— Почему ты рассказываешь мне это? — Она была восхищена его честностью. Ей действительно казалось, что у Бретта Кроуза каждое слово идет от сердца. В то же время она чувствовала, что он стесняется ее.

— Потому что я хочу поцеловать тебя, — неожиданно произнес он, и его улыбка постепенно исчезла.

Взгляд Фиби застыл на лице Бретта. В нем читалась ничем не прикрытая страсть. И насмешка над самим собой.

— Тогда сделай это, — тихо сказала Фиби.

Глаза Бретта расширились. Он осторожно, очень медленно приблизился к ней, нерешительно обнял большими руками ее плечи, а затем прижался губами к ее нежным податливым губам. Прикосновение было мягким, сладким и очень осторожным. Прижимая одной рукой Фиби к себе, а другой слегка запрокинув ее голову, он счастливо смотрел на нее смеющимися глазами.

— Бретт Кроуз, конечно, может целоваться и лучше, — поддразнила она мягко, сознавая, что это дерзко с ее стороны.

Но Фиби было только семнадцать лет, и ее познания в области мужской психологии были слишком малы. Она, конечно, целовалась с несколькими одноклассниками и находила это ощущение приятным, но чрезвычайно вредным для губ. Однако Бретт не был похож на тех парней.

От ее откровений глаза Бретта потеплели, и он снова потребовал ее губы. У нее перехватило дыхание от глубокого проникновения его языка, мягко протиснувшегося сквозь ее губы. Его руки отпустили ее лицо и скользнули вниз. Жар охватил ее грудь, вздымающуюся от неведомого ранее желания.

Руки Фиби обхватили Бретта, и она отдала ему свой поцелуй в ответ. Она провела кончиком языка по его губам. Бретт застонал. Он мягко поймал ее подвижный язык своими зубами и освободил его только после глубокого поцелуя.

Голова Фиби пошла кругом, но она не могла оторваться от Бретта. Он первый нашел в себе силы прервать этот упоительный поцелуй и обнял ее, прижавшись всем телом. Они улыбались друг другу одними глазами и были счастливы, хотя еще вчера все это показалось бы невероятным и несбыточным.

Вот так все началось. Фиби была слишком примерной ученицей, чтобы пропускать школу вновь. Но они встречались каждый день в послеобеденное время. И эти часы были посвящены поцелуям, смеху и разговорам.

— Итак, расскажи, что ты будешь делать после окончания школы? — спросил однажды Бретт и протянул ей маргаритку.

Девушка поднесла цветок к лицу и вдохнула сладкий аромат.

— Обещай, что не будешь смеяться, — попросила она, и Бретт торжественно поднял правую руку.

— Хочу стать художницей, — произнесла она шепотом, так как эти слова слишком много для нее значили. — О, я знаю, это звучит глупо. Я всего лишь провинциальная девчонка, которая толком и не знает, что такое настоящее искусство. Но у меня целая стопка эскизов и много картин, они уже давно копятся в моей спальне. И больше всего на свете я хотела бы поступить в колледж и научиться живописи.

— Я не считаю, что это звучит глупо, — сказал Бретт, и только тогда она поняла, как обидно для него то, что она не упомянула его в своих планах. — Я хотел бы увидеть когда-нибудь наброски твоих работ.

Бретт усмехнулся. Обида, причиненная ею минуту назад, уже прошла. Неожиданно для себя она обвила руками шею Бретта и крепко прижалась к нему.

— Я никогда не говорила этого никому, — призналась она. — Как я могла жить без тебя?

В следующий раз она специально для него принесла несколько своих эскизов и, показывая их, почему-то залилась румянцем. Но ему понравились ее работы, он даже восхищался ими. Не так уж много было вещей в этой жизни, которыми ему хотелось восхищаться.

Для Фиби каждый день, проведенный с Бреттом, был откровением, чудом и счастьем. Она уже не представляла себе жизни без него. Но порой ей казалось, что Бретт живет только настоящим.

— Ты же не можешь работать на этом судне всегда? — отважилась однажды спросить его Фиби, когда они наблюдали закат солнца.

Рука Бретта, обнимавшая ее плечи, напряглась.

— А почему ты решила, что это навсегда? — ответил он как-то сухо.

— Ты ни разу не говорил мне, как ты видишь свое будущее, — продолжала Фиби, понимая, что он хочет избежать разговора на эту тему, но намеренно не замечая его желания.

