Человеком, уговорившим Кроухерста облагодетельствовать город, с которым его ничего не связывало, был Родни Холлворт, некогда лондонский криминальный репортер, а ныне девонский пресс-агент и рьяный промоутер чего угодно, что могло добавить престижа Тейнмауту в глазах остального мира. Из историй, которыми Холлворт щедро кормил местные и национальные газеты, в моей голове начал складываться образ Дональда Кроухерста, этакого морского супергероя; в качестве темной лошадки гонок он становился наиболее интригующим и притягательным персонажем. Кроухерст был якобы не только опытным моряком, но еще и электронным гением, конструктором от Бога, и, невзирая на запоздалый старт, он непременно уведет победу из-под носа соперников, ибо поднимет парус над идеально обтекаемым, современным, принципиально инновационным судном, построенным по его собственным чертежам, — над тримараном, ни больше и ни меньше, с уникальной системой безопасности, которая будет включаться при опасных кренах и которой будет управлять (вот он, главный козырь, — слово, заставлявшее пульс биться сильнее, и не только у меня, но почти у всех, кто жил в 1968 году) компьютер.
Вот так, внезапно, мое любопытство и восхищение сфокусировались на Дональде Кроухерсте. В Тейнмауте его ждали с недели на неделю, и я сгорал от нетерпения.
Образовали комитет в поддержку Кроухерста, и один из друзей отца, владевший яхтой, принимал в работе этого комитета активное участие. От него мы и получали информацию — малюсенькими порциями. Постройка судна Кроухерста закончена, сообщили нам, и он уже плывет из дока в Норфолке к девонскому побережью. До его появления в Тейнмауте остались считанные дни. Прогноз, однако, оказался чересчур оптимистичным. Досадные неполадки преследовали тримаран, и его первое плавание заняло в четыре раза больше времени, чем предполагалось; в Тейнмаут Кроухерст со своей командой прибыл лишь в середине октября. В пятницу, сразу после его прибытия, мама забрала меня из школы и повела прямиком в гавань, чтобы я взглянул на моего героя и понаблюдал, как он готовится к дальнему путешествию.
Думаю, у любого ребенка случается в жизни такой момент, когда ему вдруг открывается жестокий смысл слова «разочарование». В эту минуту дети осознают, что мир, который прежде обещал им бесконечно много, манил бесчисленными возможностями, на самом деле ущербен и разнообразием не балует. И этот сокрушительный миг способен застрять в памяти ребенка на долгие годы, омрачая воспоминания о первых детских радостях и приключениях. Для меня он наступил, когда серым пятничным деньком я впервые увидел Дональда Кроухерста.
Неужто этому человеку прочат победу в яхтенной гонке, затеянной «Санди таймс»? Победу над Муатессье, блестящим и опытным французом? А это что? «Тейнмаутский электрон»? Чудо судостроения, которому предстоит бороздить тяжелые волны южных морей, выверяя и направляя свой стремительный бег с помощью компьютерных технологий?
Откровенно говоря, верилось с трудом. Кроухерст оказался невзрачным и низкорослым, а ведь после его бравых интервью в газетах я ожидал увидеть человека, излучающего неколебимую уверенность в себе с проблесками безрассудной отваги, — иными словами, личность.Однако Кроухерст лишь хмурил лоб и суетился. У меня создалось впечатление (не тогда, конечно, но много позже), что его тревожила и даже пугала шумиха, поднятая вокруг его имени, а также груз ответственности, ею спровоцированный. Что же касается хваленого «Тейнмаутского электрона», судно выглядело хлипким, ненадежным, а подготовка к плаванию — нервической. Похоже, яхта была еще до конца не достроена. Каждый день ее осаждали бригады рабочих, они что-то непрерывно ремонтировали, тогда как на берегу росла неряшливая груда припасов, изумляя зевак своей объемистостью: чего там только не было — от плотницких инструментов и радиооборудования до ящиков с консервированным супом и тушенкой. В этом хаосе бессмысленно метался Кроухерст, позируя вездесущим телекамерам, ругаясь с рабочими, запираясь в телефонной будке, чтобы предъявить претензии поставщикам, и с каждым днем его предстартовое волнение заметно усиливалось.
