Мари довольно быстро отпустили — про саму кражу она ничего не знала. Судья разрешила ей уйти, но Мари была не в силах оторваться от мужа. Она продолжала держать Наташу за руку и смотрела на Митю, тонула в его глазах, поэтому большая часть заседания все равно прошла мимо ее ушей. Запомнился только разговор судьи со свидетелем — одним из милиционеров, которые приехали на задержание:

— Как вас зовут?

— Силантьев Юрий Викторович.

— Место прописки?

— Это где живу, что ли?

— Ну, если живете там, где прописаны.

— А-а.

— Так вы будете говорить?

— Да почему бы не сказать?

— Так говорите!

— Что?

— Место прописки!

— Черноморский бульвар, дом двадцать три, корпус один, квартира девять.

— Вы работаете?

— Нет, на пенсии я.

— А на момент четырнадцатого февраля работали?

— Да.

— Кем?

— Не помню.

— Но вы же давали показания на следствии!

— Не помню.

— У вас хоть варианты есть, кем вы могли работать?

— Командиром экипажа.

— Космического корабля? — не выдержала судья.

— Нет. Экипажа. Обычного.

— Водитель? — помог прокурор.

— Ну да. Командир экипажа.

— Хорошо, давайте перейдем к событиям четырнадцатого февраля. Что вы можете рассказать?

— Так я не помню ничего, срок-то какой.

— Но вы задерживали этого молодого человека? — Раздраженная судья показала на Митю.

— Не помню. Кого-то задерживал.

— Опознать не можете?

— Волосы длинные, как и у того. Но не помню.

Судья вытерла пот. Со свидетелем она билась больше двадцати минут, и в результате так ничего путного сказано не было. Судья объявила перерыв и отправилась в маленькую комнату пить чай.

Ирочка попыталась прорваться к клетке и, грубо посланная конвойными — молодыми ребятами, — в слезах убежала на улицу курить. Денис побрел за ней. А Мари передвинулась как можно ближе к Мите и продолжала смотреть на него.

— У тебя есть с собой фотография? — спросил Митя.

— Моя?

— Твоя. И сына на УЗИ.

— Нет, — произнесла Мари растерянно.

— Принеси мне, пожалуйста! Я очень хочу твою фотографию и фотографию сына.

— Хорошо… я обязательно принесу. Можно будет передать? — спросила Мари у конвойных.

— Думаю, разрешат, — сказал старший из двоих, — мы же тут не звери.

Митя подошел к решетке и протянул к Мари руки, пальцы обняли железные прутья. Мари робко взглянула на конвойного, он кивнул, отвернулся. Девушка схватила мужа за кисти. В их объятии третьим неумолимо присутствовало железо, как символ конца — так показалось Мари. Митя положил руку ей на живот и пытался почувствовать движения маленького Ярослава, но ребенок, видимо, спал или просто затаился — не отвечал.

— Не узнал папку, — сказал Митя, улыбаясь.

Мари не вытирала слезы, они бежали по щекам солеными ручейками.

Суд запомнился ей как непрерывный фарс, клоунада, в которой главным клоуном был Митя. На каждом заседании он вел себя как на дружеской вечеринке, и несколько раз девушка краснела за его развязность, нагловато-самоуверенные манеры и панибратское обращение ко всем участникам процесса. Один раз адвокат позвонил Мари — отчитаться о работе — и откровенно сказал:

— Знаете, Мария, я, наверное, откажусь работать с вашим мужем — это просто невозможно.

— Что случилось?

— У него с головой все в порядке?

Мари замешкалась. Оказывается, адвокат был у Мити в Бутырке, объяснил, в каком направлении работает, что надо сделать, как уменьшить ущерб, что требуется от самого Мити и как движется линия защиты. Поскольку вариантов предлагалось два, решение адвокат оставил за Митей. Митя помолчал-помолчал и выдал:

— Да какая разница, что вы будете делать. Мне больше трех лет все равно не дадут.

Адвокат решил, что Митя невнимательно читал уголовный кодекс, и еще раз обрисовал перспективы — с учетом крупных размеров кражи и предыдущих судимостей, да еще отягчающих обстоятельств тянуло лет на восемь. Митя продолжал улыбаться и повторять свое:

— Да не дадут больше трех лет, точно-точно.

