Лиза вызвалась помогать на похоронах, и ее искренние горькие слезы капали в салат оливье вместе с кусочками колбасы, летящими из-под острого ножа. Маринин шестилетний сын Петя бродил по квартире неухоженный, неумытый, одетый в майку наизнанку и разные носки. Дима, муж Марины, тупо смотрел в одну точку и на все вопросы отвечал: «Не знаю». Оказалось, что без Марины он не способен ни накормить ребенка, ни найти в доме элементарные вещи, ни даже обзвонить нужных людей.

У Лизы на всю жизнь осталось смутное чувство вины перед Мариной — за то, что она не смогла научить подругу своей мудрости. Правда, Лиза вряд ли смогла бы описать словами свои интуитивные порывы и, скорее всего, учителя жизни из нее не вышло бы, но смутная вина все равно полностью не растворилась с годами. Дима через несколько лет женился вторично и приходил в гости теперь уже с новой женой, Аней, которая в принципе была Лизе симпатична, но дружба с ней почему-то казалась противоестественной после Марининой смерти.

Решение семьи Артемьевых ограничиться двоими детьми (аборт, сделанный Лизой после рождения Кати, стал для Толи не прозой жизни, как для большинства советских семей, а тревожным событием и поводом для еще большего обожания жены) оказалось крайне удачным из-за свалившейся на голову перестройки. Очередь на жилье отодвинулась до неопределенных времен, на ЗИЛе начались проблемы с работой и зарплатой, цены росли, и обстановка была весьма напряженной. Лиза решила пойти работать и устроилась на полдня кассиром в ближайший магазин. Помимо небольших денег и неплохого развлечения (Лиза все-таки начала скучать от сидения дома) это место принесло ей окончательное преклонение мужа и дальнейшую возможность с гордостью говорить о том, что и ей в жизни пришлось потрудиться. Домашние дела с успехом взяли на себя подросшие дочери, и только обязанность гордо подавать мужу подогретые ужины и завтраки оставалась за Лизой — так же как и накрывание стола и привычное вечернее наведение блеска после дневной уборки в четыре юные руки.

Дочери у Лизы удались на славу, впрочем, как и все — не зря у Лизы была психология победительницы. Катя считалась в семье красавицей потому, что была похожа на мать, Жанна имела звание умницы и обаяшки. Пожалуй, роль любимицы исполняла младшая, Катя, но семья Артемьевых была такой дружной, что вряд ли кто-то из детей или родителей это замечал, ведь главным принципом воспитания у них была справедливость.

Такую семейную идиллию Лиза собралась разрушить ради какого-то сопливого мальчишки. Вот тогда-то Жанна и поняла, что ее дочерний долг — предотвратить распад семьи.

Когда у Жанны начиналась черная полоса жизни и она понимала, что движется по ней не поперек, а вдоль, она ехала к кузине Мари. Сестры были очень дружны, хотя их дружбу вряд ли можно было назвать дружбой равных, — Жанна считала Мари идеалом. С ее точки зрения, кузина была образцом хороших манер, воплощением женственности и символом элегантности. Наверное, поэтому даже мысленно Жанна никогда не называла ее двоюродной сестрой Машей, а всегда только кузиной Мари — на французский манер. Кстати, правнучка рязанских крестьян была на удивление похожа лицом и фигурой на знаменитую актрису Софи Марсо, а потому легкое звучное Мари постепенно прижилось среди родни, потом среди друзей, а потом стало сопровождать Машу Артемьеву и дома и на работе. Она сначала посмеивалась, а потом купила себе роскошный мундштук и дорогой сервиз из чешского фарфора — в ее понимании эти вещи были обязательны для изящной мадемуазель. Тощая и гибкая, как голодная кошка, угловатая, резкая, пронзительная, Мари нравилась мужчинам и обожала им нравиться, а потому окутывала себя флером из загадок и секретов. К восторгу Жанны, в ванной Мари светились сотни нарядных флакончиков и баночек, каждой из которых кузина умела пользоваться, на что у Жанны не хватало ни терпения, ни времени. Дома Мари ходила в кимоно, стоимостью в три Жанниных зарплаты, и на каблучках, всегда слегка накрашенная, с идеально лежащими волосами. Одним словом, если кто-то и понимал что-то в нашем сумасшедшем мире — это была именно Мари, которая умела получать от жизни удовольствие. Мари считалась у подруг авторитетом по вопросам отношений с мужчинами, хотя ей только-только исполнилось двадцать четыре.