Наконец наступил великий день. 31 октября 1968 года. Промозглый четверг с обложными тучами — хмурый день во всех отношениях. Скопления народа на набережной не наблюдалось — никакого сравнения с толпами, приветствовавшими Чичестера годом ранее, — собралось, наверное, человек шестьдесят-семьдесят. В школе нас всем классом отпустили пораньше, чтобы мы могли увидеть отплытие и пожелать счастливого пути Дональду Кроухерсту. Разумеется, мои одноклассники обрадовались этой поблажке, но если они куда и отправились, то не на набережную. Я был единственным из моих ровесников, явившимся на церемонию проводов. Со мной пришла моя мать, отец не смог оставить работу, а что касается твоей матери — не знаю, где она была. Спроси ее сама. Помню, в толпе царило настроение приподнятое, но и одновременно скептическое. За то время, что яхта стояла в Тейнмауте, пренебрежительное отношение к Кроухерсту только крепло, и ему не удалось посрамить хулителей, когда он появился на публике в бежевом джемпере, рубашке и галстуке. Муатессье уж точно не выбрал бы подобный наряд для столь грандиозного старта, подумал я. Дальше дела пошли еще хуже: Кроухерст отчалил ровно в три часа пополудни, но почти сразу столкнулся с неполадками — он не смог поднять паруса, и его отбуксировали назад к берегу. Зрители начали откровенно насмехаться, а многие просто покинули набережную. Мы с мамой остались. Понадобилось часа два, чтобы разобраться с парусами; сумерки сгущались. Но вот в пять часов Кроухерст опять отчалил, и теперь уже по-настоящему Его сопровождали три катера, в одном из них находились его жена и четверо детей в наглухо застегнутых пуховиках — одежде, входившей в то время в моду, мечте многих подростков. Пусть Кроухерст и смотрелся довольно блекло, если не сказать жалко, помню, я позавидовал его детям: благодаря своему отцу они оказались в центре внимания, то есть стали не такими, как все. Их катер следовал за яхтой около мили, затем, помахав отцу, они повернули назад. Кроухерст поплыл дальше, куда-то за горизонт, навстречу длительному одиночеству и опасностям. Мама взяла меня за руку, и мы зашагали домой со сладкой мыслью о натопленной гостиной, чашке чая и телевизоре вечером.
Какие силы воздействовали на Дональда Кроухерста в последующие несколько месяцев? Что в итоге определяло его поступки?
Почти все, что мне известно о Кроухерсте, — если не считать детских воспоминаний о том, как он стартовал в кругосветное путешествие из Тейнмаутской бухты, — я почерпнул из замечательной книги, написанной двумя журналистами из «Санди таймс», Николасом Томлином и Роном Холлом. После гибели Кроухерста в море они заполучили его бортовые журналы и магнитофонные записи. Журналисты назвали свою книгу «Странное плавание Дональда Кроухерста», и, кроме многого прочего, они приводят в ней слова нашего героя, наговоренные им на переносной кассетник незадолго до отплытия: «Когда человек находится один в море, он испытывает огромное напряжение, и в таких условиях его слабости, вероятно, проявляются сильнее, чем при любой другой деятельности».
Кроухерсту в одиночном плавании напряжения более чем хватало: теснота и бытовые неудобства; непрекращающиеся шум, движение и сырость; одиночество — жуткая отделенность его дома на воде от остального мира. Но существовали и другие источники напряжения. Точнее, два источника. Первый — пресс-агент Родни Холлворт; второй — спонсор Кроухерста, местный бизнесмен по имени Стэнли Бест, который финансировал постройку тримарана и теперь являлся его владельцем. Впрочем, в контракте, по настоянию Беста, было указано, что если плавание не заладится, то Кроухерст обязуется выкупить у него судно. По сути, это означало, что у нашего мореплавателя не было иного выхода, как обогнуть земной шар, иначе ему грозило банкротство.
Холлворт использовал более тонкие способы давления, но столь же беспроигрышные. На протяжении многих месяцев перед стартом Холлворт лепил из Кроухерста героя. Человека, который прежде лишь баловался прогулками на яхте, читающей публике представляли в роли отважного одиночки, покорителя морей, продолжателя славных традиций древних англичан с их несокрушимым упорством, а то и в роли бесстрашного Давида, затеявшего поединок с яхтой-Голиафом. Не обремененный щепетильностью Холлворт проделал по-своему блестящую работу на подготовительном этапе, и продолжал он в том же духе. В сущности, он занимался наглой «раскруткой», хотя в те времена это слово практически не употреблялось. В любом случае, Кроухерсту дали почувствовать, что он не может подвести своих болельщиков, как и не может подвести пресс-агента, положившего столько трудов ради того, чтобы это плавание состоялось. Назад дороги не было.