— Почему же? — взвыл наконец взмокший от повторения очевидных вещей адвокат.

— А судья хорошая… Веселая такая.

Отрабатывать ответы на возможные вопросы Митя с адвокатом отказался:

— А зачем? Все равно у нас система дурацкая. Вся судебная.

Мари долго уговаривала обиженного адвоката не бросать дело, но сама осталась в полном недоумении по поводу поведения мужа. Разумный человек так не поступает — правда, разумный человек не ворует по чужим квартирам.

Преступная группировка Мити (так сформулировал прокурор) вела себя еще глупее своего лидера и идейного вдохновителя. Ирочка постоянно плакала, размазывала сопли рукавом (судья брезгливо морщилась), продолжала бросать на Митю пламенные взгляды и говорила преимущественно о любви. Вывести ее на тему кражи удавалось очень ненадолго — при первой же возможности она заводила коронную песню о том, как именно Митя ее любил. Сам Митя демонстративно отворачивался, а когда Ирочка взывала к нему с просьбами подтвердить рассказы про великие чувства, презрительно бросал: «Она врет» — в сторону прокурора. Кроме факта знакомства с Ирочкой, Митя отрицал все — от отношений до совместной кражи.

Последний участник, Денис, и вовсе не способен был собрать мысли в кучу и выдать несколько связных предложений. Он очень интересно ответил на просьбу охарактеризовать Митю:

— Митя… Митя хороший человек.

— А в чем это выражается?

— Ну… — Денис глубоко задумался, посмотрел на потолок, потом на прокурора, потом еще раз на потолок и добавил: — Он нам деньги давал. Ну, если очень нужно было.

Судья пыталась придать заседаниям хоть какую-то серьезность, но и прокурор, и адвокат, и заседатели постоянно смеялись и сбивались на шутки и легкий тон общения. Мари никогда раньше не бывала на судах — и это давало ей надежду на благополучный исход — может быть, симпатии окажутся на стороне Мити, и в законе найдется какое-нибудь исключение, чтобы не наказывать его сильно. Адвокат отрабатывал свой гонорар добросовестно, превращал показания свидетелей в бред (надо признаться, что и без него свидетели несли порядочно ерунды), а улики — в совершенно посторонние предметы. Даже ключи с отпечатками Митиных пальцев — главный козырь обвинения — он ухитрился вывести из дела, поскольку экспертизу неправильно оформили. Из документов получалось, будто приняли на экспертизу три ключа, а обратно в конверте с выводами отправили четыре — и адвокат раскопал это в толстой папке с делом. Кроме ключей из списка улик ушел фонарик, который потерпевшие на протяжении всего следствия и суда то опознавали, то не опознавали, то опять опознавали — и окончательно всем надоели.

Кстати, о потерпевших. Как на грех, потерпевшие попались ужасно несимпатичные, что роднило ситуацию с книгами про Остапа Бендера, где Бендер, конечно, был мошенник и вор, но те, у кого он воровал, оказывались «жалкими и ничтожными личностями». Мари заставляла себя искать в потерпевших хорошие черты, жалеть их, сочувствовать им, чтобы не уподобляться мужу (ведь оправдать кражу — первый шаг по пути, на котором ты и сам украдешь, а Мари считала себя безупречно честным человеком), но это оказалось тяжело. Потерпевший глава семейства имел широкую красную физиономию с маленькими заплывшими глазками и огромные волосатые ручищи. Он жаловался на бедность, называл себя безработным с периодическим доходом около пяти тысяч рублей в месяц и ставил во дворе суда черный «бумер». Потерпевшая-супруга, дама средних лет, говорила быстро-быстро, визгливым голосом, от которого у Мари раскалывалась голова, записалась в протокол домохозяйкой, поминутно жаловалась на беспросветную нищету и призывала на Митину голову все возможные и невозможные несчастья. Она оценила украденные вещи в несколько миллионов, рыдала по украшениям, которые хранились в семье поколениями и без которых ей нечего надеть, но тем не менее была увешана золотом как новогодняя елка и однажды приехала на заседание без мужа за рулем «шевроле». Короче, потерпевшие и подсудимые друг друга стоили — их бесконечное вранье, взаимные претензии, наглый тон, глупые ответы и дурные манеры выдавали людей одного круга и уровня, волею судьбы временно оказавшихся по разные стороны баррикад.