Мари встретила Жанну с улыбкой и даже не выразила неудовольствия по поводу неожиданного визита.

«Вот это манеры!» — восхищенно подумала Жанна, а вслух произнесла:

— Я тебе не помешала?

— Конечно нет, дорогая, — сказала Мари с нарочитым ударением на слове «дорогая», и девушки засмеялись. — Давай свое шампанское, не прячь его под курткой — оно выпирает. И в честь чего мы сегодня собираемся напиться?

— Ну, напиться — это ты преувеличиваешь, — возразила Жанна, раздеваясь и отыскивая в прихожей единственные тапочки без каблуков — она специально привезла их сюда в прошлом году. — Мне завтра на работу.

— Может, и преувеличиваю, а может, будет как в прошлый раз, — таинственно улыбнулась Мари.

— На этот раз все не так плохо, — заверила ее Жанна. — От меня никто не ушел, я никого не люблю неразделенной любовью, и меня даже не уволили с работы.

— Неужели ты беременна? — воскликнула Мари и чуть не выронила бокалы.

— Да ладно… — поморщилась Жанна. — С чего ты решила? С какой стати?

— А то ты не знаешь, как делаются дети, — улыбнулась кузина. — И что ты так ужасаешься моей догадке? В твоем возрасте уже естественно быть беременной.

Жанна помрачнела. Ей не нравилось, когда ей напоминали о возрасте. Двадцать восемь — не возраст? Смотря для кого. Если для женщины, которая вышла замуж в восемнадцать, родила в двадцать, окончила институт в двадцать три, а к двадцати шести уже возглавила отдел в крупной компании, и поклонники теснятся у ее дверей, а в семье все отлично — то да, двадцать восемь — не возраст. Можно говорить, что «ей только двадцать восемь, а она уже», и дальше перечислять заслуги и регалии. А когда в двадцать восемь лет ты работаешь обычным журналистом на кабельном канале и никаких повышений у тебя не предвидится, муж ушел к легкомысленной дамочке, родить ребенка ты оказалась не способна, а на горизонте нет не только тучи поклонников с букетами и бриллиантами, но и одного самого завалященького, влюбленного в тебя мужчинки… Вот тогда это называется «ей уже двадцать восемь, а она еще только…».

— Мари, хочешь последний прикол родного телевидения? — решила Жанна перевести разговор на более приемлемую тему. — Приходят к нам из предвыборного штаба одного депутата заказывать рекламный ролик-трехминутку. Наша Алиса давай им распевать: сценарий, съемка, варианты, идеи… Они гордо объявляют: дескать, у нас все свое, нам нужны только студия и оператор, ну и, конечно, время проплатить — самое лучшее и со скидкой. Алиса, естественно, обещает им все сделать как любимым клиентам, они млеют-балдеют, потом она берет сценарий и… Пропускаю акт первый — уговоры отказаться от идеи и акт второй — подготовку к съемкам. Излагаю их гениальную задумку: на экране кадры из старого советского мультика «Летучий корабль», где бабки-ежки танцуют и поют частушки, перемежаются кадрами, где депутат выступает, встречается с детьми из детских домов, вручает ветеранам медали и так далее. А на этом фоне идет песня, которую сочинили и будут исполнять те трое, которые приперлись из штаба. Теперь картина маслом и сыром по копченой колбасе: студия, караоке, три придурка с листочками тренируются точно попадать в слова:

А по караоке бегут родные строчки:

Хуже всех было Алисе — мы от смеха выбегали в коридор давиться, а она должна была делать вид, что все идет оʼкей. Представляешь?