Милдред положила чемодан в багажник и, когда Оуэн залез в свою просторную машину, высунувшись из окна, спросила:
— А где Розалинда? Ах да, ей ведь нужно отогнать назад взятую напрокат машину. Она вернулась в дом: хочет побыть с вами, вы сможете утешить ее лучше, чем мы, дорогой Бенет.
Она протянула ему руку, опустив стекло дверцы.
Бенет поцеловал ее.
Пока внушительный автомобиль не скрылся за деревьями, было видно, как Милдред машет из окна рукой.
Бенет вернулся в дом. Розалинда сидела на стуле в холле. Он принес еще один стул и сел рядом, но не успел сказать ни слова, как Розалинда заговорила:
— Мне очень жаль, я знаю, вы не хотели, чтобы я ходила к Эдварду, и мне не следовало этого делать, ведь я не смогла сказать ему ничего хорошего, только еще больше разбередила рану. Мне так неловко, я знаю, что не должна была…
Бенет, вспомнив свое мимолетное раздражение, поспешил успокоить ее:
— Да нет же, милая Розалинда! Я вовсе не был против того, чтобы ты его навестила, с чего бы? И я уверен, он был рад тебя видеть, даже повел смотреть картины… Напротив, это я помешал…
Розалинда, качая головой и возведя глаза к потолку, перебила его:
— О, что вы, ничуть… Бенет, простите…
— Не хочешь остаться? Я не уезжаю. Дорогое мое дитя, оставайся, прошу тебя.
— Нет, нет, я знаю, вам хочется побыть одному. Мне тоже. Нужно ехать. Все это какой-то кошмар…
Она встала. Бенет хотел сказать ей что-нибудь утешительное, нежное, но не находил слов и лишь пообещал:
— Мы скоро увидимся. Может, ты ее найдешь, может, она сама придет к тебе. Да, полагаю, она придет именно к тебе, а не к нам. Возможно, уже скоро все утрясется, они вернутся друг к другу, и все будет…
— Нет, — прервала его Розалинда, — она не придет, никогда не придет ни к одному из нас, она вообще не вернется.
— Не говори так, Розалинда, мы же не знаем…
— Это что-то вроде черной магии — как будто превращаешься в совершенно другое существо… Или как будто… как будто попадаешь в ад.
— Почему бы тебе не остаться со мной?
— Нет, милый Бенет, я хочу побыть одна. Мои вещи здесь, внизу, и смотрите: Клан уже подъезжает на моей машине.
Садовник и впрямь подогнал к крыльцу ее взятую напрокат машину, после чего, по обыкновению, скрылся в оранжерее. Бенет помог Розалинде уложить вещи, которые еще вчера были ей так дороги. Она села за руль, опустила стекло и быстро поцеловала Бенета.
— До свидания, милый, дорогой Бенет.
Машина скрылась из виду, и он медленно побрел к дому. «Все они спешат покинуть меня, — думал он. — Мы избегаем друг друга, они считают, что это место проклято. Такое не могло случиться больше нигде, может, это и впрямь черная магия. Каким-то образом я оказался виноват. О господи». Он вошел в дом, закрыл дверь, посмотрел на часы и, к своему удивлению, обнаружил, что не было и пяти. Сильвию он отпустил раньше, попросив лишь накрыть на стол на случай, если кто-то из гостей останется. Но все уехали. Бенет прошел в кухню, потом обратно в гостиную. Его охватило чувство страшного одиночества, было трудно дышать. Как могли случиться все эти ужасные события? И ведь это только начало. Они затронули всех, и это его вина. Он был так счастлив, верил, что строит семью. Нужно что-то сделать. Ему хотелось рыдать и изорвать свою одежду в клочья. А если снова уехать в Германию? Невозможно: слишком давно все это было, его короткая — нет, его долгая жизнь разбилась вдребезги. Он затеял нечто ужасное. У него в ушах звучали слова Розалинды: это черная магия, это ад.
Шаркая, он потащился в кабинет, взглянул на дядюшкиного Шиву, танцующего в огненном кольце, широко раскинувшего две пары рук, и на слова, написанные позавчера им самим. Сел.
