный, жестокий капитализм, ничего удивительного, что при таком положении вещей Александр бежал в далекую Японию…

Анна, сидевшая рядом с Оуэном, тихо поддакивала:

— Да, да, да, действительно, — и всячески старалась привлечь внимание Эдварда.

Розалинда не сводила глаз с Туана. Бенет, державший в поле зрения весь стол, наконец встал. Вслед за ним начали подниматься остальные.

Оуэн, прервав свою речь, закричал:

— В сад, в сад!

Все гурьбой со смехом направились было в сад, но в этот момент Бенет воскликнул:

— Подождите! Мы же не выпили за дядюшку Тима!

Бокалы взметнулись ввысь, зазвенели, и все закричали:

— За дядюшку Тима! Дорогой старина Тим, благослови его Бог!

У тех, кто хорошо знал Тима, на глаза навернулись слезы.

После этого гости, толпясь, проследовали через гостиную в сад, где в соответствии с установившейся традицией разбрелись, разбившись на группки, в темноте. Поскольку лето катилось к закату, звезды были теперь молочно-белыми и не такими блестящими, небо напоминало скорее очень тусклый ковер с узором из наиболее знакомых созвездий. Трава, покрытая росой, была на этот раз еще более мокрой, летучих мышей стало меньше, реже слышалось зловещее уханье сов из крон необъятных веллингтоний, к которым под грустным взглядом Оуэна Туан стремительно увлекал Розалинду. Эдвард с Анной рука об руку шагали к розарию, журчание его маленького фонтанчика было отчетливо различимо в темноте. Расстроенный Оуэн переключился на тихо плакавшую Милдред. Они вдвоем уселись в дальнем конце террасы. Бенет оглядывался в поисках Джексона, но того нигде не было видно. Глубоко вдыхая влажный воздух, он в одиночестве побрел к краю лужайки.

Розалинда с Туаном оказались как бы запертыми в большой кровати с четырьмя столбиками по углам в старой части Пенндина. Постаравшись избежать встреч с остальными гостями и вернувшись из сада в спальню, они поспешно улеглись в постель. Здесь они чувствовали себя так, словно покачивались на волнах теплого и очень спокойного моря или медленно кружились в полусонном вальсе. Или, как заметил Туан, скользили по идеальному льду высококлассного катка — разница была лишь в том, что находилось все это в одном и том же месте. Когда была моложе, Розалинда каталась на коньках. А умел ли кататься Туан? Она никогда его не спрашивала! Как было бы замечательно вместе ходить кататься в Кенсингтон-Гарденз! Так или иначе, то, что должно было между ними произойти, произошло. Все было похоже на волшебную сказку, на чудо или на совершенно новую духовную форму существования, будто они вошли в некий огромный прекрасный храм. Прежде чем отправиться в мэрию, они оба инстинктивно, словно исполняя священный обряд, преклонили колена. К тому времени этап «а ты не сомневаешься?» был ими пройден, хотя каждый из них, безусловно, с волнением испытывал другого на прочность чувств. Туан и впрямь был безупречным рыцарем, Розалинда во сне и наяву ясно видела его сверкающий серебряный меч и шлем, покрывающий благородную голову. «Я нашла его, — думала она, — я нашла его!» Он обнимал ее так нежно и так крепко, он был чист душой, как дитя, но в то же время исключительно отважен и исполнен любви. И впереди было будущее, да, долгое будущее с детьми, прекрасными детьми, которые у них родятся. Все это и она сама, так долго боровшаяся за себя самое и победившая, постепенно залечивали его раны. Она боролась и за него тоже, но как-то раз, словно в свете сверкнувшей молнии, вдруг увидела, что уже слишком поздно, увидела и испугалась. Слишком много странных событий, божественных случайностей свело их. В сущности, это Мэриан толкнула их друг к другу: достаточно вспомнить, как он позвал Розалинду, когда Мэриан пришла к нему, как смотрел на спящих в его доме сестер…