— Я боюсь сглазить наше счастье, — твердо заявил он, тем самым положив конец неприятным расспросам, затем мягко намекнул, что не хочет думать ни о чем, кроме настоящего.

Они скрывались от глаз горожан. Фиби никому не признавалась в своей страшной тайне. Но сплетни все равно дошли до ее отца, и Боб Стефансен-старший решил положить конец этим пересудам.

Отец Фиби не сомневался, что они принадлежат к элите общества Конуэя. Фиби любила отца, но знала, что новость о ее дружбе с таким изгоем как Бретт, повергнет его в ужас. Так все и случилось.

— Фиби, — позвал ее как-то вечером отец с непривычной для него ноткой нервозности, оторвав ее от учебника по истории. — Где ты проводишь время после полудня?

— О чем ты, папа? — Фиби взглянула на него поверх книги, пытаясь скрыть свое волнение. Но было слишком поздно. По голосу отца было ясно, что он знает ее секрет.

— Раньше после школы ты заходила в магазин. Теперь же нет. Твоя мать говорит, что ты являешься домой на несколько часов позже обычного. — Боб Стефансен скрестил руки на груди.

Он был высоким седовласым мужчиной с громовым голосом, требующим уважения и послушания от всех и во всем. Фиби закрыла книгу и покорно отчиталась перед отцом.

— Я ухожу к воде, — призналась она, не желая, чтобы ее упрекали во лжи. Отец наверняка не случайно интересуется ее времяпрепровождением, и она не хотела усугублять ситуацию ложью. Он не простил бы этого.

— Я слышал, ты дружишь с сыном Синтии Кроуз, — чеканя слова, холодно произнес отец. Фиби даже показалось, что слова откалываются, как куски льда, и эти осколки впиваются ей в самое сердце. Девушка почувствовала, что ее руки стали дрожать.

Когда Фиби была еще девочкой, отец, наказывая ее, имел обыкновение сильно бить по ладоням, перед тем как отправить в ее комнату. Эту муку помнил каждый пальчик на ее руках, и теперь боль отозвалась вновь.

— От кого ты это слышал? — спросила Фиби после долгой паузы, стараясь избежать подробностей.

— Не твое дело. Какая разница, если это правда? Ты встречаешься с этим Кроузом? — повысил он голос.

Фиби вдохнула побольше воздуха, зная, что этот день не закончится как обычно, и помолилась, чтобы ей достало храбрости. Подняв подбородок, она изобразила на своем лице полную решимость. Именно так поступал ее отец в самых безвыходных ситуациях.

— Да, — заявила она.

Она ожидала наказания, и оно не замедлило последовать. Громовым голосом он стал читать ей нотацию.

— Боже праведный, девочка, раскрой глаза! Ты — Стефансен, дочь мэра города. И я жду от тебя большего, чем порочащей наше имя связи с этим ущербным Кроузом.

— Бретт не ущербный, — ожесточенно заявила она, почувствовав в этот момент беззащитность своего друга перед несправедливым оскорблением. Исчезла даже годами накапливающаяся боязнь отца. — И почему ты так рассержен? Я же сказала, что встречаюсь с ним, но не более того.

Стефансен сделал несколько шагов по направлению к ней, но затем остановился, по-видимому, решив контролировать свой пыл перед взрослой дочерью. Вены на его шее вздулись, а в висках пульсировала кровь.

— Черт возьми! — прорычал он. — Он не годится для моей дочери. Он — тварь, Фиби, в нем индейская кровь, а моя дочь никогда не выйдет замуж за индейца.

— Мы и не говорили о женитьбе, — сказала Фиби, уже не на шутку рассерженная. — Мне, между прочим, только семнадцать лет.

— Вот именно, — с новой силой вступил он. — Тебе только семнадцать, и ты живешь в моем доме, и поэтому будешь делать все, как я скажу. Я запрещаю тебе видеться с этим Кроузом впредь.

Он громко хлопнул дверью и вышел из комнаты. Фиби молча проводила его взглядом. Боб Стефансен был повержен, ведь он ожидал ее раскаяния, как это бывало раньше. Детям Стефансенов внушали с раннего детства, что слово отца — закон. Она была первой, нарушившей столь откровенно эту заповедь. Примерная дочь, образцовая ученица решила открыто не повиноваться своему отцу.