«Чтобы попытаться осмыслить привязанность Хайдеггера к досократовским философам, нужно вспомнить метафизические модели, иллюстрирующие связи и тождества, и представить Множество (видимое) как Целое. Целое (или Единое) — вот в чем суть. Целое имеет многочисленные лики и грани, способ познания его состоит в соотнесении (или, можно сказать, сопровождении) понятий с разными номинациями. Христианство придает особое значение концепту Единого Целого, но осмысляет его через Троицу или Двуединство. Чрезмерная концентрация на Целом, становясь невыносимой, порождает массу побочных понятий и сущностей. Они, разумеется, могут воплощаться в образах святых, младших богов, в понятиях разрозненных второстепенных добродетелей и так далее. Сила, образующая Целое, испытывает (справедливо это или нет — вопрос другой) сопротивление. Хайдеггер хочет показать нам внутреннюю связь между великими греческими идеями и таким образом подкрепить и объяснить собственную доктрину Бытия, которая зиждется на сходном внутреннем круге концепций».
«Что, черт возьми, все это значит? — подумал Бенет. — Вернее, что я хотел этим сказать? Я-то надеялся, что работа будет для меня убежищем, а вместо этого вверг себя в какую-то мрачную гигантскую паутину, паутину его интеллекта. Интересно, действительно ли, как говорят, милый добрый Целан [16]посетил его в той горной хижине… И Ханна Арендт простила его… И он посмел присвоить себе великого Гёльдерлина, а также и греков?.. Увы, все это покрыто мраком, но у меня — свой мрак, это мой крест и мои вериги. Я ничтожен, и я не понимаю. Ну почему я не выбрал свет и не занялся поэзией вместо философии! Ведь в молодости, до искушения этой философией, я писал стихи! А теперь это уже невозможно. Только Тим был для меня источником света в окружающем мраке. И греки, греки… Но даже они тускнеют и отдаляются. Не схожу ли я с ума?» — подумал Бенет, вставая из-за стола. Что ему теперь делать? Как он мог слепо копаться в этой бредовой галиматье, когда день так и не принес ничего, кроме ужаса? Медленно, тяжело он побрел на кухню, попытался съесть яблоко. Открыл бутылку красного вина, выпил немного, сел, положив голову на стол, потом поднял ее. Неужели он безумен? Где сейчас Мэриан? Плавает в Темзе? Отравившись, лежит в какой-нибудь обшарпанной лондонской комнате, где ее несколько месяцев, а то и лет никто не найдет? А Эдвард? Что он, Бенет, при всей своей деловитости сделал для Эдварда? Он вскочил и вышел в сад.
Деревья стояли неподвижно, даже птицы молчали. Он дошел до своего любимого дерева гинкго и обнял его, прислонившись лбом к гладкому стволу. Потом вернулся в дом, лег на диван в гостиной и уснул.
Проснулся он с тяжелым туманом в голове и ощущением несчастья. День клонился к закату, хотя темнота еще не наступила. Вдруг ему пришло в голову, что нужно немедленно ехать в Лондон. Он заспешил, собираясь: схватил пальто, запер все замки, задвинул задвижки и вышел из дома. «Ровер» стоял неподалеку, под деревьями. Бенет сел в него, но, прежде чем тронуться, на несколько мгновений опустил голову на руль.
При въезде в Лондон движение оказалось напряженным, небо между тем начало темнеть. Последняя пробка доконала Бенета, он мысленно выругался: какой же он идиот, теперь, чего доброго, весь вечер придется проторчать в машине. Наконец ему все же удалось добраться до дома. Открыв ворота, он подъехал к гаражу, потом затворил ворота и пошел к ступенькам, ведущим к парадному входу. Дом был погружен во тьму. В легких летних сумерках, стараясь встать так, чтобы ему не мешала собственная тень, Бенет, тихо ругаясь, нащупал в кармане ключи, в тусклом свете уличных фонарей отпер два замка и проскользнул в дом. Но не успел он закрыть дверь и протянуть руку к выключателю, как в смежной с холлом комнате зажегся свет и в дверном проеме возникла темная фигура. Бенет включил свет в холле.
— Здравствуйте, сэр, у вас все в порядке?
— Да, разумеется! — ответил Бенет.
— Есть какие-нибудь новости? Мне звонила мисс Розалинда.
— Нет! — резко бросил Бенет.
— Хотите поесть или…
— Нет…
— Тогда доброй ночи…
