Меня окружали миллионы людей. Их лица проплывали мимо. А я смотрела и смотрела в их лица. Я не увидела никого из своих родных, но даже когда теряешь всех, не теряешь привычку искать. Моя сестра, моя мать, мой отец, мой дядя. Я ищу их в лицах встречных. Если бы мы встретились с вами, вы сразу заметили бы, как пристально я смотрю на вас, словно пытаюсь отыскать в вас кого-то другого, словно мои глаза отчаянно пытаются превратить вас в призрака. Если бы мы встретились, то, очень надеюсь, вы не приняли бы это на свой счет и не обиделись бы на меня.

Я торопливо шагала вдоль берега, сквозь толпы людей, сквозь мои воспоминания, через город мертвых. Ноги у меня сильно болели, и я остановилась, чтобы немного отдохнуть, около высокой каменной иглы, покрытой странными символами. Несколько минут я стояла неподвижно, а вокруг меня плыли мертвые. Они обтекали меня, как грязно-коричневая Темза обтекает опоры мостов.

Если бы я рассказывала эту историю девушкам из моей деревни, мне пришлось бы объяснять им, как можно тонуть в людской реке, но при этом чувствовать себя очень, очень одинокой. Но, честно говоря, вряд ли у меня нашлись бы слова, чтобы я могла это объяснить.

Рано утром, в день похорон Эндрю, до того, как появилась Пчелка, я, помнится, смотрела вниз из окна спальни нашего дома в Кингстоне-на-Темзе. Около маленького прудика Бэтмен тыкал в невидимых злюк пластмассовой игрушечной клюшкой для гольфа. Он выглядел таким худеньким и покинутым. Я подумала: не согреть ли молока, не приготовить ли ему что-нибудь? Помню, я раздумывала, что же можно положить в миску с молоком, что могло бы по-настоящему помочь Бэтмену. Мой разум пребывал в том хрустальном, изолированном состоянии, которое наступает от недосыпания.

За нашим садом мне были видны все сады на нашей улице. Они располагались дугой, словно искривленный зеленый позвоночник, а позвонками служили подставки для барбекю и потускневшие пластмассовые качели. Через двойные стекла до меня доносились тревожные гудки автомобилей и гул самолетов, вылетавших из аэропорта Хитроу. Я прижалась носом к стеклу и подумала: эти треклятые пригороды — чистилище. Какой волной нас всех сюда принесло? Каким ветром вынесло на дальний берег?

В ближайшем садике в то утро похорон мой сосед развешивал на веревке выстиранные голубые трусы. Об его лодыжки терлась кошка. У меня в спальне по радио шла программа Today.Джон Хамфрис сообщил, что индексы FTSE [24]сильно упали.

«Да, а я потеряла мужа». Я произнесла эти слова вслух в тот момент, когда к окну подлетела вялая муха. Я проговорила: «Боюсь, мой муж мертв. Мой муж Эндрю О’Рурк, знаменитый автор колонки в знаменитой газете, покончил с собой. А я чувствую себя…»

На самом деле я не знала, как я себя чувствую. В языке взрослых нет слов, чтобы описать горе. Гораздо лучше это получается в дневных шоу. Конечно, я понимала, что я должна чувствовать себя опустошенной.Моя жизнь раскололась, дала трещину.Так, кажется, говорят? Но Эндрю умер уже почти неделю назад, а я стояла с сухими глазами, и в доме все пропахло джином и лилиями. Я все еще пыталась выглядеть подобающе печальной. Я все еще бродила по воспоминаниям о моей короткой, перепутанной жизни с бедным Эндрю. Я все еще искала кульминационный момент, какое-то такое воспоминание, которое помогло бы мне ощутить симптомы горя. Быть может, я ждала страшного давления, под грузом которого из моих глаз полились бы слезы. «Моя жизнь кубарем покатилась с горы. Я не могла представить себе, как день без него прожить».

Было утомительно ждать такой тоски, притом что я даже не была уверена, что сумею такую тоску найти. Возможно, просто было еще слишком рано. Сейчас я сильнее пожалела не себя, а несчастную муху, которая билась об стекло. Я открыла шпингалет, приподняла створку окна, и муха вылетела, жалкая и слабая. Вернулась в игру.

