— Но… но… но это не может быть ошибкой?

— Что именно?

— Все эти… все эти кражи, все эти сведения?

— Нет. Простите, Мари, но отпечатки пальцев исключают такую возможность. Я сразу после кражи сказал вашей подруге, что уверен на девяносто девять процентов — вор именно ваш муж. Все указывало на это.

— Но он… он меня так любил, он хотел дочку, я ведь…

— Мари, к сожалению, это тоже обман. Обман все. От первого до последнего слова. Первую судимость Дмитрий получил в девятнадцать лет. Ограбил сожительницу, от которой имел четырехмесячного сына, она жила с ним еще со школы. Отделался двумя годами — она пыталась забрать заявление, уверяла, будто ребенок останется без кормильца, получила на Дмитрия хорошие характеристики на работе и в домоуправлении. Вторая судимость — в двадцать четыре года (в первый раз освобожден досрочно за хорошее поведение) — по паспорту на имя Смирнова Дмитрия Ивановича женился на богатой женщине сорока двух лет и ограбил ее квартиру, а заодно квартиру ее сестры. На этот раз был осужден на пять лет. Кстати, она заявление не подавала и тоже характеризовала его отлично, и тоже пыталась добиться для него сокращения срока, но было заявление сестры плюс большой материальный ущерб. Третья судимость — в тридцать лет. На это раз ограбил квартиру по наводке бывшего сокамерника. Получил довольно маленький срок — всего пять лет, потому что объявилась женщина с ребенком, его гражданская жена, и опять получилось, что он кормилец. Вдобавок в СИЗО Дмитрий заразился туберкулезом и теперь считался больным. А дальше вы знаете… Потом он вышел и тут же женился на вас, опять но фальшивому паспорту.

— Но это… но ведь… что мне теперь делать? — лепетала Мари, чувствуя, что ничего не понимает, а если окончательно поймет — то сразу ляжет и умрет.

— Пишите заявление. Объявим нашего красавца в федеральный розыск. Найдем и будем судить. Может быть, повезет, и что-то из ваших вещей он еще не продал или не потратил деньги — тогда они вернутся к вам. Потому что на возмещение ущерба в случае с Дмитрием надеяться бесполезно. Он больной, всю жизнь безработный — не с чего государству будет вычитать эти деньги, только с пособия по безработице. Вычитать придется в течение тысячи лет, не меньше, я же читал, какие у вас были украдены вещи.

— Писать заявление? — Мари растерянно посмотрела на стену. — Но что написать?

— Написать еще раз, как произошла кража, и написать, что подозреваете своего мужа. Дальше уже наша работа. Поймаем обязательно.

— А предыдущее заявление?

— Что — предыдущее?

— Можно я его посмотрю? Чтобы новое так же написать.

— Так же не обязательно.

— Все равно лучше посмотрю. А то плохо соображаю.

— Хорошо.

Александр Сергеевич достал первое заявление Мари, написанное еще в ночь ограбления. Мари взяла его, медленно перечитала и быстро разорвала пополам, потом еще пополам, а потом стала нервно рвать в мелкие клочья.

— Вы что делаете? — крикнул следователь.

Мари улыбнулась ему, как Мадонна на старой картине — ласково, спокойно и с легкой сумасшедшинкой во взгляде.

— Рву заявление. Его больше нет. Понимаете? Не было никакой кражи. Я просто сама продала и пропила все вещи и мебель из квартиры. За ложный вызов милиции готова ответить — назовите сумму штрафа или можете сразу посадить в камеру, не знаю, как положено делать. Не было кражи. Некого ловить. Некого судить. Есть только я и моя дочка. И мой муж — ее отец, который скоро вернется домой.

Мари встала и легкой походкой направилась к выходу. Александр Сергеевич догнал ее, резко схватил за локоть и развернул к себе.

— Больно, — пожаловалась Мари и попробовала освободиться.

— Извините, — следователь отпустил ее, — вы просто… Вы понимаете, что творите?

— Это мои вещи, и я сама решаю, нужны они мне или нет.

— Мари, кого вы защищаете? Он вор! Он крадет чужие деньги, он обманул уже не одну женщину, он бросает своих детей! Теперь он обворовал и бросил вас. На что вы будете жить вместе с ребенком? Вы же уволились с работы, а все сбережения хранили в украденных шкатулках и банках.

— Ничего, проживем. С голоду не умрем. Умрем — так не ваше дело.

