— Ой, сейчас столько людей тонет и в реках, и в Обском водохранилище, — простодушно ляпнула Петренко. — Вы в морг еще не обращались?

— Что ты, что ты! Это исключено, Ленчик умеет плавать, — испугалась мать.

— Знаете, Софья Николаевна, всяко бывает… Вдруг какой несчастный случай… вдруг он в больнице без сознания… Документы при нем были?

— Типун тебе на болтун, — пожелала я Петренко.

Но Окса притворилась глухой и не пожелала заткнуться: деловито прохаживалась по кухне от стола к окну и обратно — три шага вперед и столько же назад — и генерировала новые версии:

— Значит, так… В милицию обращаться рано — заявления принимают через трое суток после исчезновения человека. Хотя… сегодня вечером как раз сравняется трое суток с тех пор, как Леонид Михайлович уехал! Надо соврать, что он тогда и пропал!

— Пустое. Это все пустое, Оксаночка!.. Кого и когда находила милиция? — Мама массировала виски подушечками пальцев и морщилась, щуря припухшие веки.

— А я считаю, надо звонить и в милицию, и в больницы, и в морги!

Моя мать сжалась, прикрыла лицо руками и простонала с тоской:

— Если бы знать, с кем он уехал!..

— Странно, я-то думала, у вас образцовая семья, — опять не в кассу высказалась Петренко.

— Оставь свои мысли при себе! Они никого не колышут, — оборвала я ее.

Мелет что попало. Мать без того еле дышит… Я накапала ей настойки пустырника — других успокоительных средств не нашлось. Но она отказалась пить зеленовато-коричневое пойло, сказала, что оно понижает давление, которое у нее и так низкое. Пришлось выпить самой. Ни чуточки не полегчало!

Оксанка призналась, что не прочь покушать — ее постоянно снедает чувство голода.

— Там, в холодильнике… — слабо, как умирающий лебедь крылом, махнула рукой мама. — Возьми сама, пожалуйста.

Петренко заварила чай, сделала бутерброды с сыром и пожарила яичницу. Больше поживиться было нечем. Уплетая со скоростью звука, уточнила:

— Ритка, так мы пойдем показываться или упустим свой шанс?

— Сходите, девочки, развейтесь, — посоветовала мама.

У меня даже руки не поднимались причесываться и одеваться. Однако Окса, поторапливая, сама натянула на меня ту злополучную мини-юбку и малиновый топ, купленный мне папой накануне маминого юбилея, — куда бы я в них ни пошла, ничем добрым это не кончалось… Вот и в пятницу вырядилась в клуб, а Стаc целовался с другой… Я опустилась на постель, едва не расплакавшись.

— Ну вот. Чего ты замерла, Ритка? Глаза-то накрась! — пристала Окса.

Тушь на ресницы ложилась неровно, комочками, и склеивала их по пять штук в одну. Вымытые только вчера волосы смотрелись грязными, тусклыми и безжизненными. Я ни о чем не могла думать, кроме отца… и подлого Рудницкого… А Петренко все фиолетово!.. Она позвонила в агентство, вереща так звонко, что, наверное, в соседнем доме отдавалось:

— Здрасте! Позовите Элину Владиславовну! А, это вы, Элина Владиславовна? Здрасте еще раз! Звонит Оксана Петренко, подруга Маргариты Зарубиной. Помните, вы предлагали нам пройти фотопробы? Сказали, позвонить после двенадцати. Так вот, я звоню! Ну да, и Маргарита тоже собирается… Записываю адрес. Угу, спасибочки, через полчасика будем!

Фотосалон располагался на улице Советской, в нескольких кварталах от станции метро «Красный проспект». Я себе это заведение представляла несколько иначе. Вернее, совершенно иначе. Надеялась попасть в необъятный салон с окнами-витринами от потолка до пола, зеркалами, сияющим паркетом и крутейшей аппаратурой. Думала, вокруг нас будут суетиться стилисты, визажисты, одевальщицы — ведь именно так показывают в кино. Дудки! Как обычно, жестоко обломалась!.. Мы еле нашли вход в подвал пятиэтажки, поскольку над ним не имелось даже элементарной вывески. Спустились… Убогость крайняя — стены в облупившейся масляной краске, тусклый свет и сырость, отдающая смрадом канализации. Из мебели — только убитый канцелярский стол, такие же стулья и диван-кровать с обивкой, протертой до самого поролона. К мебели еще относилась больничная ширма, которую, похоже, сперли, — на простыне я заметила казенный штамп.