По другую сторону окна пахло летом. Мой сосед передвинулся на три фута влево вдоль бельевой веревки. Он развесил свои голубые трусы и перешел к носкам. Его стираное белье висело, будто молитвенные флажки с призывами к дневным божкам: «Похоже, я переехал в пригород. Нельзя ли что-нибудь с этим сделать?»

У меня мелькнула мысль о побеге, жульническая, внезапная. Я ведь могу просто уехать прямо сейчас, правда? Я могла бы взять Чарли, мою кредитную карточку, любимые розовые туфли, и мы бы все вместе сели на самолет. Дом, работа, тоска — все превратилось бы в маленькую точку позади меня. Помню, я с виноватой дрожью обнаружила, что у меня, заброшенной в пригород, так далеко от серединки моего сердца, нет ни единой причины там находиться.

Но жизнь не склонна позволять нам побег. В тот самый момент я услышала стук в дверь. Я открыла дверь Пчелке и очень долго просто на нее смотрела. Мы обе молчали. По прошествии нескольких секунд я впустила ее и усадила на диван. Чернокожая девушка в красно-белой гавайской рубахе, испачканной суррейской глиной. Диван из Habitat [25]. Воспоминания из ада.

— Не знаю, что сказать. Я думала, ты погибла.

— Я не погибла, Сара. Но, может быть, было бы лучше, если бы погибла.

— Не говори так. У тебя очень усталый вид. Думаю, тебе нужно отдохнуть.

Наступила тягостная пауза.

— Да. Вы правы. Мне нужно немного отдохнуть.

— Но каким образом ты… Я хочу спросить: как ты уцелела? Как добралась сюда?

— Я шла пешком.

— Из Нигерии?

— Пожалуйста. Я очень устала.

— Ох. Да. Конечно. Да. Хочешь чашку…

Я не стала ждать ответа. Я убежала. Я оставила Пчелку на диване, посреди подушек из John Lewis [26]и помчалась наверх. Закрыв глаза, я прижалась лбом к прохладному стеклу окна спальни. Я набрала номер. Номер друга. На самом деле — больше чем друга. Лоренс был для меня больше чем другом.

— В чем дело? — спросил Лоренс.

— Ты грубо разговариваешь.

— О, Сара. Это ты. Господи, извини. Я подумал, что это нянька. Она опаздывает. А малыша только что стошнило. Прямо мне на галстук. Черт!

— Кое-что произошло, Лоренс.

— Что?

— Тут появился кое-кто, кого я не ждала.

— На похоронах всегда так. Все древние скелеты весьма театрально выходят из шкафов. И никуда от них не денешься.

— Да, конечно, но тут другое дело. Это… Это… — Я вдруг запнулась и замолчала.

— Прости, Сара. Понимаю, звучит ужасно, но я ужасно тороплюсь. Я могу чем-то помочь?

Я прижалась горячей щекой к холодному стеклу:

— Извини. У меня просто голова кругом.

— Это же похороны. Тебе и положено так себя чувствовать. Мне очень жаль, но тут уж ничего не поделаешь. Жаль, что ты не разрешила мне приехать. Как ты вообще?

— Ты имеешь в виду похороны?

— Я имею в виду всю ситуацию.

Я вздохнула:

— Ничего не чувствую. Полное отупение.

— О, Сара…

— Просто я сейчас жду похоронного агента. Вот и нервничаю немного. Это все равно что ждать в очереди у дантиста.

— Верно, — осторожно согласился со мной Лоренс.

Наступила пауза. Я услышала голоса детей Лоренса.

Они завтракали и баловались за столом. Я поняла, что не смогу сказать Лоренсу о появлении Пчелки. Сейчас не смогу. Мне вдруг показалось, что будет несправедливо добавлять еще и это к списку проблем Лоренса. Он опаздывает на работу, малыша стошнило ему на галстук, нянька задерживается… а я ему стану рассказывать про девушку из Нигерии, которую считала мертвой, а она теперь сидит у меня дома на диване. Нет, это было бы жестоко по отношению к Лоренсу. Вот что такое быть любовниками. Это не то же самое что быть мужем и женой. Чтобы оставаться в игре, следует вести себя предусмотрительно. Следует признавать за другим некоторое право на собственную жизнь. И я промолчала. И услышала, как Лоренс вздохнул. В этом вздохе прозвучало нечто близкое к отчаянию.