Народный избранник бросил трубку. Жанна посидела с трубкой в руках, потом пошла докладывать начальнице о требованиях господина Степкина. Начальница заругалась, обвинила ее в неумении уладить конфликт своими силами и даже пригрозила штрафом в случае повторения ситуации.

Домой не хотелось. Жанна решила «заесть» обиды чем-нибудь сладеньким и отправилась в кафе «Пироги», предвкушая тихую трапезу со свежим номером «Домашнего очага». Увы, ее надеждам не суждено было сбыться: проходя мимо столиков, Жанна увидела мать, мирно беседующую с тем самым парнем. Улыбка у Елизаветы Аркадьевны показалась девушке подозрительно счастливой и бесстыдной. А невысокий худенький юноша с удовольствием поглощал пироги с большого блюда. Жанна решительным шагом промаршировала к их столу и встала грозным изваянием. Елизавета Аркадьевна вздрогнула, на миг смешалась, а потом сказала светским тоном:

— Жанна, познакомься, это Сережа. Сережа, это моя дочь Жанна.

— Очень приятно, — злобно сказала Жанна, и, видимо, столько яда было в ее словах, что Сережа все понял и залился краской до ушей.

Беседа не клеилась. Елизавета Аркадьевна вскоре упорхнула в дамскую комнату и оставила любовника наедине с дочерью. Жанна, не стесняясь, рассматривала альфонса. Он был вполне симпатичным молодым человеком, и если бы Жанна не знала о его поганой натуре, он бы мог ей даже понравиться. Юноша явно очень стеснялся, видимо, еще не окончательно погряз в своей непристойной профессии, прятал от Жанны глаза, сутулился и продолжал есть пироги. Жанна подумала, что у них с Катей обязательно получится его запугать или уговорить, поскольку он не производит впечатления уверенного в себе.

«И что только мама в нем нашла?»

— Знаете, Сергей, — Жанна решила завести светский разговор, — я тут на днях была в клубе «Эгоистка», вам такой известен?

— Если честно, нет. — Сережа впервые посмотрел на девушку, и она заметила, что глаза у него серые, с длинными пушистыми ресницами.

— Как же? Такой известный ночной клуб.

— Я как-то… как-то не разбираюсь в клубах. Я в них не бываю… Не очень люблю как-то.

— Но «Эгоистка» — это особенный клуб. Вы обязательно должны его знать!

— А что в нем такого?

— Мужской стриптиз. Это клуб для богатых дам. Они там смотрят шоу и могут снимать себе на ночь мальчиков из обслуги. Вы бы хотели там работать?

Сережа чуть не подавился очередным пирожком.

— Работать? В смысле… э-э-э…

— Ну, стриптизером и, естественно, обслуживать клиенток.

— Нет, как-то, знаете ли, не очень мне нравится.

— Почему же? — Жанна наступала. — А ведь там платят очень много!

— Деньги — не главное в жизни.

— А главное, там платят куда больше, чем можно получить, если просто ухаживать за пожилой женщиной. Потому что, во-первых, там клиенток много, а во-вторых, они богатые. Не как мы. Вы знаете, что наша семья не богата?

— Я как-то не думал об этом…

— Не думали о нашем богатстве? Ну так я сразу скажу вам — мы не богаты. У нас только одна квартира, одна машина, и зарабатывает только отец, и то немного. У мамы есть золотые украшения, но немного, а денег нет вообще, и если она разведется с папой, то у нее мало что останется.

— Да мне не важно… Я и сам…

— Что вы и сам? — Жанна откровенно издевалась над парнем.

— Я и сам не богат. У меня большая семья, мама-инвалид, младшие сестры-братья, я один работаю. Квартиру я снимаю, зарплата у меня небольшая. Но деньги ведь не главное…

— А что главное? Чувства? Любовь? — Последние слова Жанна произнесла по буквам, медленно, будто оскорбление.

Сережа окончательно залился краской. Даже уши у него пламенели.

— Ну… любовь… любовь действительно важнее денег.

— Это смотря каких денег, — нарочито цинично протянула Жанна.

Ей захотелось закурить впервые в жизни. Захотелось специально для того, чтобы нагло выпускать дым Сереже в лицо. Она продолжала откровенно рассматривать его, удивляясь, как это такой совершенно нормальный на вид, даже приятный, но абсолютно не роковой красавец живет тем, что тянет денежки с немолодых женщин?

— Кстати, вы маму давно знаете?