Мари вышла на невысокое крыльцо здания РОВД, вдохнула прохладный воздух и почувствовала, что медленно сползает вниз. Ноги отказывались держать ставшее тяжелым тело, в голове звенели слова следователя: «Обман, все обман, обман, обман, обман».

Молоденький сержантик принес ее обратно в кабинет Александра Сергеевича на руках. Мари была совсем легкой. Ее маленькая, аккуратная головка с черными смоляными кудрями так наивно свесилась с руки сержанта, как будто девушка спала.

Александр Сергеевич вздохнул, велел положить Мари на диван и отправился звать коллегу-медика. Что делать с бесчувственными интеллигентными девицами, беременными от воров, он не знал. Раньше ему такие не попадались.

Мари пришла в себя от едкого, удушающего запаха, и первое, что она увидела, было обеспокоенное лицо Александра Сергеевича со сдвинутыми бровями и сосредоточенно сжатыми губами.

— Это опять вы? — пролепетала она. — Будете учить меня жить?

— Не буду, — мрачно пообещал следователь, — бесполезно. Всегда знал, что все бабы дуры. Потому что бабы.

— Я не баба, — запротестовала Мари слабым голосом и попыталась встать.

— Лежите уж, пока снова в обморок не грохнулись. Я дежурного послал за крепким и очень сладким чаем — будете сейчас пить.

— Я не люблю сладкий чай.

— Выпьете, как лекарство, не маленькая. Хоть бы о ребенке подумала, если себя не жалко.

— Не ваше дело, — огрызнулась Мари, но чай решила выпить и действительно полежать еще, голова сильно кружилась.

— На бабу обиделась? — догадался Александр Сергеевич, который вдруг перешел на «ты». — Ты думаешь, я тут из-за денег тебе все это рассказал? Старался, искал. Не в деньгах дело. Мне тебя жалко. Ты посмотри, до чего ты себя довела, а еще мать называется. Ехидна ты, а не мать, так обращаться с будущим ребенком. Ладно, голову свою не приставишь, мужика ты не рассмотрела вовремя — но то, что сейчас ты не хочешь попытаться найти и вернуть хоть что-нибудь… Кому нужны эти твои жертвы с порванными заявлениями? Ты думаешь, он это оценит? Он этого не узнает, а узнал бы — только посмеялся. У него таких дур, как ты, было вагон и будет еще вагон. И чем больше вы даете об себя ноги вытирать — тем меньше он вас уважает, тем больше наглеет.

— Не надо, прошу вас.

— Что — не надо? Правды не надо? Правда режет глаза и колет уши? А придется. Жизнь — это не принцы на белом коне, которых вы, сумасшедшие бабы, все ждете и ждете, бесплатный сыр только в мышеловке.

— Вас что, жена бросила? — спросила Мари.

Александр Сергеевич осекся. Помолчал, глядя на девушку.

— Да, бросила.

— Это давно было?

— А что?

— Просто интересно. Вы поэтому теперь всех женщин ненавидите, а еще больше ненавидите тех мужчин, ради которых женщины готовы на все.

— Ненавижу… да никого я не ненавижу. Жена, кстати, обратно потом хотела вернуться — я не пустил. Нахлебалась она со своим принцем. Поняла, что надо не принцев выдумывать, а с нормальным мужиком нормально жить, только поздно уже было. А вот мужчин… И что же такого в этом воре, если ради него ты готова на все? Уголовник, плохой муж, плохой отец, понаделал и побросал детей, обокрал несколько семей…

— Что бы вы понимали! Он… он… он прекрасен! — выпалила Мари, зажмурившись. — Он похож на Христа. У него изумительные глаза и точеные руки, руки, которые можно целовать бесконечно!

Следователь рассматривал девушку со странной смесью жалости, интереса и удивления.

— Ты, случайно, в детстве головой не падала? Ты понимаешь, что мужчину надо выбирать не по красоте его рук и не по цвету глаз, а по его мужским качествам? Чтобы он стал мужем и отцом, чтобы он был надежный, чтобы стал каменной стеной, чтобы на него можно было положиться? Красота — дело проходящее и малополезное.

— Не всему же быть полезным! — Мари раскраснелась. — Или менты в музеи не ходят, на картины не смотрят, стихов не читают, а ценят только хлеб с колбасой? И женщину оценивают по умению готовить, а мужчину по толщине кошелька?