— Конечно, — шепчет она.

— Но я не могу предохранить тебя.

— Можешь, — смущенно сказала Эмма и покраснела. — Проверь верхний ящик в тумбочке. Я положила их вчера вечером перед тем, как мы ушли.

— Неужели ты думала, что я мог… — возмущенный Макс не смог договорить.

— Ты убегал от меня, словно заяц с горящим хвостом, — хихикала Эмма. — Мне кажется, что ты бы не позаботилсяоб этом.

— О, — грустно улыбнулся Макс.

«Терпение и любовь, любовь и терпение», — твердила про себя Эмма.

— Я не прошу луну, Макс.

— Только меня?

— Только тебя, — она нежно провела пальцами по белеющему шраму. — Прямо сейчас.

Макс вздрогнул, руки его ослабели. Эмма наклонилась и поцеловала коричневый кружок на его груди.

— Всего целиком, без условий и сожалений, — шепчет Эмма, касаясь губами колючего подбородка. — Позволь любить тебя, — стонет она и целует сжатые губы. — Я хочу любить тебя.

Макс нежно ответил на легкий поцелуй, потом припал к губам Эммы, кончиком языка лаская чувственный рот, руки скользнули по шелку.

— Эмма, — прошептал Макс, освобождая Эмму от ночной сорочки, — ты уверена?

Тело ее ответило красноречивее всяких слов.

— Еще никогда и ни в чем я не была так уверена, — пробормотала она и снова поцеловала.

Раздев ее полностью, Макс целует гладкие плечи, тонкую шею, покусывает мочки ушей, грудь. Руки скользят по телу, находят грудь, сжимают ее, пощипывают соски — бутоны призывно поднимаются. Неожиданно пальцы отпускают их, пробегают вдоль тела, гладят трепещущие бедра, словно успокаивая, и снова бегут вверх, на обратном пути встречают грудь и вознаграждают ее за долгое ожидание.

Со стоном Макс отпускает себя на волю, на волю собственного тела и неуемной страсти. Разум растворяется в волшебном аромате. Только одно желание — обладать этим прекрасным телом.

Возбуждение росло в ней, посылая властные импульсы во все уголки вздрагивающего тела. Губы ищут и находят ее губы, язык проникает внутрь, лижет зубы, щекочет небо, встречается с ее языком, борется с ним, жаркий, влажный, вызывающий слезы предвкушения на ресницах. Эмма в таком восторге: кажется, вот-вот сладкая волна наслаждения захлестнет и ее. Нет, она сдастся потом, истомившись игрой. Некое растение продолжало расти в ней, пускать корни, разбрасывать бесконечные ветки с силой более мощной, чем сила разума…

— Не спеши, — шепчет Макс и гладит ее крепкий живот, будто холку разгоряченной лошади.

— В следующий раз, — хрипло проговорила Эмма. — Я хочу тебя сейчас.

— Я знаю, — тяжело вздохнул он, опускаясь все ниже и ниже. Сильные руки опрокинули Эмму на подушки, пальцы становятся все настойчивее, прокладывая себе путь к заветному плоду. Вот они пробежали по всему паху, потом ладонь принялась как бы разглаживать складки, но пальцы уже на лобке, путаются в руне, покрывающем его, и находят крохотную точку, узкую щель, раздвигают ее. Крик восторга рвется из груди Эммы. Ладонь ласкает горячую, вздрагивающую расщелину, будто бы успокаивая, ласкает ее, не торопясь, поглаживает лепестки губ, чуть-чуть раздвигает их и медленно приближается к бутону плоти. Эмма уже не сдерживает стоны, чувствуя на животе мощное и упругое орудие, и задыхается от ожидания.

Она нежно прикасается к длинной и крепкой флейте, на которой мужчины поют песнь любви. Макс, простонав, плотнее смыкает губы вокруг твердого соска.

Слезы радости замерли на ресницах, когда Макс сразу вошел в распахнутые ворота, одним ударом погрузившись во влажную глубину Эммы до самого дна.

— Ты такая… горячая, — слышит она страстный шепот.

Он поднимается над Эммой, почти полностью вытаскивая свое копье. Она жалобно стонет и посылает трепещущее лоно вослед.

— Пожалуйста, — взмолилась Эмма, — Макс, пожалуйста, я прошу тебя.