— Недавно. С Елизаветой Аркадьевной я познакомился четыре месяца назад. Нас моя мама познакомила.

«Четыре месяца. И уже прыгнула к нему в постель, — подумала Жанна, — да папа за ней несколько лет ухаживал и ни на что, кроме поцелуев, не рассчитывал».

Елизавета Аркадьевна вернулась и казалась слегка удивленной тем, что за столиком царит молчание. Жанна настолько переполнилась праведным гневом, что не могла усидеть на месте и ушла не прощаясь.

Дома Елизавета Аркадьевна поинтересовалась у дочери:

— Почему ты так грубо вела себя с Сереженькой?

— Отвратительный тип.

— Я была уверена, что он тебе понравится.

— Не понравился.

— Он такой хороший мальчик. У него очень тяжелая жизнь. Его мама родила пятерых, он старший, а отец три года назад погиб. Работал на заводе, там какая-то авария была. И потом матери отказали в помощи, руководство все списало на то, что он сам нарушил правила безопасности. Сереженькина мама осталась одна с детьми на руках. Сережа, естественно, работал, но зарабатывал мало, помогал семье, но все равно бедствовали. Тем не менее он очень старается. Мальчик он неглупый, и характер у него добрый.

— Ты мне что, его сватаешь, что ли, так расхваливаешь? — Жанна посмотрела на мать с неприкрытой злобой.

— Да нет, не сватаю. Просто присмотрелась бы к нему. Принца можно искать всю жизнь и не найти, а тут действительно хороший парень.

— Я ему не понравилась. У меня денег нет, и я слишком молодая для него. Было бы мне лет пятьдесят — тогда да, тогда сладили бы. Видимо, ма, он только тебе подходит, я еще не доросла. — И Жанна с гордо поднятой головой отправилась в комнату, даже не попробовав пирогов.

Лиза вечером прошептала мужу на ухо:

— С Жанкой беда просто… как будто второй подростковый период начался…

— Что такое? — испугался сонный Анатолий.

— Ну, у нее же никого нет после Антона. И на этой почве она совсем становится агрессивная. Сегодня я знакомого мальчика, сына приятельницы, решила с ней познакомить — она с такой злостью со мной потом разговаривала, будто я ей враг.

— Наверное, она подумала, что раз ты ее сватаешь, значит, считаешь неудачницей. Она же хочет быть самостоятельной. Они все сейчас феминистки. Встретит нормального мужчину, выйдет замуж, будет борщи варить — и успокоится, будет как люди.

— Знаешь, я прямо испугалась… А вдруг она мужчин уже возненавидела? И станет теперь лесбиянкой, будет с женщинами жить? Тогда внуков уже не дождемся.

— А с чего ты взяла, что она женщинами интересуется?

— А с того… Она сегодня так странно сказала — дескать, вот если бы ей было лет пятьдесят, тогда вроде бы как этот мальчик на нее запал бы, да еще если бы деньги были… С чего ей в голову пришло про пятьдесят лет и про деньги? Может, у нее уже есть… страшно сказать… подруга? И как раз пятидесяти лет и богатая?

— Ты такую знаешь среди Жанкиных знакомых?

— Вроде нет, но я же не выспрашиваю. Может, у кого спросить?

— У кого?

— Да хоть у Мари. Все равно к ней теперь ехать. Заодно и про Жанну так деликатненько расспрошу, они же дружат. Если наша лесбиянкой стала — то Мари обязательно уже в курсе.

— Ну, поговори. Только мне кажется, что ты все накручиваешь и раздуваешь из мухи слона. Мужчин ненавидит… почему так сразу? Просто Антон ее сильно обидел, и еще при такой работе она не может встретить никого достойного, только и всего. Время пройдет — все встанет на свои места.

— Ну, дай бог, дай бог. — Лиза перекрестилась.

Воспитанная, как и все, в духе атеизма, в последние годы она выучилась креститься и стала захаживать в церковь. Конечно, не было в ней той глубинной патриархальной веры, но Бога она уважала, побаивалась и старалась заповедям следовать, молитвы читать, хотя бы раз в год ходить на исповедь и причастие и иногда умеренно поститься. Эта несложная религиозная жизнь давала Лизе покой и уверенность, что она в мире не одна — если что, Бог ей поможет и подскажет. Анатолий относился к поздно проснувшейся вере жены скептически, посмеивался над ней, но, заметив нешуточную обиду Лизы, стал делать вид, что ничего не замечает.