На диване — нога на ногу — сидели две лахудры, за столом — еще одна беспонтовая девица: нос уточкой, губы ниточкой, глаза сонные. Окса решила, что она здесь самая главная, и с пионерским задором рапортовала:

— Здрасте! Мы по приглашению Элины Владиславовны! Мы на кастинг!

— У-у, — прогундосила девица за письменным столом. И неожиданно зычным голосом проорала: — Глеб, Глее-еб! Колокольников! К тебе пришли!

В торцевой стене со скрипом отворилась железная дверь. Я мрачно ожидала, что и оттуда вывалится какой-нибудь ублюдок, соответствующий обстановке, — хромой или горбатый, рябой или косой. Но опять не угадала. Именно Глеб Колокольников вполне бы проканал за художника из западного кино. Жутко стильный пацан!.. Он рассекал в широченных черных брюках карго с множеством карманов и синей ти-шотке с белой надписью в три ряда. В левом ухе — серебряная серьга, на мизинце — клевая печатка, на запястье — дизайнерский браслет. Густые темно-пепельные волосы модно подстрижены — с длинной челкой, спадающей на черные брови, изогнутые, как ласточкино крыло, и на большие серые глаза.

— Здрасте, — в своей сельской манере выпалила Окса. — Меня зовут Оксана Петренко, а ее — Марго.

— Ясно.

Я тщетно силилась прочесть английскую надпись на груди фотографа. Он едва заметно, краешком рта улыбнулся:

— Ни у кого не получается перевести, слишком много сленга. А означает это примерно следующее: «Мои друзья свалили в Испанию, и мне ничего другого не оставалось, как по тихой грусти купить эту гребаную майку».

— Супер! — Я взглянула на него призывно: сразу резко захотелось этому клевому продвинутому Глебу понравиться.

— Собственно, ничего особенного, просто мне эта штука дорога как сувенир — друг подарил, как раз из Испании привез… — пояснил Колокольников, откидывая назад густую блестящую прядь с лица. — Девушки, да вы не стойте, присаживайтесь пока.

Мы потеснили лахудр на диване. Утконосая протянула нам журнал «Вог» — до того истрепанный и засаленный, что к нему противно было прикасаться. Фотограф возился со штативами — устанавливал осветительную аппаратуру. От софитов клубами летела пыль, изнанка отражающих зонтиков из белой давно превратилась в желто-серую. Что его держит в этом отстойнике?.. Где он и где этот глухой подвал?.. Я терялась в догадках.

— С кого начнем? — спросил Колокольников.

— С меня! — шагнула вперед, навстречу удаче, Петренко. Встала на фоне простыни, выставила вперед толстую ножку и жеманно улыбнулась. Сдохнуть можно со смеху!.. Но Глеб не сдох, щелкал, не выказывая никаких эмоций. И девицы с тем же равнодушием наблюдали, как позирует Окса. Мало того что она кривлялась пуще мартышки, еще и кокетничала, откровенно заигрывая с суперским фотохудожником:

— Ну, Глеб, скажите, как я выгляжу?

— На все сто.

— Лучше — на миллион баксов!

— Пусть будет миллион, — индифферентно отозвался Колокольников и переставил свет перед Оксанкой.

Все из того же неприкрытого кокетства она заканючила:

— А почему нам не сделали профессиональный макияж и прически? Вдруг я плохо выйду?

Глеб не без иронии заверил, что фото — объективная реальность. И добавил:

— Первые тестовые съемки делают вообще без макияжа: умытое лицо и зачесанные назад волосы. Я делаю промежуточный черновой материал. Проявлю, будет видно, понадобятся ли студийные съемки.

— А можно я подожду, пока ты проявишь пленку?

— Нельзя. — Он жестом показал, что с Петренко покончено, и велел мне встать перед камерой. Я посмотрела в объектив — спокойно и строго.

— Чего ты такая кислая, будто лимон проглотила? Улыбайся! — посоветовала одна из лахудр.

— Нет, улыбаться вовсе не обязательно, — заметил Колокольников. — У Марго другой образ.

Оксу черти дернули за язык — зачем-то сообщила, что у меня пропал отец. Уехал на рыбалку и как в воду канул. Девицы оживились, замахали руками, закудахтали.