Она чуть не зарыдала от одиночества и, царапая влажную спину, обхватила его стройными ногами. И он заполнил ее снова. И снова. Ее тело, тело гибкого, хищного зверя, покорно раскрывалось навстречу любым желанием своего обладателя. Он наносил ей быстрые могучие удары, погружаясь с каждым разом все глубже и глубже. Стон переходит в плач, плач — в крик. Сладчайший восторг уносит Эмму в другой мир, истома охватывает все тело, и она замирает… Но ненадолго.

Дыхание участилось, обнимавшие ее руки напряглись, и возродившееся тело старалось убедить Макса не медлить, пытаясь помочь мужчине поскорее испытать последний трепет. Темп все более убыстрялся, заставляя Эмму кричать при каждом ударе.

С протяжным громким стоном Макс пролился, и она вторила ему радостными всхлипами. Бушевавшая в ней буря сменилась величественным покоем, ясной безмятежностью. Она прижалась к шершавой щеке, покусывая и целуя ее, и заплакала от радости.

Макс нежно поцеловал Эмму.

— Эмма? — прошептал Макс. — Милая, я обидел тебя? Тебе больно? Ради Бога, прости меня. Я не знал… — растерянно проговорил он. «Боже, разве можно быть таким невнимательным, — ругал Макс себя. — Она же такая нежная, хрупкая…»

— Не это, — счастливо хихикая, Эмма потянулась к Максу. — Ты не обидел меня. Я не ожидала…

«Я тоже», — подумал Макс, но вслух произнес:

— Ты? Ты не можешь найти слов? — съязвил он и торжественно добавил:

— Небеса обрушились, и ад застыл.

— Нельзя быть таким самодовольным, — она шлепнула его по плечу.

— Ведьма.

— Тиран.

Он провел, едва касаясь, по темным завиткам и осторожно спросил:

— После жениха у тебя никого не было, правильно?

— Правильно, — тихо ответила Эмма, но тут же натянуто рассмеялась. — Но был бы, если бы я знала…

— Тише, любимая, тише, — проникновенно пропел Макс и крепко обнял. Слизнув соленую слезинку, он нежно прикоснулся губами к еще пылающим щекам.

— Это когда-нибудь тебя злит? — спросила она, перебирая волосы на его груди.

— Что меня злит? — удивился Макс и, убрав ее руку с груди, поцеловал пальцы.

— Быть слепым.

— Иногда, — улыбнулся он, вопрос не причинил боли. — Я всегда считал, что зрение восстановится: даже тогда, когда проходит курс обучения перед выпиской из больницы. На нем настояли врачи. Пробыв дома несколько дней, я вызвал доктора к себе домой и потребовал дополнительного обследования. Он предупредил меня, что тестирование не даст положительных результатов… Я не верил… — пальцы его бродили по лицу Эммы, помогая воображению дорисовывать облик молодой женщины.

— Что произошло потом?

— Врач был прав: ответ был отрицательным. Но я никак не мог смириться с мыслью, что навсегда останусь слепым: целый день я провел, ломая все, что попадалось под горячую руку, и кричал на весь дом благим матом. А потом напился, — Макс тяжело вздохнул. — Когда я проснулся, глаза мои по-прежнему ничего не видели, и у меня не было волшебного зелья твоей мамы, — он грустно улыбнулся. — Тогда я понял, что нужно решать: либо влачить жалкое существование, либо жить полноценной жизнью. Начал я с того, что выучил шрифт Брайля.

— Это только часть обучения?

— И да, и нет. Ты не поверишь, существуют аппараты для чтения книг с обычным шрифтом или просто записанные на магнитофонную пленку, поэтому шрифт Брайля можно было и не учить. Но мне нравится читать больше, чем слушать, да и баночки с едой, полки с одеждой — все помечено шрифтом. А что касается слепоты… Человек ко всему привыкает.

— Неужели?

— Сейчас я расстраиваюсь только тогда, когда неожиданно на что-то или кого-то наталкиваюсь, или вместо какой-нибудь вещи хватаю воздух, или, — улыбка исчезла с лица Макса, — или когда я занимаюсь любовью с красивой женщиной и не вижу ее лица.

Она прильнула к его груди и прошептала:

— Я закрываю глаза, я хочу знать тебя, как ты меня, — и тянется к соску, смыкает губы, трогает его кончиком языка. Желание с новой силой просыпается в нем. — Я хочу видеть тебя так, как ты видишь меня.

— Эмма, — Макс удивлен, восхищен, сражен. Рука скользит вдоль спины, поглаживает упругие бедра. Эмма поднимается над ним и покрывает его лицо поцелуями. — Эмма, ты…